Своеобразие аграрной основы предполагает итоговое своеобразие цивилизации. Фернан Бродель выделил три больших аграрно-цивилизационных мира со своими своеобразными хлебами: мир пшеницы, мир риса и мир маиса[16]. Но великий француз на сей раз ошибся, зачислив во «второстепенные культуры» рожь, хотя и признав, что в голодные годы единственной страховкой Европы были «балтийские корабли, груженные рожью в той же мере, как и пшеницей» и к 1590 году дошедшие до пшеничного средиземноморья[17].
Но если для Западной Европы рожь и впрямь была лишь подспорьем, то для России она стала «растением цивилизации», той аграрной основой без которой никакая государственность, никакая городская цивилизация, система обороны, культурная жизнь были попросту невозможны. Сама возможность Руси появилась лишь тогда, когда в 1 тысячелетии нашей эры началась масштабная ржаная революция в Северной Европе[18]. В Средневековье рожь давала на Руси стабильный урожай сам-3 или сам-4, чего западноевропейцам с их пшеницей удавалось добиться далеко не всегда и периодически происходило скатывание к сам-2. В образцовых северорусских хозяйствах, особенно монастырских, урожайность доходила и до 1:9.
Рожь создает предпосылки для развития цивилизации и ее распространения столь далеко на север. Она же и выступает как инструмент власти и политического единства. Суздальские, а затем московские князья, держа хлебный путь в Новгород, предопределили невозможность новгородского сепаратизма, обеспечили то итоговое единство военно-аграрных сил Москвы и торгово-колонизационных сил Новгорода, смыкание которых в 1478 году означало рождение великой России.
Опора на рожь позволила России освоить русский Север, создать устойчивое государство с боеспособной армией, перейти за Урал и сделать Сибирь не далекой колонией, а органичной частью русского цивилизационного пространства. Завязанная на ржаной хлеб и квас система питания русского воинства делала его в XVI–XIX веках сильнее и здоровее большинства европейских армий. Во время турецкой войны 187778 гг. русское интендантство больше всего опасалось, что русские солдаты не смогут есть румынскую и болгарскую пшеницу и заботилось о скорейшем подвозе ржи*.
«Матушка рожь кормит всех сплошь, а пшеничка – по выбору» – в этой русской пословице заложена наша аграрная философия. Русская продовольственная триада – это ржаной хлеб, ржаной квас, и пряник, который без примеси ржи едва ли имел бы столь узнаваемый для нас вкус. Пища, питие и та сласть, без которой слишком горек был бы вкус повседневной жизни.
Насущный хлеб русской цивилизации – это ржаной хлеб и привязанность к нему столь высока, что для русского заграницей тоска по черному хлебушку была остается главной составляющей ностальгии по России. Утопической нелепостью были попытки большевиков изменить этот цивилизационный код. Сперва попытки Сталина привить пшеницу на севере и надежды на «яровизацию» породившие феномен лысенковщины. Но ставка на пшеницу хотя бы сохраняла Россию в пределах европейского цивилизационного ареала. Сколь более нелепой была кукурузная авантюра Хрущева, попытка переместить Россию в число маисовых цивилизаций.
Реки «русского Острова»
Северное положение и культура ржи сыграли определяющую роль в истории русской цивилизации, но, в известном смысле, общи с другими соседними народами – скандинавами. Того же нельзя сказать о русской реке – совершенно уникальном факторе среды, предопределившем особенности и границы русской цивилизации как таковой.
Русский хозяйственно-культурный тип предполагает адаптацию к пойменному ландшафту. Русская модель расселения ориентирована на берега рек и озер, в особенности на высокие берега рек. Русские издревле селились по рекам и водоразделы заселялись в последнюю очередь в случае крайнего земельного голода – и по сей день именно такой тип расселения остается основным на русском Севере[19]. Русский город традиционно ставится на мысу у места слияния реки с притоком. Русский человек живет на реке и живет рекой. Наша цивилизация может быть по праву определена как речная.
Россия представляет собой пространство переплетённых друг с другом и соединенных волоками речных бассейнов. Они омывают со всех сторон и пронизывают собой словно каналы всё русское пространство. По сути Россия представляет собой остров, или, если угодно, архипелаг, стоящий на водах и собранный речными коммуникациями[20]. Границы этого Русского Острова простираются до тех пределов, куда добираются русские реки, или же связанные с ними озера или моря. Именно поэтому устойчивая территория России – это речная зона, но возможна оказалась и её экспансия и на Кавказ через посредство Черного моря или в Среднюю Азию, через посредство Каспийского моря de facto.
Речная сеть от Невы, Немана и Днестра да Дуная на Западе, Терека и Кубани на юге, Амура и Уссури на Востоке, предопределила и геополитическую обширность России и прочность её территориального единства. Если русский город стоит на реке, то он тем самым связан со всем пространством России, как отмечал М.В. Ломоносов относительно Санкт-Петербурга: «Примечая состояние сего места находим, что пользуемся великим доброхотством натуры, которая на востоке распространяет великия через целое отечество реки для сообщения с дальними асийскими пределами, кое природное дарование усугубить тщится Ваше Величество соединениями водного пути к несказанной пользе сея славныя столица и пристани»[21].
Само рождение Руси – государства, народа и цивилизации связано с коммуникационной линией, протянувшейся от Черного и Средиземного морей до Балтики и Северного моря. Фернан Бродель обозначает эту коммуникацию как «русский перешеек» шириной в 1200 километров ставя его в числе коммуникаций, меридионально стягивающих Европу наравне со «французским перешейком», связывающим Север и Юг по Сене, Рейну и Роне[22].
Может показаться парадоксом, что столь дальняя окраина Европы могла что-то с чем-то связывать. Однако в VIII–XI веках реки Русской равнины оказались в самом центре событий. Как отметил Анри Пиренн, именно тогда прерывание арабскими пиратами коммуникаций между Западным и Восточным Средиземноморьем обрекло Запад на по-настоящему темные века – деградацию культуры, экономики и упадок римского наследия[23].
Сохранить выход к Византии означало сохранить доступ к ведущему центру цивилизации. И единственным быстрым и надежным водным путем между Северной Европой и Константинополем оказывается путь по русским рекам. Именно поэтому в летописной легенде апостол Андрей, желая пойти в Рим, не отправляется в Италию Средиземным морем, а делает крюк через Русскую равнину. «Андрѣю учащю в Синопии, пришедшю ему в Корсунь, увидѣ, яко ис Коръсуня близъ устье Дьнѣпръское, и въсхотѣ поити в Римъ».
Это описание нормы не для I, а для IX века.
Контроль за «русским перешейком» оказывается ключом к успеху. Тогда-то и встречаются на этом пространстве две традиции, чтобы сплестись воедино – исключительное мастерство славян в освоении внутренних водоемов – озер и рек и исключительный дар викингов к стратегическому мореплаванию, уникальный для раннего средневековья. Возникший синтез – стратегическое рекоплавание становится на долгие столетия ведущей чертой русской цивилизации.
Никакая торговля варягов с Византией и Персией без дозволения тех, кто контролировал внутренние водные пути были невозможны. Множество саг рассказывает о том, как приходящим в Ладогу скандинавам приходится ждать «мира» со стороны князя «Ярицлейва» и новгородцев, чтобы свободно пройти до Хольмграда (Новгорода) и далее. Без такого «мира» двигаться дальше вглубь русских рек было немыслимо, а потому великое военно-торговое предприятие, которым изначально была Русь возможно было лишь как плод славяно-варяжского синтеза, закрепившегося в новой этнической, культурной и цивилизационной идентичности.
Река является для летописца «Повести временных лет» базовой единицей географического самоопределения. По рекам «садятся» славянские племена. По рекам же расчислен Путь из Варяг в Греки. Арабский географ аль-Идриси пишет о «Русской реке», устье которой, кстати, однозначно идентифицируется с Керченским проливом[24]. Древняя Русь, изображаемая на карте широкими мазками, создавая иллюзию немыслимой для той эпохи территории, на деле представляла собой сетку из тонких паутинок, протянутых от града к граду и от села к селу по русским рекам.
Речная война становится тем типом войны в которых русская судовая рать демонстрирует свои особые преимущества – от дальних походов русов на Каспий, воспетых Низами Гянджеви, до великого стояния на Угре. Война за окончательное упразднение ордынской зависимости в 1480 году была стратегической операцией в обеих составляющих которой центральную роль сыграли именно реки. Пока русская рать удерживала орду Ахмата на берегу Угры, не дозволяя с помощью артиллерии пересечь водную преграду, судовая рать под командой Василия Ивановича Ноздреватого Звенигородского и татарского царевича Нур-Даулета двинулась по Волге до Сарая и нанесла врагу удар в тыл, разграбив ордынскую столицу. Орда Ахмата потеряла устойчивость и, в конечном счете, повернула[25].
Покорение русскими Урала и Сибири стало возможно только благодаря амфибийной военной тактике казаков и землепроходцев. «Реки Урала и Сибири во многом определяли направление русских завоевательных и колонизационных потоков не только потому, что технически облегчали их продвижение вглубь континента, но и в силу того, что позволяли при переходе от леса к степи сформировать «подвижную структуру» безопасности (казачьи речные флотилии), способную к глубоким вторжениям в зоны сплошного враждебного окружения»