"Гой еси вы, княгини-боярыни!
Во стольном во городе во Киеве
А и нет меня хитрея-мудрея,
А и я-де обвернула девять молодцо́в,
Сильных-могучих бога́тырей гнедыми турами,
А и ноне я-де опустила десятого молодца,
Добрыня Никитьевича,
Он всем атаман золотые рога!"
За то-то слово изымается
Добрынина матушка родимая,
Честна вдова Афимья Александровна,
Наливала она чару зелена́ вина́,
Подносила любимой своей кумушке,
И сама она за чарою заплакала:
"Гой еси ты, любимая кумушка,
Молода Анна Ивановна!
А и выпей чару зелена вина,
Поминай ты любимого крестника,
А и молода Добрыню Никитьевича,
Извела его Марина Игнатьевна,
А и ноне на пиру похваляется".
Прого́ворит Анна Ивановна:
"Я-де сама эти речи слышала,
А слышала речи ее похваленыя!"
А и молода Анна Ивановна
Выпила чару зелена вина,
А Марину она по щеке ударила,
Сшибла она с резвых ног,
А и топчет ее по белы́м грудя́м,
Сама она Марину больно бранит:
"А и сука, ты..., еретница..!
Я-де тебе хитрея и мудренея,
Сижу я на пиру не хвастаю,
А и хошь ли, я тебя сукой обверну?
А станешь ты, сука, по городу ходить,
А станешь ты, Марина,
Много за собой псов водить!"
А и женское дело прелестивое,
Прелестивое-перепадчивое.
Обвернулася Маринка косаточкой,
Полетела далече во чисто поле,
А где-то ходят девять туро́в,
Девять братеников,
Добрыня-то ходит десятой тур.
А села она на Добрыню на правой рог,
Сама она Добрыню уговаривает:
"Нагулялся ты, Добрыня, во чистом поле,
Тебе чистое поле наскучило,
И зыбучия болота напрокучили,
А и хошь ли, Добрыня, женитися?
Возьмешь ли, Никитич, меня за себя?" —
"А право, возьму, ей-богу, возьму!
А и дам те, Марина, поученьица,
Как мужья жен своих учат!"
Тому она, Марина, не поверила,
Обвернула его добрым молодцом
По-старому, по-прежнему,
Как бы сильным-могучим бога́тырем,
Сама она обвернулася девицею,
Они в чистом поле женилися,
Круг ракитова куста венчалися.
Повел он ко городу ко Киеву,
А идет за ним Марина раскорякою,
Пришли они ко Марине на высо́к тере́м,
Говорил Добрынюшка Никитич млад:
"А и гой еси ты, моя молодая жена,
Молода Марина Игнатьевна!
У тебя в высоких хороших теремах
Нету Спасова образа,
Некому у тя помолитися,
Не за что стенам поклонитися,
А и, чай, моя вострая сабля заржавела".
А и стал Добрыня жену свою учить,
Он молоду Марину Игнатьевну,
Еретницу... безбожницу:
Он первое ученье — ей руку отсек,
Сам приговаривает:
"Эта мне рука не надобна,
Трепала она, рука, Змея Горынчиша!"
А второе ученье — ноги ей отсек:
"А и эта-де нога мне не надобна,
Оплеталася со Змеем Горынчишем!"
А третье ученье — губы ей обрезал
И с носом прочь:
"А эти-де мне губы не надобны,
Целовали они Змея Горынчиша!"
Четвертое ученье — голову ей отсек
И с языком прочь:
"А и эта голова не надобна мне,
И этот язык не надобен,
Знал он дела еретическия!"
Добрыня купался — Змей унес
Доселева Рязань она селом слыла,
А ныне Рязань слывет городом,
А жил во Рязани тут богатой гость,
А гостя-то звали Никитою.
Живучи-то Никита состарелся,
Состарелся, переставился.
После веку его долгого
Осталось житье бытье, богачество,
Осталось его матера жена
Амелфа Тимофеевна,
Осталась чадо милая,
Как молоды Добрынюшка Никитич млад.
А и будет Добрыня семи годов,
Присадила его матушка грамоте учиться,
А грамота Никите в наук пошла,
Присадила его матушка пером писать.
А будет Добрынюшка во двенадцать лет,
Изволил Добрыня погулять молодец
Со своею дружиною хоробраю
Во те жары петровския.
Просился Добрыня у матушки:
"Пусти меня, матушка, купатися,
Купатися на Сафат-реку!"
Она, вдова многоразумная,
Добрыне матушка наказывала,
Тихонько ему благословение дает:
"Гой еси ты, мое чадо милая,
А молоды Добрыня Никитич млад!
Пойдешь ты, Добрыня, на Израй на реку,
В Израе-реке станешь купатися —
Израй-река быстрая,
А быстрая она, сердитая:
Не плавай, Добрыня, за перву струю,
Не плавай ты, Никитич, за другу струю".
Добрыня-то матушки не слушался,
Надевал на себя шляпу земли греческой,
Над собой он, Добрыня, невзгоды не ведает,
Пришел он, Добрыня, на Израй на реку,
Говорил он дружинушке хоробрыя:
"А и гой еси вы, молодцы удалыя!
Не мне вода греть, не тешити ее".
А все молодцы разболокалися
И тут Добрыня Никитич млад.
Никто молодцы не смеет, никто нейдет,
А молоды Добрынюшка Никитич млад,
Перекрестясь, Добрынюшка в Израй-реку пошел,
А поплыл Добрынюшка за перву струю, —
Захотелось молодцу и за другую струю;
А две-то струи сам переплыл,
А третья струя подхватила молодца,
Унесла во пещеры белокаменны.
Неоткуль взялось тут лютой зверь,
Налетел на Добрынюшку Никитича,
А сам говорит-то Горынчища,
А сам он, Змей, приговаривает:
"А стары люди пророчили,
Что быть Змею убитому
От молода Добрынюшки Никитича,
А ныне Добрыня у меня сам в руках!"
Молился Добрыня Никитич млад:
"А и гой еси, Змеиша Горынчиша!
Не честь-хвала молодецкая
На нагое тело напущаешься!"
И тут Змей Горынчиша мимо его пролетел,
А стали его ноги резвыя,
А молоды Добрынюшки Никитьевича,
А грабится он ко желту песку,
А выбежал доброй молодец,
А молоды Добрынюшка Никитич млад,
Нагреб он шляпу песку желтого,
Налетел на его Змей Горынчиша,
А хочет Добрыню огнем спалить,
Огнем спалить, хоботом ушибить,
На то-то Добрынюшка не робок был:
Бросает шляпу земли греческой
Со темя пески желтыми
Ко лютому Змею Горынчишу, —
Глаза запорошил и два хобота ушиб.
Упал Змей Горынчиша
Во ту во матушку во Израй-реку.
Когда ли Змей исправляется,
Во то время и во тот же час
Схватал Добрыня дубину тут, убил до смерти.
А вытащил Змея на берег его,
Повесил на осину на кляплую:
Сушися ты, Змей Горынчиша,
На той-то осине на кляплыя.
А поплыл Добрынюшка
По славной матушке по Израй-реке,
А заплыл в пещеры белокаменны,
Где жил Змей Горынчиша,
Застал в гнезде его малых детушек,
А всех прибил, пополам перервал.
Нашел в пещерах белокаменных
У лютого Змеиша Горынчиша
Нашел он много злата-серебра,
Нашел в палатах у Змеиша
Свою он любимую тетушку,
Тое-то Марью Дивовну,
Выводит из пещеры белокаменны
И собрал злата-серебра.
Пошел ко матушке родимыя своей,
А матушки дома не годилося:
Сидит у княза Владимира.
Пришел-де он во хоромы свои,
И спрятал он свою тетушку,
И пошел ко князю явитися.
Владимир-князь запечалился,
Сидит он, ничего свету не видит,
Пришел Добрынюшка к великому князю Владимиру,
Он Спасову образу молится,
Владимиру-князю поклоняется,
Скочил Владимир на резвы ноги,
Хватя Добрынюшку Никитича,
Целовал его во уста сахарныя;
Бросилася его матушка родимая,
Схватала Добрыню за белы руки,
Целовала его во уста сахарныя.
И тут с Добрынею разговор пошел,
А стали у Добрыни выспрашивати,
А где побывал, где ночевал.
Говорил Добрыня таково слово:
"Ты гой еси, мой сударь-дядюшка,
Князь Владимир, солнцо киевско!
А был я в пещерах белокаменных
У лютого Змеиша Горынчиша,
А все породу змеиную его я убил
И детей всех погубил,
Родимую тетушку повыручил!"
А скоро послы побежали по ее,
Ведут родимую его тетушку,
Привели ко князю во светлу гридню, —
Владимир-князь светел-радошен,
Пошла-то у них пир-радость великая
А для-ради Добрынюшки Никитича,
Для другой сестрицы родимыя Марьи Дивовны.
Добрыня чудь покорил
В стольном городе в Киеве,
Что у ласкова сударь-князя Владимира
Было пирование — почестной пир,
Было столование — почестной стол
На многие князи и бояра
И на русския могучия богатыри.
А и будет день в половина дня,
И будет стол во полу столе,
Владимир-князь распотешился,
По светлой гридни похаживает,
Черны кудри расчесовает,
Таковы слова поговаривает:
"Есть ли в Киеве такой человек
Из сильных-могучих богатырей,
А кто бы сослужил службу дальную,
А и дальну службу заочную,
Кто бы съездил в орды немирный
И очистил дороги прямоезжия
До моего тестя любимого,
До грозна короля Этмануила Этмануиловича;
Вырубил чудь белоглазую,
Прекротил сорочину долгополую,
А и тех черкас пятигорскиех,
И тех калмыков с татарами,
Чукши все бы и алюторы?"
Втапоры большой за меньшего хоронится,
А от меньшего ему, князю, ответу нет.
Из того было стола княженецкого,
Из той скамьи богатырские?
Выступается удал доброй молодец,
Молоды Добрыня Никитич млад:
"Гой еси, сударь ты мой дядюшка,
Ласково солнцо Владимир-князь!
Нет у тебя в Киеве охотников
Быть перед князем невольником.
Я сослужу службу дальную,
Службу дальную заочную,
Съезжу я в орды немирныя,
Очищу дороги прямоезжия
До твоего тестя любимого,
До грозна короля Этмануила Этмануиловича,
А и вырублю чудь белоглазую,
Прекрочу сорочину долгополую,