— Нет, довольно, сам подохнешь.
Упал змей, зарычал и подох. Лев принялся зализывать раны. Световик натаскал хворосту, собрал головы в огонь кое-как; дым повалил, погорело идоло. Сам ослаб, упал. Лев бросился бежать ко дворцу; прибегает, схватил царевну за грудь, давай тянуть: хозяин помират, а она думает, он сбесился; ударилась бежать, думает, убить его надо; прибегает, схватила со стены меч, мечом голову отсекла льву; застонал он, как человек, и больно стало у ей на сердце, и сожалела льва царевна, и догадалась, зачем прибегал лев и куда тянул ее. Кинулась она от ворот, во дворец, взяла медикамент и побежала к мосту на поприща. Пламя уж остывать начало. Тут увидала она Световика, он побледнел, изошел кровью. Она сделала перевязку. Неподалечку была вода; принесла воды и стала ему поливать на голову воды, давай отваживаться.
Он трое суток тут проспал, она не отходила от его, дожидалась, когда проснется. На четверти сутки проснулся Световик и открыл глаза. Миловида Прекрасная сидела с горькими слезами. Когда он встал, она сделалась веселой. Он спросил:
— А как идоло мое?
— Да, должно, погорело. Нужно торопиться ко дворцу!
— Принеси подкрепить желудок, — сказал Световик и без чувств упал на землю.
Она бросилась ко дворцу, принесла вина, закуски; подала ему розовой воды; он умылся, освежился; потом подкрепил желудок, встал, дотащился до дворца. Когда пришли, Световик расположился отдыхать. Она лечила ему раны, перевязки делала. Он медленно начал поправляться. Когда совсем оправился и почувствовал свою былую силу, Световик сказал:
— Теперь надо собирать вас на белой свет, а сам я не знаю о себе, что будет со мной.
Прекрасно. Выходят из дворца. Прекраспо… Оглядыватся Световик, жалко ему дворец оставить золотой. Заметила это царевна, говорит:
— Дворец этот — не дворец, это — чары, очарованье; этот дворец может быть у тебя в кармане: вот тебе красный платочек, а в нем золото яичко; яичко бросишь, платочком махнешь, и дворец будет у тебя.
Световик в руку плюнул, бросил яичко, махнул платочком, закружился дворец, меньше, меньше, меньше и свернулся в яичко.
— Вот, а если нужно поставить опять, можно поставить дворец, платочком махни, яичко брось — и станет Дворец, как был.
Прекрасно. Световик подымает яичко, завертывает в платочек и кладет в карман. Идут. Вот Серебряной дворец. Удивленья, какой это дворец!
— Я сейчас сделаю, ты понесешь его в кармане.
Бросила яичко, махнула платочком, дворец меньше, меньше, свернулся и сделалось серебряно яичко, и чистое место, как лубяной шалаш сгорел. Положил его в карман Световик, пошли к старшей сестре. Встречает их старшая сестра. Радость, разговоры, угощенья. Ну, долго некогда тут балясы разводить да прохлаждаться, кабы выбраться поскорее. Собрались, пошли. Оглядывается Световик — медный дворец тоже штучка хорошая, жалко оставлять. Бросил медное яичко, махнул красным платочком, закружился дворец, завертелся, сам все меньше, меньше, меньше; стало медное яичко, клади в карман.
Идут, уж темно делатся в подземелье; подходят к дыре, где висел канат, никто его не подбирать и не думал, все как прежде. Оне подступили. Световик усадил одну из красавиц — старшую, привязал к канату и наказал:
— Говори, Световик всех выручил нас, чтобы не дрались за красоту, там еще красивее меня ость.
Дернул Световик за канат, проснулись там наверху, потащили. Вытащили, пошла суматоха. Светлан там пристроился к имя, хитрый.
— Берите, — говорит, — молодцы, я старик, обожду.
Взял эту себе Вечерник. Вытаскивают другую — берет Полуношник. Дожидается Светлан:
— Третья будет моя, конфета хорошая.
Кончил братовей наделять. Привязал последнюю — берет Светлан. «Что теперь делать? Ежели они спутались со Светланом — не быть мне на белом свете».
Привязал меч на пробу; потащили, сажени три не дотащили, обрезали. Ушел меч в землю по рукоять.
— Вот славно, — говорит. — Хорошо. Получай за услугу!
Повесил голову буйную Световик, пошел бродить, не найдет ли выход какой из пещеры.
От дыры ушел, и близко ли, низко ли, высоко ли видит — деревянный дом, кругом изгорода тоже высокая, даже рукой не захватить. Смотрит, кругом засеянный хлебом этот дом; хлеб разный, всякий — и пшеница, и ярица — негде даже пойти, никакой межи не оставлено. Пробрел по хлебу, добрел до изгороды, глядит, где бы найти дверь, войти в двор; тогда он пошел, находит, калитка, видит, пред ём. Попробовал отворить — заперта, а заплот высокий, перелезть тоже нельзя, только наружу одно окно у избы и то больно высоко, рукой нельзя достать. Посмотрел, посмотрел, что делать? Постучал раз, два, три — голосу не подают. На дворе скотина находится, мычат коровы, овцы, теляты и никто не выходит на двор из дому. Он еще постучал, покрепче; слышит, скрипнули двери, выходит белый, как лунь, старик, выходит и спрашиват:
— Кто там меня беспокоит? Будет надо мной выводить насмешки!
— Это, отец, я!
— А кто ты такой?
— Я рыцарь из того свету, где солнце светит; это я, русский рыцарь, попал, чтобы царских дочерей вынести, а сам остался: там изменили товарищи, не то товарищи — родные братья. Змеи убиты, а все дворцы разметены. Подкрепи мою силу, я устал, а ты погонишь — совсем пропаду. Наверно, ты добрый человек, хлебопашеством заниматься и скот есть, наверно, ты меня не обидишь.
— Стой, еще посмотрю, каков ты. Я всех тут чертей знаю; а ты не похож на них. Пойдем, заходи; расскажу, как попал сюда.
Сходят в дом. Старик достает жаркое, хлебца.
— Муку сам мелю, мельницу имею ручную, и скот, и хлеб. Только земли имею мало, всего, что в ограде.
— А это чей хлеб?
— Это тебе расскажу: тут живет самая мать этих идолов. У ней еще три сына, только юные; они уж начали учиться магии, и будут такие черти, духи, еще сильнее тех. И теперь от них покою нет. Вот жизнь какая на старости лет! Я раз ехал на коне, застигла ночь и попал нечаянно; был рыцарь итальянской и поехал сам себя показать и людей посмотреть. Да смаху и попал в провалища; конь осел, а я угадал — не убился. Одумался, пошел, тут дикий хлеб был, питался; выйти никак невозможно было. Ходил по пустыни. Недалеко тут река Серебрянка. Я у речки был, тут рос дикий хлеб, я его собирал. Хлеб рос плохой. Надо было подумать и об жилище. Жить было негде, давай строить, сух арнику набрал. Потом сюда заявилась мать с семью сыновьями (один наверху там остался жить); поселились здесь, давай притеснять; хлеб сею — они хлеб травят, сомнут, и землю захватили. Стал диких овен имать, теленка, коров диких приучать, пошел приплод. Так живу. Дикое конопле стал сеять, вязать рубашки, штанишки. Топоришко вот сдержал весь, один обух остался. Эти, когда поженились, притащили красавиц, спокойно стали, поселились отдельно. Теперь опять мать начала ереститься. От ребят покою нет: быот, за бороду дергают, боюсь калитку отворять — истязать будут.
— Значит и мне придется с тобой жизнь коротать? Побил я их — шести- и девяти- и двенадцатиглавых, а этого я не знаю, что тут еще живет их отродье.
— Ты подумай об этом, — говорит старик, — а то нам обоим хана будет.
— Ну если я тех уходил, не страшился, а с этими-то я справлюсь. Найми в пастухи меня.
— А чем кормить я тебя буду. Да ладно, что есть, то вместе. Заморить-то не заморю, и сыт не будешь.
— А ничего. Пасти буду, скота накормлю и сами сыты будем. Я прогоню скота через их хлеб и они ничего не сделают.
— Ой, смотри, не страви у них хлеб.
— Ниче, давай попасу.
Отворяет Световик калитку и выгнал скот прямо в хлеб, пошли чистить. Старик испугался, кричит:
— Что ты делашь? Али мне из-за тебя побои на старость лет принимать!
— А пусть пластают, — кричит Световик, — напьются и опять пущу.
Старик затворился, совсем испугался:
— Вот подлеца какого принял, убьют! (А сам в крыльцах сажени полторы).
Поглядыват в окошко, что будет дальше. Световик улегся в хлеб, отдыхат; скот по всему хлебу разошелся. Яга-ягишна люстру навела, глядит — дворцов нет. Навела на стариков дом — скот в хлебе.
— Иди-ка его, старого хрена, убей, чтобы его духу поганого здесь не было!
Пошел младший сын — пошел, запнулся в хлебе за Световика:
— А черт, колодина!
Глядит, человек:
— Что ты тут, невежа, спишь, а скот в хлебе?
Поднялся Световик:
— А что тебе надо?
— А ты заговаривать еще, холуй!
Бац его в рыло. А тот еще насмехнулся:
— А га, задаешься, батрак!
Бац ему в нос. Тот так развернулся, и уложил его с одного раза. Сам лег спать.
Второй бежит; опять запнулся:
— Вишь, злодей, поперешник! Колод натаскал на нашу пашню.
Разглядел, человек лежит:
— Вы что травите хлеб?
Бац в рыло, бац в другой раз. Поднялся Световик:
— А, и тут комары кусаются!
Оборвал руки и ноги к едреной матери, бросил от себя подальше. Третий прибежал, третьего изрубил мечом. Пошел.
— Отвори, старец. Скот лежит отдыхает, наелся, напился.
Старик ругается:
— Что ты сделал, беду накликал на мою голову?
— А не кричи и не бойся, старик. Посмотри, поди, возьми лопаточку, вырой яму, да закопай проклятое семя. А я пойду.
Старик отворил калитку, не верит глазам. Тогда и старуха навела люстру, смотрит — три трупа сыновей. Начала метаться, биться и не знает, что делать.
Пошел Световик, глядит, подымается туча, черная, страшное дело. Гроза, гром, ливень. А на дубу гнездо орлиное, начало градом сбивать. Залез Световик, спас птенчиков (а град устроила яга-ягишна, своей магией навела тучу). Увидал неправду Световик, тогда снял гнездо птенцов.
Пошел он, где яга-ягишна. Подходит — изба деревянная, ворота открыты (как ребята уходили); дернул дверь. Яга с пестом по избе:
— Я тебе всю голову разобью!
Он ударил раз, два, три — со всего плеча; меч иступился.
— Уйди, злодей, чего тебе здесь надо?
— Ох, проклята тварь! Знать еще будешь жить!
Пошел опять к дубу. Дошел до гнезда, орел, как туча, спустился и закричал: