Как по этой почтовой ямской дороженке
Застучало вдруг копыто лошадиное,
Зазвонили тут подковы золоченые,
Зазвенчала тут сбруя да коня доброго,
Засияло тут седёлышко черкасское,
С копыт пыль стоит во чистом поле,
Точно черный быдто ворон приналётыват, —
Мировой этот посредник так наезживал!
Деревенские ребята испугалися.
По своим домам они да разбежалися!
Он напал да на любимую сдержавушку,
Быдто зверь точно на у́падь во темном лесу!
Я с работушки. победна, убиралася,
Из окошечка в окошечко кидалася, —
Да куда ж мою надежу подевают?
Я спросила у спорядовых суседушек.
Как суседушки ведь мне не объяснили,
Чтобы я, бедна горюша, не спугалася.
На спокой да легли добры эти людушки,
Ужо я, бедна, в путь-дорожку отправлялася,
Чтоб проведать про надежную головушку.
Уж как этот мировой да злой посредничек,
Как во страдную, в рабочу пору-времечко
Он схватил его с луговой этой поженки,
Посадил да он во крепость во великую,
Он на три садил господних божьи де́нечка,
На четыре он на летних эти ноченьки,
Отлучился что без спросу на неделюшку.
Тошно плакали сердечны мои детушки,
Не могла стерпеть, победная головушка,
Я глядеть да на дети́ны горючи слезы —
Я склонилася в тяжелую постелюшку
С-за этого злодия супостатого,
Что обидел нас, победныих головушек,
Присрамил да он при обчестве собранном;
Со бесчестья в лице кровь да разыгралася,
Со стыда буйна головка зашаталася.
Ворочался как надеженька со крепости,
В чистом поле неможенье сустигало,
На пути злодий-смеретушка стретала!
Вы падите-тко, горючи мои слезушки,
Вы не на́ воду падите-тко, не на́ землю.
Не на божью вы церковь, на строеньице, —
Вы падите-тко, горючи мои слезушки,
Вы на этого злодия супостатого,
Да вы прямо ко ретливому сердечушку!
Да ты дай же, боже-господи,
Чтобы тлен пришел на цветно его платьице,
Как безумьице во буйну бы головушку!
Еще дай, да боже-господи,
Ему в дом жену неумную
Плодить детей неразумныих!
Слыши, господи, молитвы мои грешные!
Прими, господи, ты слёзы детей малыих!
Плач о писаре
Вопит кума
Отлишилися заступы-заборонушки!
Как не стало нонь стены да городовой,
Приукрылся писарёчек хитромудрой,
Он во матушку сыру землю!
Вкупе все да мы крестьяна сухотуем:
Буде проклято велико это горюшко,
Буде проклята злодийная незгодушка.
Как по нынешним годам да по бедовым
Лучше на́ свете человеку не родитися;
Много страсти-то теперь да много ужасти,
Как больше того великиих пригрозушек;
Наезжают-то судьи да страховитые,
Разоряют-то крестьянски они жирушки
До последней-то они да лопотиночки.
Не дай, господи, на сем да на бе́лом свете
Со досадой этим горюшком возитися:
Впереди злое горе уродилося,
Впереди оно на свете расселилося.
Вы послушайте, народ — люди добрые,
Как, отколь в мире горе объявилося.
Во досюльны времена было годышки,
Жили люди во всем мире постатейные,
Они ду́-друга, люди, не терзали.
Горе людушек во ты поры боялося,
Во темны леса от них горе кидалося;
Но тут было горюшку не местечко:
Во осине горькой листье расшумелося,
Того злое это горе устрашилося;
На высоки эти щели горе бросилось,
Но и тут было горюшку не местечко:
С того щелье кременисто порастрескалось,
Огонь-пламя изо гор да объявилося;
Уже тут злое горюшко кидалося,
В окиян сине славно оно морюшко,
Под колодинку оно там запихалося;
Окиян-море с того не сволновалось,
Вода с песком на дне не помутилась;
Прошло времечка с того да не со много,
В окиян-море ловцы вдруг пригодилися,
Пошили они маленьки кораблики,
Повязали они неводы шелковые,
Проволоки они клали-то пеньковые,
Они плутивца тут клали все дубовые.
Чего на́ слыхе-то век было не слыхано,
Чего на́ виду-то век было не видано,
Как в досюльны времена да в прежни годушки
В окиян-море ловцы да не бывали.
Изловили тут свежу они рыбоньку,
Подняли во малой во корабличек:
Точно хвост да как у рыбы — лебединой,
Голова у ей вроде как козлиная.
Сдивовалися ловцы рыбы незнамой,
Пораздумались ловцы да добры молодцы:
По приметам эта рыба да как щучина.
Поскорешеньку ко бережку кидалися,
На дубовоей доске рыбу пластали.
Распололи как уловну свежу рыбоньку:
Много-множество песку у ей приглотано,
Были сглонуты ключи да золоченые.
Тут пошли эти ловцы да добры молодцы
Во деревенку свою да во селение,
Всем суседям рассказалися,
Показали им ключи да золоченые.
Тут ключи стали ловцы да применять:
Прилагали ключи ко божиим церквам, —
По церковным замкам ключи не ладятся.
По уличкам пошли они рядовым,
По купцам пошли они торговым, —
И по лавочкам ключи не пригодилися.
Тут пошли эти ловцы да добры молодцы,
По тюрьмам пошли заключевныим:
В подземельные норы ключ поладился,
Где сидело это горюшко великое.
Потихошеньку замок хоть отмыкали, —
Без молитовки, знать, двери отворяли.
Не поспели тут ловцы добры молодцы
Отпереть двери дубовые,
С подземелья злое горе разом бросилось,
Черным вороном в чисто поле слетело.
На чистом поле горюшко садилося,
И само тут злодийно восхвалялося,
Что тоска буде крестьянам неудольная:
Подъедать стало удалых добрых молодцев,
Много при́брало семейныих головушек,
Овдовило честных мужних молодыих ясен,
Обсиротило сиротных малых детушек.
Уже так да это горе расплодилося,
По чисту полю горюшко катилося,
Стужей-инеем оно да там садилося,
Над зеленыим лугом становилося,
Частым дождиком оно да рассыпалося.
С того мор пошел на милую скотинушку,
С того зябель на сдовольны эти хлебушки,
Неприятности во добрых пошли людушках.
К писарю:
Ты послушай же, крестовой милой кумушко!
Буде бог судит на вто́ром быть пришествии,
По делам-судам душа да будет праведна,
Может, станешь у престола у господнего,
Ты поро́сскажи владыке свету истинному,
Ты про обчество крестьян да православных.
Много-множество е в мире согрешения,
Как больше того е в мире огорченья.
Хоть повыстанем по утрышку ранешенько, —
Не о добрых делах мы думу думаем,
Мы на сонмище бесовско собираемся,
Мы во тяжкиих грехах да не прощаемся.
Знать, за наше за велико беззаконье
Допустил господь ловцов да на киян-море,
Изловили они рыбоньку незнамую,
Повыняли ключи да подземельные,
Повыпустили горюшко великое.
Зло несносное, велико это горюшко
По Россиюшке летает ясным соколом,
Над крестьянами злодийно черным вороном.
Возлетат оно злодийно, само радуется:
"На белом свете я распоселилося,
До этыих крестьян я доступило,
Не начаются обиды — накачаются,
Не надиются досады — принавидятся".
Как со этого горя со великого
Бедны людушки, как море, колыбаются,
Быдто деревья стоят да подсушенные.
Вся досюльщина куда да подевалася,
Вся отчевщина у их нонь придержалася,
Не стоят теперь сто́ги перегодные,
Не насыпаны анбары хлеба божьего,
Нет на стойлы-то у их да коней добрыих,
Нету зимних у их санок самокатныих,
Нет довольных, беззаботных у их хлебушков.
Ты поро́сскажи, крестовой милой кумушко,
Ты поро́сскажи владыке многомилостивому,
Что неправедные судьи расселяются,
Свысока глядят они да выше лесушку,
Злокоманно их ретливое сердечушко,
Точно лед как во синем море.
Никуды от их, злодиев, не укроешься,
Во темных лесах найдут они дремучих,
Все доищутся в горах они высоких,
Доберутся ведь во матушке сырой земле,
Во конец они крестьян всех разоряют.
Кабы ведали цари да со царицами,
Кабы знали все купцы да ведь московские
Про бессчастную бы жизнь нашу крестьянскую!
Плач о рекруте женатом
Жена держит младенца трехнедельного, а в руках ведет двухгодового и вопит:
Мне пойти было, кручинной головушке,
Мне по су́хому, горю́шице, по де́ревцу,
По высокому, победной, мне по терему,
Мне ко милоей надежноей сдержавушке.
Ведь дивуют мне-ка добры столько людушки
И вси приближни спорядовые суседушки:
И что я о́тдали стою, бедна, чужаюся,
И все своей да я надежноей головушки,
И я со малыми детьми да забавляюся,
И видно, в божией-то я церкви не стояла,
И на главы́ златых венцов я не держала,
И, знать, господнего креста не целовала;
И, знать, головушка моя да бескручинная,
И утробушка моя да беспечальная.
И кабы знали многи добрые бы людушки,
Как что диется в моем да ретливом сердце.
И я не люлечку, горюшица, качаю, —
Я горючими слезами обливаюся;
И я не с малыим младенцем утешаюся,
И я великоей кручиной убиваюся.
Как сегодняшним господним божиим де́нечком,
И у меня, да победной у головушки,
Потерялся белой свет да со ясных очей,
Ум тот, разум во головушке мешается.
И порастроньтесь-ко, народ да люди добрые,
И вы приближны спорядовые суседушки!
И мне пройти, бедной, кручинноей головушке,
И мне ко милоей надежноей сдержавушке
И не со златом ведь иду да я не с се́ребром,
И не со скатным перебранным иду жемчугом;
Я иду, бедна, с злодийноей обидушкой,