— Хто у нас наши ездят? — он отвечат.
— Да есь у меня родимой брателко, он тебе щурячок, ты ему — зятенек.
— Ну, выводи же, возлюбленная жона, на смотреньё, на здорованьё — я рад щуряку.
Она вывела его. Он об руку давай здороваться и силу хотел проверить у него: взял ручку пожал.
Иван царской сын золотых кудрей пожалуй что не слыхал, как он пожал. Ну, Иван царской сын золотых кудрей пожал ему — перстики почернели. Он на это не осерчал.
И садятся опеть за эти за столики, стали выпивать, закусывать и стали речьми заниматься.
— Куды ваша путь принадлежала, возлюбленной щурячок?
— Моя путь, — говорит, — принадлежала искать свою обручницу от зари зарю подсолнушну красоту, от семи сестер — сестру, от двенадцати бабушек — внучку, от трех матерей — дочь.
— Ах, — говорит, — мой возлюбленной щурячок, однако тебе ее не достать. Она, — говорит, — просватыватся.
У него сердцо закипело.
— За кого?
— За Кашшея Бессмертного.
Недосуг сидеть ему за столом. Выходит из-за стола, отдает благодаренье, прошшается. Оне провожают.
— Возлюбленной мой зятенек! Даю я на твоем дворце пятно: если покрасет это пятно, не буду я в живых; если будет в ровном положенье — ожидай к себе.
Садится на своего доброго коня, бьет его круты бедра, пробиват до мяса, мясо — до костей, коски — до мозгу. Конь рассержался, от сырой земли отделялся. Летел выше лесу стоячего, ниже облака ходячего. Горы-лес промеж ног брал, быстры речки хвостом устилал.
Стречатся Иван царской сын золотых кудрей с Вороном Вороновичем-супостатом.
Ворон Воронович раскрыл пасть свою, хотел сглонуть, только не успел — пролетел он. Увидал впереде серебряной дворец. Падат прямо в серебряной дворец.
Становит коня на кормовишшо, к белояровой пшенице. Стал на крылечко, брякат во колечко.
Выходит молодица, его середняя сестрица.
— А здравствуешь, родимой брателко! Ждала я, — говорит, — тридцать лет, насилу и дождала.
Берет его тем же побитом за правую рученьку, таким же поборотом ведет в светлу горницу; садит за столы дубовы, за скатерти щёлковы, за всяки напитки-наедки. Таким же поборотом, как и первой раз, напоила-накормила и серебряной стул поддернула: хотела она вестей спросить. Только он запросится:
— Не можно ли запрятать от твоего мужа Ворона Вороновича? Не взлюбилось бы ему, что я зашел в ваш дворец без его позволенья.
Она запрятала.
Воротился назать Ворон Воронович во свой во дворец, надлетел над коня, разинул свою пасть, хотел заглонуть… Только конь его ударил, к себе не подпустил. Лежал он два часа мертвой, без чувствия. Отдохнул — недосуг к коню идти, пособи бог во дворец пробраться.
Тем же поборотом сфукал:
— Фу, Фу! Русской коски не было, русска коска на двор пришла!
— Ах, ты, возлюбленной муженек! Ты по Русе летал и русского духу похватался и думать, что у тебя русским духом несет.
Таким же родом он ей поверял.
— Возлюбленная моя жона, — говорит. — Мы несколько лет живем здеся, я экова чудишша не видал. Никакой зверь не пробегал тута-ка, никака птица не пролетала, никакой богатырь не проезжал. Ну нонешнего числа увидал я богатыря храброго, молодого воппа. Не очень воин красив, как конь красив.
— Ах, ты, возлюбленной муженек! — говорит. — Да этот конь в нашем во дворце.
— Откуль?
— Да неужели паши к нашим не ездят? — говорит.
— А хто у нас наши есь? — муж отвечат.
— Да есь, бать, родимой брателко, может, и он приехал.
— А что, возлюбленная жона, брателко не здесь ли?
— Здеся, — говорит.
— Выводи.
Вывела она опеть его. Вот он об ручку здоровается.
— Здрастушь, — говорит, — любезный щурячок.
Зять у щуряка руку пожал — тот совсем и не слыхал; щуряк зятю руку пожал — у него из-за ногтей кровь подалась. На это он не осерчал.
Садит его за стол, с собой рядом. Закусывают, выливают, речьми занимаются.
— Куды ваша путь принадлежила, возлюбленной щурячок? — говорит.
— Моя путь принадлежпла, — говорит, — свою обручницу искать — от зари зарю подсолнушну красоту, от семи сестер — сестру, от двенадцати бабушек — внучку, от трех матерей — дочь.
— Ох, — говорит, — возлюбленной щурячок, не видать тебе ее. Она уже посмотренна, и вечерка скоро будет.
Скорым шагом из-за стола выходит, благодаренье отдает, прошшается. Уходит. Вышел на широкий двор.
— Вот что, — говорит, — любезной зятенек! Даю я во твоем дворце пятно: если покрасет — не считай меня в живых, а если не переменится — ожидай, приеду.
— Слушаю приказ, — говорит, — возлюбленной щурячок.
И тем же поборотом садится на своёго доброго коня, ударяет о его круты бедра, бедра пробиват до мяса, мясо — до костей, кости — до мозгу.
Конь рассержался, от сырой земли отделялся; летел выше лесу стоячего, ниже облаку ходячего. Горы-лес промеж ног брал, быстры реки хвостом устилал.
В путе-дороге навстречу богатырь Сокол Соколович. Разинул свою пасть, только хотел сглонуть… Сокол Соколович не быстер ли, да и то не поспел.
Завидет впереде золотой дворец. Прямо падат во дворец. Становит коня на становишшо, прямо ко белояровой пшенице. Стал он на крылечко, брякат во колечко. Выходит его меньшая сестрица. Отворила двери, увидала своёго брата и слезно всплакала.
— Ах, — говорит, — возлюбленной брат! Я сколько лет тебя ждала, насилу дождалась.
Берет его за праву руку, ведет во светлу-светлицу.
— Пойдем со мной беседовать…
Садит за столы дубовы, за скатерти щелковы, за всяки напитки, за ясвы за сахарны.
Покушал-попил, выходит из-за стола. Она золотой стул поддернула. Хотела только вестей спросить, не поспела.
— Возлюбленна сестра! Не можешь ли, — говорит, — запрятать от твоего мужа? Не знаю, как взглянется ему, что я во дворец к нему зашел.
Только она успела спрятать, Сокол Соколович надлетат над дворец. Хотел коня сглонуть — конь его ударил. Он улетил на три сажени и лежал три часа мертвой. Очувствовался, отряхнулся, на все четыре стороны оглянулся — не видал ли хто… Пособи бог во дворец добраться.
Заходит во дворец — зафуркал.
— Фу-фу! — говорит. — Русской коски не было, русска коска сама на двор пришла, русским духом запахло.
— Ах, возлюбленной муженек! Ты по Русе налетался, русского духу набрался и говоришь, что у нас русской дух есь.
Муж жоне поверил и стал ей свой обсказ обсказывать.
— Да, — говорит, — возлюбленна жона! Мы несколько лет живем, никакой зверь не пробегал тута-ка, никаки птицы не пролетали, никакой богатырь не проезжал. А сегодняшнего числа я видал чуду: проехал молодой вьюнош-богатырь. Но не столько красив этот богатырь, сколь красив его конь шестикрылой, шестиногой.
— Ах, ты, возлюбленной муженек! — говорит, — Да этот конь в нашем во дворце.
— Откуль?
— Да неужли наши к нашим не ездят? — говорит.
— Да хто жа у нас наши? — муж отвечат.
— Да есь у меня родимой брателко. Не он ли ехал?
— Да он не здеся ли?
— Здеся.
— Выводи его, пожалуйста, я без ума рад ему.
Вывела. Вот оне об ручки.
— Здрастушь, родимой щурячок!
— Здрастушь, — говорит, — родимой зятенек.
Схватались оне рука в руку. Хотел ешшо спроведать свою силу Сокол Соколович: пожал ему руку. Иван царской сын золотых кудрей и вовсе не слыхал. Ну, как он пожал руку у Сокола Соколовича — вся рука кровью взялась. На это он не осерчал.
Садит его за обед, рядом с собой. Стали выпивать, закусывать, речьми заниматься, разговорам.
— Куды же ваша путь принадлежила, любезный щурячок? — говорит.
— Наша путь принадлежила свою возлюбленную обручницу искать.
— Како названнё?
— От зари заря подсолнушна красота, от семи сестер — сестре, от двенадцати бабушек — внучка, от трех матерей — дочь.
— Ах! — говорит. — Тебе не застать ее: идет у них вечерка, идет она взамуж за Кашшея Бессмертного.
На это Иван царской сын золотых кудрей не уверился.
Выскакиват со скорой поспешностью из-за стола, отдает благодареньё. Прощается. Выходит на двор, провожат его зять. Он говорит:
— Даго жа пятно на вашем дворце, если покрасет пятно — не жди меня живым; если жа пятно не переменит цвет свой — я в обратный путь буду.
Садится на своего доброго коня, бьет о круты бедра, пробиват бедра до мяса, мясо — до коски, коски — до мозгу.
Конь рассержался, от сырой земли отделялся. Летел выше лесу стоячего, ниже облаку ходячего. Горы-лес промеж ног брал, быстры реки хвостом устилал. Налетел он на пастухов. Пастуха свиней пасут.
— Чьи пастуха эти? — говорит.
— Кашшея Бессмертного.
А перед вечер дело: загоняют они в свои гнезда овец. Он пособил, они благодареньё дали ему.
Дальше он проехал. Наехал на пастухов. Пастуха кур пасут.
— Чьи пастуха?
— А, проклятого Кашшея Бессмертного.
И тоже загоняют на седала о не могут загонить. Он пособил.
— А сам он дома ли?
— Нет, нету.
— Где?
— на медной горе.
— Его невеста дома?
— Дома.
Распростился, поехал дале.
Приезжат Иван царской сын золотых кудрей к его ко дворцу золотому. Привязыват ко столбу коня, сам на крылечко стает, брякат во колечко.
Выходит его молода обручница. Пропустила его во дворец. А сама без ума вроде доспелась.
— Что моя молода обручница, где Кашшей?
— На медной горе.
— А что, поедем со мной?
— Поедем, если приехал.
Выходят из дворца и садятся на коня — в обратной путь отправились. И едут себе не хлеско: думают себе, что не догонит.
Потом пушшай же себе едут. Оставим Ивана царского сына золотых кудрей с его обручницой молодой. Возьмемся за Кашшея.
Прибежал Кашшей домой, хватился жоны (не венчались они ешшо) — жоны нету. Побежал к своему коню троеногому.
— Конь троеногой! бей в трои ноги, беги на гору, ворожи про мою жону — дома ли она.
Конь троеногой бил в трои ноги, бежал на гору, ворожил про его жону.
— Нету, — говорит, — Кашшей Бессмёртной, твоей жоны.