А второй брат — Гришенька,
Да трете́й брат — Васенька.
Говорил как тут царь-государь:
"А любимой шурин мой!
А у меня питья́ на столе,
А у меня борцы на дворе,
Когда есть вера — боритеся
Да из дани, из пошлины
Да из накла́ду великого".
А Кострюк поскакиваёт,
А Кострюк поплясываёт,
А Кострюк церез стол скоцил,
А Кострюк питья́ сплескал.
А говорила как родна сестра
Да ино Марья-то Демрюковна:
"Уж ты ой еси, Кострюк-Демрюк!
А не ходи ты боротися,
А ты из дани, из пошлины
Да из накладу великого".
А Кострюк поскакиваёт,
Он тому не ослышится,
Он выходит на улоньку,
На крылецюшко красноё,
А о перила облегается.
А говорил как Мишенька:
"Уж ты ой еси, царь-государь!
Мне-ко не с кем боро́тися".
Говорил как Гришенька:
"Уж ты ой еси, царь-государь!
Мне-ко не с кем ру́ки патра́ть".
Да говорил как Васенька:
"Уж ты ой еси, царь-государь!
Уж бы рад я боротися,
С Кострюком бы поводитися, —
Да я топе́ря со царе́ва кабака́,
Да болит буйна голова,
Да шипит ретиво сердцё".
А наливают как цару вина,
А невелику — цетвертинною;
А подавают Васеньке.
Да выпиваёт Васенька:
"Да спасибо тебе, царь-государь!
А опохме́лил бу́йну голову́, —
А не окатил ретива сердца,
А не звеселил добра молодца".
А наливают вторую цару́,
Да невелику — цетвертинною;
А подавают Васеньке.
А выпивает Васенька:
"Да спасибо тебе, царь-государь
Да царь Иван Васильевич!
А опохме́лил буйну́ голову́,
А окатил ретиво́ сердце́, —
А не звеселил добра молодца".
Наливают третю́ю цару́,
Да невелику — цетвертинною;
Подавают Васеньке.
А выпивает Васенька:
"Да спасибо тебе, царь-государь!
А опохмелил буйну голову,
А окатил ретиво сердце,
Да звеселил добра молодца;
Уж я рад ныне боротися,
Да с Кострюком-то поводитися,
Я из дани, из пошлины,
Из накладу великого".
Они стали боротися.
А в первы́ Кострюк броси́л,
А вторы́ Кострюк броси́л.
А как Васенька-то Хроменькой
Он на ножку-ту справился,
А за лопотья-ти зграбился,
Он прирвал лопотьё всё.
А на руках он потре́хиваёт,
До земли не допу́скиваёт.
А ишше думали: Кострюк-Демрюк,
А ино Марфа Демрюковна.
А она проклиналася,
А она заклиналася:
"Да не дай бог бывати здесь
А у царя в каменной Москвы,
Да не чдетям бы, не внуцатам,
Да не внуцатам, не па́внуцатам".
Небылица в лицах
Небылица в лицах, небывальшинка,
Небывальшина да неслыхальшина:
Ишша сын на матери снопы возил,
Все снопы возил да все коно́пляны.
Небылица в лицах, небывальшинка,
Небывальшинка да неслыхальшинка,
На горе корова белку лаяла
Ноги расширя́т да глаза выпучит.
Небылица в лицах, небывальшинка,
Небывальшинка да неслыхальшинка:
Ишша овца в гнезде яйцо садит,
Ишша курица под осеком траву секет.
Небылица в лицах, небывальшинка,
Небывальшинка да неслыхальшинка:
По поднебесью да сер медведь летит,
Он ушка́ми, ла́пками помахиват,
Он церны́м хвостом тут попра́вливат.
Небылица в лицах, небывальшинка,
Небывальшинка да неслыхальшинка:
По синю́ морю́ да жернова пловут.
Небылица в лицах, небывальшинка,
Небывальшинка да неслыхальшинка:
Как гулял Гулейко сорок лет за пецью,
Ишша выгулял Гулейко ко пецьну столбу;
Как увидел Гулейко в лоханке воду:
"А не то ли, братцы, синё морё?"
Как увидел Гулейко — из цашки ложкой шти хлебают:
"А не то ли, братцы, корабли бежат,
Корабли бежат да все гребцы гребут?"
Небылица в лицах, небывальшинка,
Небывальшинка да неслыхальшинка.
Филипп Павлович Господарев. 1865-1938
Сказитель Ф. П. Господарев предстает весьма своеобразной фигурой в истории отечественной фольклористики. Белорус по национальности, он справедливо считается истинно русским сказочником. Крестьянин по происхождению, он являет собой пример сказителя, чье традиционное творчество испытало значительное влияние рабочей среды.
Ф. П. Господарев родился в 1865 году в маленькой тихой деревеньке Забабья Рогачевского уезда Могилевской губернии. Отец его вместе со всей семьей только четыре года как перестал быть крепостным. Большая семья — тринадцать человек — жила бедно. С ранних лет будущий сказитель пас лошадей, косил, пахал. Когда мальчику исполнилось пятнадцать лет, его отдали в ученики кузнецу. Научившись кузнечному делу, Ф. П. Господарев стал работать у помещика Кузнецова. Кузнецом Филипп Павлович был превосходным, то что называется мастером "золотые руки". Но барину не нравились "дерзкие" речи молотобойца.
Ф. П. Господарев вспоминал следующий случай: "Раз помещик загнал мою лошадь за потраву в загон и вызывает меня к себе в усадьбу. Ну, я, конечно, пришел, и меня позвали в кабинет. Вот помещик и спрашивает: "Твоя лошадь?" — "Моя", — отвечаю. "Раз твоя — плати два рубля штрафу, иначе лошадь не отпущу". Я преспокойно вынимаю ему два рубля. Положил на стол и говорю: "Только, барин, дайте мне две копейки сдачи". Барин на меня эдак косо посмотрел и спрашивает: "А зачем тебе?" А я не утерпел и выпалил: "Как зачем! Мужику нужно табаку купить на копейку, на другую — спичек; закурить — да и вас подпалить!" Барин-то, видно, напугался, аж побледнел в лице. Отдал обратно два рубля да еще пять рублей от себя дал; заговорил помягче: "Что ты, Филипп, выбрось из головы эти мысли".
В 1903 году кончилась работа Ф. П. Господарева у помещика. Летом в Могилевской губернии вспыхнули крестьянские беспорядки. Крестьяне самовольно жали барские поля, захватывали и делили между собой помещичью землю. Выступление крестьян было подавлено, и Ф. П. Господарев среди других "зачинщиков" был заключен в тюрьму. Псков, Петроград, Шлиссельбург, Новая Ладога, Лодейное поле — во всех этих городах довелось побывать Филиппу Павловичу, точнее — в их тюрьмах. По словам сказителя, от Лодейного поля до Олонца он шел с небольшим этапом вместе с Михаилом Ивановичем Калининым. И хотя документально этот факт не подтверждается, надо полагать, что "тюремные университеты" сказались на становлении политического сознания неграмотного крестьянина из глухой могилевской деревни.
До 1906 года Ф. П. Господарев отбывал ссылку в олонецкой деревне Шуя. В 1907 году ему разрешили вместе с приехавшей к нему женой и детьми переехать в Петрозаводск. Здесь с 1907 по 1917 год он работает на Александровском заводе.
Рабочим Ф. П. Господарев запомнился как замечательный силач. Однажды он публично померился силой с приехавшим на гастроли в Петрозаводск профессионалом-борцом и победил его. Прославился он и как сказочник. В перерыве во время перекура вокруг Ф. П. Господарева собирались любители послушать острую задиристую сказочку. "Соберутся мужиков пять — семь около меня, — вспоминал он позднее, — ну и зачнешь им что-нибудь посмешнее да посолонее: о попах да барах много говорил. Рассказывать приходилось с оглядкой. Не ровен час начальство подслушает или кто по начальству донесет — с работы вытурят. Где хлеба тогда для семьи искать? А с голодным брюхом недолго проходишь. В тое время у себя дома сказывал — куда повольней было!"
В 1917 году на заводе случился пожар. Ф. П. Господарев вместе с другими рабочими был уволен. Сказитель приобрел небольшую кузницу и до 1922 года занимался кустарной работой, выполняя разные заказы. С 1922 года Ф. П. Господарев работал кузнецом в артели.
Встреча сказочника с учеными состоялась в феврале 1937 года. За несколько месяцев работы молодой фольклорист Н. В. Новиков записал от Ф. П. Господарева 106 сказок. В марте 1938 года сказитель с успехом выступал в Ленинграде. Скончался Ф. П. Господарев 9 июля 1938 года, похоронен на Зарецком кладбище в Петрозаводске.
Литература:Пулькин В. И. Перун-трава: Повесть о сказочнике Ф. Господареве. — Петрозаводск, 1985.
Солдатские сыны (Иван и Роман)
В некотором царстве, в некотором государстве, именно в том, в котором мы живем, за номером пятым, в этом доме проклятом, за номером седьмым, где мы сейчас сидим. Это не сказка, это присказка. Сказка будет после обеда, наевшись мягкого хлеба, похлебав кислых щей, чтоб было́ брюхо толщей...
В одной деревне жил мужичок, по бедноте не было у его ничего; весной он оженился, а осенью помещик сдал его за богатого мужика в службу.
Ну, как он бедняк, его отправили подальше. Денег у его не было́ письмо домой написать — где он находится; жена его не знала, куда писать.
Прожила она несколько время и родила без его двух сынов. Эти сыны росли не по годам, а просто по часам.
Годов через пять, как она в бедности жила, она пошла к старосте и попросила: "Староста, — говорит, — нельзя бы устроить моих сынов в школу, так что я средства не имею..." (А раньше учителям платили.) Староста сказал: "Ну, как-нибудь устроим, эко дело!"
Вот нача́ли ребята ходить в школу. Один звался Иван, а другой — Роман, и они были оба волос в волос, голос в голос, что не разберешь, какой из них Иван, какой Роман.
Проходили они зиму. Проходили они вторую. На третью зиму стали ходить в школу обратным путем. Там богатого отца, старостовы, сотниковы сыны ходят — отцовские дети, а они как бы бавструки были. Их и начали ребята подталкивать: "Эх, вы, бавструки!"
Как выйдут они на прогулку — один пихнет, другой пихнет, а им жалиться некому: и называют их бавструками. (Незаконно будто ро́ждены.) Однажды они приходят домой и спрашивают у своей матери: "Мама!" — говорят. — "А что, сынки?" — "Почему нас называют бавструками?" Она отвечает: "Вы не есть бавструки, а ваш отец служит уже шесть лет. (Раньше служили по двадцать пять лет.) Его помещик сдал вне очередь на службу".