И цветно платьице ко мне не прилегало,
И мое белое лицо не сукрашалось,
И сердечушко мое не взвеселялось.
И так тоска да на середечушке ведь сходится,
И так утробушка моя да разобидится.
Я не знала все, горюшица, не ведала,
И отчего ж моя головушка кручинится,
И перед чим мое сердечко разгорается.
И хоть приду да ко владычному я праздничку,
И рядом ставилась с жена́ми да я с мужними,
И со сторон глядели добры столько людушки,
И мои милы спорядовые суседушки
И говорили про печальную головушку:
"Что у нашей у спорядной у суседушки,
Как у этыих владычных божиих праздничков,
И ю[15] покрутушка теперь не сукрашает,
И цветно платьице на ней не расцветает,
И кровь-румянец во бело́м лице мешается.
И что груба́ стоит суседушка, не ве́села,
И при обидушке она что при великоей;
И кажись, в доброй во крестьянской живёт жирушке
И за умной за надежноей головушкой.
И есть по разуму да цветно, кажись, платьице".
И между ду-другом суседки разговаривают,
И как одна мила спорядная суседушка,
И на посылочках она была легошенька,
И на словечушках была да суровёшенька,
И сговорит она спорядныим суседушкам:
"Я схожу спрошу спорядную суседушку,
Что не весела она да при кручинушке;
И мы стоим да все суседушки дивуемся,
И что в люби живешь с надежей во согласьице".
И подошла мила суседка суровёшенька,
И спросила тут меня да потихошеньку,
И сговорила мне, горюше, таково слово́:
"Извини, прости, спорядная суседушка,
И что спрошу да я, печальная головушка!
И кажись, летний-то владычный божий праздничек,
И как мужних жен лицо да разгорается,
И как от солнышка ведь платье отцветает,
И веселы́м стоят они да веселёшеньки.
И когда преж сего до этой поры-времечки
И весела была всегды да хорошохонько.
И ты скажи впотай, спорядна нам суседушка,
И кажись, что ведь грубая стоишь да невеселая,
И ты во добром ли теперь да во здоровьице?
И по согласью ли со надёжной ты головушкой?
И по совету ль во любимоей семеюшке?
Что поблекло твое бело это личушко?
И на слезах да твои ясны эти очушки,
И цветно платье на тебе не расцветает,
И не по-старому теперь да не по-прежнему?"
И усмехнулась я, горюша, приответила:
"И во люби живу с надежной я головушкой,
И за совет да во любимоей семеюшке,
И я в доброем ведь е да во здоровьице.
И что вам кажется, спорядныим суседушкам,
И я не знаю, все кручинная головушка,
Перед чим ноет ретливое сердечушко,
Я во всем живу, горюша, удовольствии".
Я с суседушкой, горюшица, пробаяла,
Все не знала про великую незгодушку.
И унывало все ретливое сердечушко,
И знать, что ведало да злу эту незгодушку.
И хоть сходила я с надёжноей головушкой,
Середи да тепла красного хоть летушка,
Хоть по трудной по крестьянской по работушке,
И пекло жалобно хоть красно это солнышко,
И сердечушко мое не согревалося,
И красным летушком ведь я не взвеселялася.
И я не знала все, горюшица, не ведала
И про злодийную велику про незгодушку.
И столько ведало ретливое сердечушко —
И поведало печальной мне головушке.
И приходить стала студёна холодна́ зима,
И добры людушки тут стали спроговаривать:
И будут скоро-то наборы государевы,
И выбирать станут удалых добрых молодцев.
И тут ведь у́ меня, печальной у головушки,
И тут ведь срезало ретливое сердечушко,
И подломилися бессчастны ножки резвые,
И приужахнулась ведь зяблая утробушка,
И применилась тут бессчастна я победнушка.
И тут воспомнила владычной этот праздничек,
И что сказали спорядовые суседушки
И перед этоей великоей незгодушкой.
Я стояла тут, горюша, словно вкопана,
И мое чувствовало победно ретливо́ сердце́,
И про напасть да про великую незгодушку,
И что разлукушка со красным будет солнышком,
И со своей милой надёжноей головушкой,
И принаступят что ведь судьи неправосудные,
И нападут да на нас власти безмилосердные.
И все мою да ведь любимую семеюшку,
И что напишут на гербовой лист-бумаженьку,
И что назначат-то во службу государеву
И да мою милую скаченую жемчужинку.
И тут раздумалась бессчастным своим разумом:
"И мы не спустим тепло красное мое солнышко,
И мы со доброго хоромного строеньица,
И со прокладноей крестьянской этой жирушки.
И мы распро́даим любиму всю скотинушку,
И призаложим вси луга да сенокосные.
И я отдам свою любимую покрутушку,
И уж я славному купцу да все богатому,
И я возьму да золотой казны по надобью,
И мы повыкупим надёжную головушку
И от злодийной этой службы государевой".
И как по моему великому бессчастьицу,
И по́ злодийному велику бесталаньицу
И как купцов в доме теперь да не случилося,
И цветным платьицем надёженьки не выручить,
Золотой казной добра коня не выкупить.
Видно, сужено надёжной быть головушке,
И все во этой быть во службе государевой,
И порасстаться мне, печальноей победнушке,
И со удалоей бурлацкоей головушкой!
К братьям богоданныим:
И столько гнев несу, печальная головушка,
И я на светушков на братцев богоданныих,
И пожалели что крестьянской они жирушки,
И все поро́спродать любимоей скотинушки, —
Не пожалели ж светушка́-братца родимого.
И не страшусь скажу, печальная головушка:
"И вы, злодии светы-братьица родимые,
И отпустили тепло красное мое солнышко
И во злодийную во службу государеву,
И обсиротили победную головушку
И со болезными сердечными со детушкам.
И вы розгневали светца-братца ведь родимого
И мою милую надёжную головушку.
И вы ликуйтесь теперь, братцы богоданные:
И ваша жирушка теперь не разорилася,
И во дворы́ у вас скотина устоялася,
И золота казна у вас не придержалася.
И, знать, стоять да вам во уличках рядовыих,
И, знать, сидеть да вам во лавочках торговыих.
Вы имеете товар, знать, разноличной.
И будут знать да вас ведь добры эти людушки,
И покланяться вам суседи спорядовые!
И стрит[16] вас господи, владыко многомилостливой,
И впереди да пресвятая мать богородица,
И на втором они ведь вас да на пришествии!
К суседям:
И кабы знали вы, народ да люди добрые,
И про мою злодей великую обидушку!
И я иссохла-то, бессчастна, на резвы́х ногах,
Истомилася, победна, по божии́м дням
Без своей милой любимоей семеюшки,
Уж я гля́дячи на сердечных своих детушек.
И без ветра́ да я, горюша, пошаталася
И со белы́м светом, победна, порассталася,
И я не знаю в горя́х добрыих-то людушек
И не примечу свое род-племя любимое.
И отрекнулася от роду я от племени,
И от своей да я природы именитой,
И со своим да я великиим бессчастьицем,
И во злодийноем проклятом бесталаньице.
И горегорькая бессчастна моя молодость,
И мне-ка жизнь, бедной горюшице, — сиротская
И без своей да без надежной мне головушки.
И мне куды, бедной горюше, подеватися?
И я от бережка, горюша, откачнулася,
Я ко дру́гому, бессчастна, не прикачнулась.
И я быв за́гнанной упалой серой заюшко,
И со дитями-то, горюша, горносталюшко,
Как под этим под катучим белым камешком.
И у меня, да у победной у горюшицы,
И без угару болит буйная головушка,
Ой, в бессчастном горегорькоем живленьице.
И мне-ко, ро́стячи сиротных малых детушек,
И нет почёту-то от братцев богоданныих
И краснословья от невестушек-голубушек,
И приберёгушки сердечным нету детушкам.
И у стола да мои детушки едучие,
И во фатере мои ди́ти хлопотливые,
И быв на у́личке сердечные дурливые.
И как пойдут мои сердечны бедны детушки
И во фатере по дубовоей мостиночке,
И станут и́скоса ведь дядюшки поглядывать,
И станут и́зрыхла ведь дяйны поговаривать.
И подойдут да глупы ма́лы эти детушки,
И хоть ко этому столу да ко дубовому,
И к хлебу-соли-то они да дару божьему.
И возгорчатся тут спацливы эти дяденьки
И на бессчастныих сердечных моих детушек.
Их подернут-то за белые за рученьки,
Их отпёхнут от стола да от дубового,
И глупых щёлкнут их во буйную головушку,
Их подёрнут-то за желтые волосушки,
И от стола пойдут дети́, как подарёные,
И от дубового пойдут да со обидушкой,
И как ко мни идут, горюше, с горючми слезми.
И надо каменну ретливу быть сердечушку:
И возьму детушек за бе́лы я за рученьки,
И во слезах скажу, печальная головушка,
Я сердечныим бессчастным малым детушкам:
"Уж вы, глупы мои ди́ти неразумные,
И вы сидели бы, бессчастны, в дверном уголку,
И вы бы на́ этой брусовой белой лавочке,
И вы бы на грех-от к столу не подходили бы
И на обидушку к дубо́ву не садились бы."
Как спесивые свирипы эти дяденьки
И покоряют все победную головушку:
Что нет пахаря на чистом у тя полюшке,
И сенокосца на луговых нет на поженках,
И воскормителя ведь нет в доме родителя,
И нет надиюшки в доме у нас великоей,
И тепло-красного миженска нету солнышка.
И я сама, бедна кручинная головушка,
И боячи́ хожу по хоромному строеньицу,
И я со страхом по дубовыим мостиночкам,
И все не чувствуют ведь братцы богоданные,
И не в понятии ветляные нешутушки,
И за кого ж служит надежная головушка,