Наутро они отправляются в школу.
Вот урок у их прошел, отпустили их погулять на улицу. Ребята обратным путем подталкивают их и называют бавструками. Иван и говорит Роману: "Эй, брат Роман, мы есть солдатские сыны, а не то что бавструки. Они нас бавструками называют. Давай-ка распорядимся мы с ими".
Вот Иван которого ни хватит за руки — руки прочь, хватит за голову — головы нет, так что которые были побойчей, те попали, а послабже — сбежали. Они собрали шапки, приходят к школе. Роман поднимает угол школы, а Иван кладет под угол шапки.
Роман и говорит: "Теперь пойдем до учителя, он тоже напрасно линейкой бил нас".
Пришли к учителю. Учитель сел на колени и нача́л просить: "Простите меня, наша должность такая". — "Ладно, мы тебя прощаем".
Учителя они не тронули, а сами отправились домой.
Приходят они домой. Мать у их спрашивает: "Вы чего так рано пришли?" — "Да мы так, немножко подкачали". — "Как?" — "Да так: стали называть нас бавструками, ну мы распорядилися. Которого ни хватим за руки — руки нету, которого ни хватим за голову — головы нет". — "Что же вы наделали?!" — "Ничего", — отвечают они. — "Теперь нас помещик убьет". — "Это как придется", — они отвечают.
Мужики собрали сходку: "Что с этими бавструками делать?"
Призвали помещика и позвали ихнюю мать на сходку.
Когда там советовались, начал учитель сказывать, что они большую силу имеют, их не уничтожишь, не уничтожишь никаким образом.
Помещик и надумался, что сделать над ими: "Мы скажем: пущай мать их прорубит прорубь и пустит их под лед".
Это ей помещик и сказывает: "Ты ступай домой, проруби прорубь и пихни своих сынов в воду, а если ты этого не сделаешь, то мы тебя туда впихнем".
Она, бедная, заплакала и пошла домой. Идет и плачет, а они с нетерпением дожидают своей матери, что там на сходке скажут ей.
Вот стречают мать. Мать плачет. "Ты чего, мать, плачешь?" — "А вот сказал помещик, чтобы я прорубила прорубь и вас пустила под лед". — "Так. Ну, так воротись, мать, назад, и мы пойдем с тобой".
Мать воротилась назад. Идут они троем. Сыны сказывают: "Ты, мать, иди в избу, а мы постоим под окошком, и скажи помещику толстобрюхому: "Толстобрюхий черт, меня сыны прислали сюда". Она так и сделала. Помещик сгорел: "Как ты имеешь право называть меня так?!" — "А как же ты имел право сказать, чтоб я прорубила прорубь и пихнула своих детей. Так они сказали, чтоб завтра к двенадцати часам, за́ ночь, были сделаны було́вы по двадцать пять пудов весом из мягкого железа".
Помещик тут закусил свой язык. А сыны уперлись с улицы в стенку — стенка проломилась, и они вошли в стенку.
Тут помещик стал их просить: "Простите меня, сделаю я вам буловы. К завтрашнему дню будут готовы". — "Ну, смотри, толстобрюхий черт, а то на одну твою ногу́ станем, а другую разорвем".
Помещик отправился поживей в свое имение, заставил кузнеца выкатывать эти буловы с ручками. Так что помещик не мог до двенадцати часов сделать, то он приехал к солдатским сынам и стал просить хоть на́ двое суток отложить.
"Ну, ладно, давай. Но чтоб за́ двое суток готовы были буловы. А ты, толстобрюхий черт, выкати бочку вина на деревню и зарежь трех коров, и делай этим ребятам поминки, которых мы подавили. И это чтобы было сегодня устроено".
Помещик сказал: "Рад стараться, все будет". — "Мы придем проведать". — "Пожалуйста. Не то в деревню, хоть ко мне придите, я и там угощу вас". — "Ну, мы к тебе не согласны идти, мы здесь будем поминать".
Помещик уехал и живо в деревню приставил вина бочку и три коровы привел в живых. Иван и Роман не искали ножов, а целиком сорвали кожи с этих коров и сказали: "Ешьте и поминайте этих ребят, которые называли нас бавструками".
Сами они отправились домой. "Ну, иди и ты, мамаша, на угощенье туда и послу́ховай, что будут сказывать там".
Мать отправилась. Ну, тут уже худого ничего никто напротив не сказал. Мать угостилась и пришла домой. "Ну, как, мамаша, там?" — "Да все благополучно. Все одобряют вас, никто не ругает". А они сказали: "А-а..."
Прожили три дня, помещик привозит им буловы и говорит: "Нате, мо́лодцы, ваша просьба сделана".
Схватывает Иван буловку свою и говорит: "Легковата! Здесь нет двадцати пяти пудов".
А Роман сказывает: "Должно быть". — "А попробуй-ка ты взять". Роман тоже схватил. "Да, пожалуй что нету". — "Ты что ж делаешь так, толстобрюхий? Тебе сказали по двадцати пяти пудов, а ты по шестнадцати!" — "Нет, вы попробуйте, солдатские сыны. (Уже солдатскими сынами называет.) Если не верите, я сам видал, что вешали; даже лишнее есть, чем двадцать пять пудов".
Они стали играть буловами: подбрасывают вверх, ловят и опять кидают. Помещик стоит и боится двинуться.
"Ну, ладно, буловы готовы. Будем верить твоему слову чертовскому. Теперь тебе задачу даем мы. Выкатить тоже бочку, сорок ведер, вина на эту деревню, чтоб знали все христиане, что мы пойдем искать своего отца. И смотри, когда угостятся, чтоб нашей матери давал мяса, мягкого хлеба, — чтоб черствого не ела мать, — и прислугу матери. Что ей понадобится, чтобы живчиком было́ приставлено, а если не будет приставлено, мы вернемся, то тебя и живого не пустим".
Помещик сказал: "С большим удовольствием будет приставлено все, что ей надо. Не то пущай покидает свою деревенску избу и идет в мою комнату, то будет ей тут прислуга и постоянно поднесут ей всё. Пусть пьет и ест, что ей хочется".
"Ну, смотри теперь, толстобрюхий черт! (Они добром его не называют.) Смотри, как у нас буловы засвистят. Куда буловы засвистят, туда мы пойдем".
Иван был вроде старше.
Роман и сказывает: "Ну-ка, брат Иван, пусти-ка свой гостинец".
Иван схватил свою булову и пустил — все равно, что с орудий стукнуло, зау́чило и из виду скрылось.
"Ну, давай теперь я пущу".
Роман схватывает свою булову и пустил, что это заметно, и эта булова пошла кудата́...
Они попрощались с матерью и с помещиком, толстобрюхим чертом: "Ну, и до свиданья", — сказали они.
Вот и пошли этим следом, куда буловы полетели.
Шли они, может быть, день, два. Вот входят они в один лес, и смотрят они на вершинах, что когда буловы летели, так сучья отлетели. "Это, — говорят, — наши гостинцы летели".
Проходят они лес, видят поле. На поле стоит большой дом, и обнесено оградой высоко, и ограда как по тюрьмам: что острые штыки тесаны. И видят, что на кажном колу торчат человеческие головы, а два столба стоят, на которых головы нет, и ко́ло столба лежит их две буловы.
"Вот дошли, — говорят, — до конца. Гостинцы наши здесь. Для гостинцев, видишь, и место свободное; наверно, наши головы повесят тут. Делать нечего, надо спросить".
Хватают они свои буловы в руки, добираются до двери. На двери замок был крепкий, двери крепко были закрыты.
Вдруг с той стороны, слышат, открываются двери. Когда дверь открылася, то выходит старуха и говорит: "Эх, солдатские сыны, рано вы пришли. Пусть вам было бы лет по пятнадцать, а вам всего по восемь лет. И вы пошли в такую атаку! Жалко мне вас, то не трогайте своих було́в здесь. Поставьте на это место, где они были. Мой сын ожидает вас уже три дня. Ступайте за мной, — сказала старуха, — я знаю, что вы с дороги, вы кушать хочете". — "Да, бабушка, хочем". — "Ну, кушайте поживей, а то скоро придет сын мой, так он вас сгубит".
Она их накормила и видит — сын едет. Она их взяла ударила, одного по голове и другого, и сделала их палками и поставила их за шкап. Открыл сын Змей двери и говорит своей матери: "Мамаша, что, — говорит, — русь-кость пахнет?" Мать отвечает ему: "Ты по Руси летал, нанюхался русской кости, то тебе отдает в избе русской костью". — "Давай поести".
Старуха дала Змею-сыну кушать. Он покушал и говорит матери: "Коли придут солдатские сыны сюда, то ты их задержи". — "Хорошо, сынок, задержу". — "А, я, — говорит, — полечу". — "Ну, лети", — сказала она.
Змей улетел. Она берет эти палки, ударяет их, и они делаются как и были.
"Слыхали, — говорит, — вы, что сказывал?" — "Да, бабка, — говорят, — слышали". — "Так это сын мой". — "Слышали, бабка". — "Вот теперь я дам вам загадку. Не загадку, а просто службу сослужить мне". — "Мы рады стараться, бабка". — "Ну, ступайте за мной".
Они пошли за бабушкой. Она одному дает лопату, другому топор и ведет их на земляную гору. И на этой горе стоял дуб вершков двадцать толщины, а под этим дубом стоял склеп. В этом склепе за дверьми два богатырских жеребца стояли. (Они этого не знали, что тут есть.)
Бабушка привела их, сказала: "Вы этого дуба изрубите, и коренья вытягните, и тогда придите за мной; и поживей старайтесь, чтоб сын не наско́чил".
Роман тюкнул топором — корень сразу слетел. Второй раз тюкнул по другому корню — корень слетел, и топорище улетело.
"Что ж мы ломаем, давай попробуем так".
Они подклали свои руки к этому дубу, то дуб пошатнулся.
"А давай дубинушку запоем". — "А как же петь?" — "А ты слыхал, как мужики запевают дубинушку, когда тяжелый груз тянут?"- "Ох, дубинушка, охни, зеленая сама пойдет..." — "Ура!" Крикнули "ура", хватили — дуб полетел. "Видишь, дубинушка пособи́ла". — "Ну, ты, Роман, бежи к бабушке, а я остатки коренья выдерну".
Роман побег к бабушке, а бабушка только домой пришла. "Бабушка, да у нас дуб готов!" — "Вот молодцы, ребята, — сказала баба. — Я думала, часа на три вам хватит, а я только дверь отворила, а ты за мной. Ну, пойдем же, беседовать некогда", — сказала баба.
Когда пришла бабушка сюда, то Иван уже коренья выдернул и почти землю выкопал до дверей. Она и сказывает: "Вот, солдатские сыны, здесь стоят две лошади богатырей. Они принадлежат вам. Когда двери откроем, жеребец выскочит, то ты крикни: "Стой, пёсье мясо, передо мной; не ты будешь владеть мной, а я тобой".
Они так и сделали. Тогда лошадь остановилась и поклала голову на Ивана солдатского сына. Так взял и Роман свою лошадь. И одела она им богатырскую одежду, и дала им мечи по двадцать пять пудов, и говорит им: "Теперь вы отправляйтесь в дорогу. Когда приедете вы к морю, то пустите своих лошадей погулять на воздухе, и они от вас никуда не уйдут. Ну только спать не ложитесь у моря, а то мой сын будет лететь и увидит коней и вас, и вы будет