Через пятнадцать лет судьба еще раз свела М. Д. Кривополенову с фольклористами. На Пинегу приехала московская эстрадная артистка и собирательница фольклора Ольга Эрастовна Озаровская, которую в М. Д. Кривополеновой привлекло не простое знание былин: она увидела в пинежской нищенке артистку. К 1915 году русская культура уже имела довольно богатую традицию организации концертов народных исполнителей устной поэзии в городах. Поэтому неудивительно, что О. Э. Озаровская решила пригласить М. Д. Кривополенову в Москву.
В сентябре 1915 года московские газеты заговорили о "пинежской бабушке". Она выступает в зале Политехнического музея, на заседании Общества любите чей естествознания, антропологии и этнографии при Московском университете. В Москве М, Д. Кривополенова познакомилась с молодыми, но уже известными фольклористами братьями Б. и Ю. Соколовыми, а также со своим земляком, никому не известным еще в то время Б. В. Шергиным, студентом Строгановского художественного училища, будущим писателем. Выезжают М. Д. Кривополенова и О. Э. Озаровская и в Тверь. В ноябре — декабре состоялись концерты М. Д. Кривополеновой в Петрограде.
В самом конце 1915 года сказительница вернулась на Пинегу, но пробыла на родине недолго. В феврале она одна, без провожатых, приехала к О. Э. Озаровской. Состоялась целая серия ее концертов в частных интеллигентных домах. "Пинежскую бабушку" рисуют художницы Е. В. Гольдингер и Н. Я. Симонович-Ефимова; С. Т. Коненков сделал с нее скульптуру "Вещая старушка".
Весной же 1916 года состоялась поездка О. Э. Озаровской и М. Д. Кривополеновой по российским городам. Саратов, Харьков, Ростов-на-Дону, Новочеркасск, Таганрог, Екатеринодар, Вологда, Архангельск приветствовали сказительницу. С. Полтавский, корреспондент газеты "Саратовский вестник", подчеркнул особый артистизм М. Д. Кривополеновой: "Трогательное и подкупающее в пользу исполнительницы впечатление производило то увлечение в мимике и интонациях голоса, с которым она исполняла свои песни. Язвительный тон и переход в суровость речей царя Ивана в былине о Грозном она с большой экспрессией изображала лицом и голосом. При пении веселых скомороший она положительно сияла, расплываясь в улыбку, лукаво поглядывая на партнершу, г-жу Озаровскую, и помахивала платочком". Коронным номером М. Д. Кривополеновой была ее "Небывальщина", припев которой всегда подхватывали все слушатели.
У интеллигентной публики предреволюционной эпохи встреча с искусством сказительницы невольно рождала сравнение народной культуры с декадансом. Тот же С. Полтавский выступил со статьей "Две культуры", в которой сравнивал впечатления, произведенные на него концертами М. Д. Кривополеновой и "поэзовечером" Игоря Северянина. М. Д. Кривополенова явилась для автора статьи носительницей сельской, черноземной культуры, насчитывающей за собой века существования; Северянин — представитель утонченной, изящной городской культуры, исчисляющейся всего лишь несколькими десятилетиями. "За ее внешними формами, — писал он о городской культуре, — так выразительно отраженными поэзией Северянина, не накопилось еще той огромной суммы "прожитой жизни", какая накопилась за бедными и однообразными внешне формами культуры деревенской. То, что называется "духом" поэзии, создается, несомненно, историей. Черноземная рожь всегда пахнет иначе, чем рожь, выращенная в теплице: сочнее и прянее. В былинах Кривополеновой есть именно этажерноземная сочность, огромный внутренний запас пережитого, истории, эпоса. И что из того, что переданная ею форма народной поэзии примитивна, элементарна; что из того, что музыка напева далека от изощренной сложности современных симфонических поэм? Целые века былинной народной жизни глядят из-за этой первобытной художественной оболочки. И это покоряет вопреки всяким логическим умозаключениям, вопреки всякой критике рассудка".
Летом 1916 года М. Д. Кривополенова вернулась домой со значительной суммой денег и подарками. Ее радостно и небескорыстно встретили в семье зятя (дочь сказительницы к этому времени уже умерла от родов). После того как деньги кончились, зять выгнал старуху из дома, и она опять вынуждена была собирать "кусочки".
После освобождения Севера от белогвардейцев и интервентов в 1920 году в Москве вспомнили о М. Д. Кривополеновой. 16 декабря народный комиссар просвещения А. В. Луначарский направляет на Пинегу телеграмму: "Немедленно телеграфируйте, жива ли бабушка Кривополенова?" Сказительнице назначают академическую пенсию, а летом 1921 года ее вызывают в Москву для выступления на открытии третьего конгресса III Интернационала. Так сказительница в третий раз приехала в Москву.
М. Д. Кривополенова, пожалуй, самая известная широкому читателю из народных старинщиков. О ней писали Б. В. Шергин, И. Бражнин, В. Личутин, К. П. Геми. Сказительница стала главной героиней двух повестей — Олега Ларина и Анатолия Рогова. Один из последних творческих замыслов Ф. А. Абрамова был связан с именем Махони.
Литература:Шергин Б. В. Марья Дмитриевна Кривополенова // Шергин Б. В. У Архангельского города. — Архангельск, 1985. С. 72-77; Гемп К. П. Сказ о Беломорье. — Архангельск, 1983. С. 138-140; Личутин В. В. Государственная бабушка // Личутин В. В. Дивись-гора: Очерки, размышления, портреты. — М., 1986. С. 208-215; Бражнин И. Сумка волшебника. — Л., 1978. С. 135-144; Ларин О. И. Махоня//Ларин О. И. Узоры по солнцу. — М., 1976. С. 125-191; Рогов А. Махонька // Дружба народов. 1984, № 5. С. 126-177; Озаровская О. Э. Бабушкины старины. Пг., 1922; Кривополенова М. Д. Былины, скоморошины, сказки / Ред. вступ. статья и примечания А. А. Морозова. — Архангельск, 1950.
Илья Муромец и цудище проклятое в Царе-граде
Было у нас во Царе-граде
Наехало проклятоё цудище.
Да сам ведь как он семи аршин,
Голова у его да как пивной котел,
А ножища как быть лыжища,
Да руцища да как быть граблища.
У царя Костянтина Атаульевица
Сковали у него да ноги резвы же
А тема железами немецкими,
А связали его да руки белы же
А тема опутьями шелковыми;
Княгиню Опраксею в поло́н взяли.
Во ту-то пору да во то времецко
Перепахнула вестка за реку Москву
Во тот же как ведь Киев-град
К тому жа ведь да к Илье Муровицу:
"Да ой еси ты, Илья Муровиц!
Уж ты знаёшь ли про то ведаёшь?
И нынце у нас во Царе́-граде
Наехало проклятое цудище;
А сам как он семи аршин,
Голова его да как пивной котёл,
А ножища как быть лыжища,
А руцища как быть граблища;
У царя Костянтина Атаульевица
Скованы ноги резвы же
Тема же железами немецкими,
А связаны руки белы же
Тема же опутьями шелковыми,
Княгиня Опраксея в поло́н взята".
Во ту пору во то времецко
Выходит тут да Илья Муровиц,
Молится спасу прецистому
Да божьей-то матери богородице;
Надеваёт он тут платьё цветноё.
Пошел Илья на конюшен двор
И берет как своёго добра коня,
Добра́ коня со семи цепей;
Накладыват уздицу тасмяную;
Уздат во уздилица булатные;
Накладывал тут ведь войлуцёк,
На войлуцёк он седёлышко;
Подпрягал он двенадцать подпруженек,
Ишша две подпружки подпрягаюци
Не ради басы, — да ради крепости,
Не сшиб бы богатыря доброй конь,
Не оставил бы богатыря в цистом поле.
Да скоро он скацёт на добра коня;
У ворот воротников не спрашивал, —
Да он машет церез стену городо́ву жа.
Едет он по цисту полю, —
Во цистом-то поле да курева стоит,
В куревы богатыря не видети.
Да ехал он день до вецера,
А темну-ту ноць до бела свету,
Не пиваюцись он, не едаюцись,
Добру́ коню отдо́ху не дава́юцись.
Конь-от под им как подпинаться стал.
Бьет он коня и по тучны́м ребрам:
"Волцья сыть, травяной мешок!
Что тако и подпинаешься,
Надо мной, над богатырем, надсмехаешься?"
А конь скоци́л, — за реку пере́скоцил.
А пришло три дороги широки же,
А не знат Илья, куда ехати.
А во ту пору, во то веремецко
А идёт калика перехожая,
Перехожа калика безымянная.
Говорил как тут да Илья Муровиц:
"Уж ты здравствуешь, калика перехожая,
Перехожа калика безымянная!
Ты куда идешь, ты куда пошел?"
"Я иду ведь тут из Царя-града,
Я пошел ведь тут во Киёв-град".
Говорил как тут да Илья Муровиц:
"Уж ты ой еси, калика перехожая,
Перехожа калика безымянная!
Ишша что у вас во Царе́-граде?
Ишша все ли у вас там по-старому,
Ишша все ли у вас там по-прежнему?"
Говорил калика перехожая,
Перехожа калика безымянная:
"Уж ты ой еси, да Илья Муровиц!
А у нас ведь нынь во Царе́-граде
Не по-старому, не по-прежнему.
А потухло у нас солнце красное,
А помёркла звезда поднебесная:
Как наехало проклятоё цудище;
Ишша сам как он семи аршин,
Голова его как пивной котел,
А и ножища как быть лыжища,
А и руцища как быть граблища.
У царя Костянтина Атаульевица
Ишша скованы ноги резвые
А тема жа железами немецкими,
Ишша связаны руки белые
А-й тема опутьями шелковыми".
Говорил как тут да Илья Муровиц:
"Уж ты ой еси, калика перехожая,
Перехожа калика безымянная!
Ишша платьем с тобой мы поменяемся:
Ты возьми у мня платьё богатырскоё,
А отдай мене платьё калицкоё".
Говорил как калика перехожая:
"Я бы не́ взял платья богатырского,
Я бы не о́тдал платья ка́лицкого;
А одно у нас солнышко на небе,
А един у нас могу́т богатырь
А ишша тут жа ведь да Илья Муровиц.
А с тобой, с Ильей, дак слова нет".
Они платьём тут поменялися.
Ишше тут же ведь Илья Муровиц
Он ведь скинул платьё богатырскоё,
А одел себе платьё калицкоё