– Ты куда, гусь, идёшь? – спрашивает бык.
– От зимы лета ищу, – отвечает гусь.
– Ну, иди за нами!
Вот гусь и пошёл за ними. Идут, а навстречу им петух.
– Ты куда, петух, идёшь? – спрашивает бык.
– От зимы лета ищу, – отвечает петух.
– Иди за нами!
Вот идут они путём-дорогою и разговаривают промеж себя:
– Как же, братцы-товарищи! Время подходит холодное, где тепла искать?
Бык и сказывает:
– Давайте избу строить, а то и впрямь зимою замёрзнем.
Баран говорит:
– У меня шуба тепла – вишь, какая шерсть! Я и так перезимую.
Свинья говорит:
– А по мне хоть какие морозы – я не боюсь: зароюсь в землю и без избы прозимую.
Гусь говорит:
– А я сяду в середину ели, одно крыло постелю, а другим оденусь, меня никакой холод не возьмёт; я и так перезимую.
Петух говорит:
– И я тоже!
Бык видит – дело плохо, надо одному хлопотать.
– Ну, – говорит, – вы как хотите, а я стану избу строить.
Выстроил себе избушку и живёт в ней. Вот пришла зима холодная, стали пробирать морозы; баран, делать нечего, приходит к быку.
– Пусти, брат, погреться.
– Нет, баран, у тебя шуба тёплая; ты и так перезимуешь. Не пущу!
– А коли не пустишь, то я разбегуся и вышибу из твоей избы бревно; тебе же будет холоднее.
Бык думал-думал: «Дай пущу, а то и меня заморозит», – и пустил барана.
Вот и свинья озябла, пришла к быку:
– Пусти, брат, погреться.
– Нет, не пущу! Ты в землю зароешься и так перезимуешь.
– А не пустишь, так я рылом все столбы подрою да твою избу уроню.
Делать нечего, надо пустить. Пустил и свинью. Тут пришли к быку гусь и петух:
– Пусти, брат, к себе погреться.
– Нет, не пущу! У вас по два крыла: одно постелешь, другим оденешься; и так перезимуете!
– А не пустишь, – говорит гусь, – так я весь мох из твоих стен повыщиплю, тебе же холоднее будет.
– Не пустишь? – говорит ему петух. – Так я взлечу наверх, всю землю с потолка сгребу, тебе же холоднее будет.
Пустил бык жить к себе и гуся, и петуха.
Вот живут они себе да поживают в избушке. Отогрелся в тепле петух и начал песенки распевать.
Услышала лиса, что петух песенки распевает, захотелось петушком полакомиться, да как достать его? Лиса отправилась к медведю да волку и сказала:
– Ну, любезные мои! Нашла я для всех поживу: для тебя, медведь, – быка, для тебя, волк, – барана, а для себя – петуха.
– Хорошо, лисонька! – говорят медведь и волк. – Мы твоих услуг никогда не забудем. Пойдём же зарежем их да поедим!
Лиса привела их к избушке. Медведь говорит волку:
– Иди ты вперёд!
А волк кричит:
– Нет, ты посильнее меня, иди ты вперёд!
Ну ладно, пошёл медведь; только что в двери – бык наклонил голову и припёр его рогами к стенке. А баран разбежался да как бацнет медведя в бок – и сшиб его с ног. А свинья рвёт и мечет в клочья. А гусь подлетел – глаза щиплет. А петух сидит на брусу и кричит:
– Подайте сюда, подайте сюда!
Волк с лисой услыхали крик да бежать!
Вот медведь рвался, рвался, насилу вырвался, догнал волка и рассказывает:
– Ну, что было мне! Этакого страху отродясь не видывал. Только что вошёл я в избу, откуда ни возьмись баба с ухватом на меня… Так к стене и прижала! Набежало народу пропасть: кто бьёт, кто рвёт, кто шилом в глаза колет. А ещё один на брусу сидел да всё кричал: «Подайте сюда, подайте сюда!» Ну, если б подали к нему, кажись бы, и смерть была!
Два Мороза
Гуляли по чистому полю два Мороза, два родные брата, с ноги на ногу поскакивали, рукой об руку поколачивали.
Говорит один Мороз другому:
– Братец Мороз Багровый нос! Как бы нам позабавиться – людей поморозить?
Отвечает ему другой:
– Братец Мороз Синий нос! Коль людей морозить – не по чистому нам полю гулять. Поле всё снегом занесло, все проезжие дороги замело; никто не пройдёт, не проедет. Побежим-ка лучше к чистому бору! Там хоть и меньше простору, да зато забавы будет больше. Всё нет-нет да кто-нибудь и встретится по дороге.
Сказано – сделано. Побежали два Мороза, два родные брата, в чистый бор. Бегут, дорогой тешатся: с ноги на ногу попрыгивают, по ёлкам, по сосенкам пощёлкивают.
Старый ельник трещит, молодой сосняк поскрипывает. По рыхлому ль снегу пробегут – кора ледяная; былинка ль из-под снегу выглядывает – дунут, словно бисером её всю унижут.
Послышали они с одной стороны колокольчик, а с другой – бубенчик: с колокольчиком барин едет, с бубенчиком – мужичок.
Стали Морозы судить да рядить, кому за кем бежать, кому кого морозить.
Мороз Синий нос, как был моложе, говорит:
– Мне бы лучше за мужичком погнаться. Его скорее дойму: полушубок старый, заплатанный, шапка вся в дырах, на ногах, кроме лаптишек, ничего. Он же никак дрова рубить едет… А уж ты, братец, как посильнее меня, за барином беги. Видишь, на нём шуба медвежья, шапка лисья, сапоги волчьи. Где уж мне с ним! Не совладаю.
Мороз Багровый нос только подсмеивается.
– Молод ещё ты, – говорит, – братец!.. Ну, да уж быть по-твоему. Беги за мужичком, а я побегу за барином. Как сойдёмся под вечер, узнаем, кому была легка работа, кому тяжела. Прощай покамест!
– Прощай, братец!
Свистнули, щёлкнули, побежали.
Только солнышко закатилось, сошлись они опять на чистом поле. Спрашивают друг друга:
– Что?
– То-то, я думаю, намаялся ты, братец, с барином-то, – говорит младший, – а толку, глядишь, не вышло никакого. Где его было пронять!
Старший посмеивается себе.
– Эх, – говорит, – братец Мороз Синий нос, молод ты и прост. Я его так уважил, что он час будет греться – не отогреется.
– А как же шуба-то, да шапка-то, да сапоги-то?
– Не помогли. Забрался я к нему и в шубу, и в шапку, и в сапоги да как начал знобить!.. Он-то ёжится, он-то жмётся да кутается; думает: дай-ка я ни одним суставом не шевельнусь, авось меня тут мороз не одолеет. Ан не тут-то было! Мне-то это и с руки. Как принялся я за него – чуть живого в городе из повозки выпустил. Ну, а ты что со своим мужичком сделал?
– Эх, братец Мороз Багровый нос! Плохую ты со мною шутку сшутил, что вовремя не образумил. Думал – заморожу мужика, а вышло – он же отломал мне бока.
– Как так?
– Да вот как. Ехал он, сам ты видел, дрова рубить. Дорогой начал было я его пронимать: только он всё не робеет – ещё ругается: такой, говорит, сякой этот мороз! Совсем даже обидно стало; принялся я его пуще щипать да колоть. Только ненадолго была мне эта забава. Приехал он на место, вылез из саней, принялся за топор.
Я-то думаю: «Тут мне и сломить его». Забрался я к нему под полушубок, давай его язвить. А он-то топором машет, только щепки кругом летят. Стал даже пот его прошибать. Вижу: плохо – не усидеть мне под полушубком. Под конец инда пар от него повалил. Я прочь поскорее.
Думаю: «Как быть?» А мужик всё работает да работает. Чем бы зябнуть, а ему жарко стало. Гляжу – скидает с себя полушубок. Обрадовался я. «Погоди ж, говорю, вот я тебе покажу себя». Полушубок весь мокрёхонек. Я в него – забрался везде, заморозил так, что он стал лубок лубком. Надевай-ка теперь, попробуй! Как покончил мужик своё дело да подошёл к полушубку, у меня и сердце взыграло: то-то потешусь!
Посмотрел мужик и принялся меня ругать – все слова перебрал, что нет их хуже. «Ругайся! – думаю я себе, – ругайся! А меня всё не выживешь!» Так он бранью не удовольствовался. Выбрал полено подлиннее да посучковатее да как примется по полушубку бить! По полушубку бьёт, а меня всё ругает. Мне бы бежать поскорее, да уж больно я в шерсти-то завяз – выбраться не могу. А он-то колотит, он-то колотит! Насилу я ушёл. Думал, костей не соберу. До сих пор бока ноют. Закаялся я мужиков морозить.
– То-то!
Горностай и заяц
Зимней ночью вышел горностай на охоту. Он под снег нырнул, вынырнул, на задние лапы встал, шею вытянул, прислушался, головой повертел, принюхался…
И вдруг словно гора свалилась ему на спину. А горностай хоть ростом мал, да отважен – обернулся, зубами вцепился – не мешай охоте!
– А-а-а-а! – раздался крик, плач, стон, и с горностаевой спины свалился заяц.
Задняя нога у зайца до кости прокушена, чёрная кровь на белый снег течёт.
Плачет заяц, рыдает:
– О-о-о-о! Я от совы бежал, свою жизнь спасти хотел, я нечаянно тебе на спину свалился, а ты меня укуси-и-и-ил…
– Ой, заяц, прости, я тоже нечаянно…
– Слушать не хочу, а-а-а! Никогда не прощу, а-а-а-а! Пойду на тебя медведю пожалуюсь! О-о-о-о!
Ещё солнце не взошло, а горностай уже получил от медведя строгий указ:
«Я, старейшина здешнего леса, тёмно-бурый медведь, велю сейчас же явиться в мою берлогу на суд!»
Сердце горностаево стукнуло, тонкие косточки со страху гнутся… Ох, и рад бы горностай не идти, да медведя ослушаться никак нельзя…
Робко-робко вошёл он в медвежье жилище.
Медведь на почётном месте сидит, трубку курит, а рядом с хозяином, по правую сторону, – заяц. Он на костыль опирается, хромую ногу вперёд выставил.
Медведь пушистые ресницы поднял и красно-жёлтыми глазами на горностая смотрит:
– Ты как смеешь кусаться?
Горностай, будто немой, только губами шевелит, сердце в груди совсем не помещается.
– Я… я… охотился, – чуть слышно шепчет.
– На кого охотился?
– Хотел мышь поймать, ночную птицу подстеречь.
– Да, мыши и птицы – это твоя пища. А зайца зачем укусил?
– Заяц первый меня обидел, он мне на спину свалился…
Обернулся медведь к зайцу да как рявкнет:
– Ты для чего это горностаю на спину прыгнул?
Задрожал заяц, слёзы из глаз водопадом хлещут:
– Кланяюсь вам до земли, великий медведь. У горностая зимой спина, как снег, белая… Я его со спины не узнал, ошибся!
– Я тоже ошибся, – крикнул горностай, – заяц зимой тоже весь белый!
Долго молчал мудрый медведь. Перед ним жарко трещал большой костёр, над огнём на чугунных цепях висел золотой котёл с семью бронзовыми ушками. Этот свой любимый котёл медведь никогда не чистил, боялся, что вместе с грязью счастье уйдёт, и золотой котёл был всегда ста слоями сажи, как бархатом, покрыт.