Ни в один период своей истории русские не теряли память о своей общности и не забывали её имя, хотя на долю русских приходились очень тяжелые времена. Епископ Владимирский Серапион жаловался в первые десятилетия монгольского ига: «Величьство наше смЪрися, красота наша погыбе, богатьство наше онЪмь в користь бысть, трудъ нашь погании наслфдоваша, земля наша иноплеменикомъ в достояние бысть».
Это кстати лучший ответ современника тем, кто пытается сегодня представить тот натиск с Востока едва ли не как расцвет дружбы и союзничество. «В сласть хлеба своего изъести не можем» – это данная Серапионом точная формула вековых русских бед, так сгустившихся в годы нашествия, – не досталось нам такой радости, чтобы свой собственный хлеб подолгу вкушать всласть – то он пополам со слезами, то на него посягает чужеземец, то недород. Простая русская мечта – изъесть всласть своего хлеба.
Однако за эту мечту приходится сражаться. И особенно почитал народ тех, кто готов был в те годы сражаться за Русь, как святой Александр Невский. Для Великого Новгорода Александр был и защитником и палачом, когда принуждал богатый и не затронутый нашествием торговый город к монгольской дани. Принуждал ради того, чтобы облегчить нагрузку на другие, разоренные русские земли. Казнил, топил, вынимал глаза и должен был бы оставить по себе память как о деспоте. Однако что же пишет новгородский летописец в I новгородской летописи старшего извода по случаю кончины князя: «Дай, Господе милостивыи, видеть Лице Твое ему в будущий век, иже потрудися за Новгород и за всю Русьскую Землю».
«За всю Русьскую Землю», так пишут в Новгороде, который сегодня любят представлять едва ли не как независимое государство, насильственно захваченное Москвой. Но нет, при всей особости своей жизни, при всех торговых связях с Западом, и у новгородцев на первом месте стояло общерусское патриотическое сознание – настолько, что даже деяния жестоко обходившегося с ними князя они оценивали через призму труда за всю Русскую Землю, а не только своего города. То же самосознание мы видим и в Твери, десятилетиями сражавшейся за гегемонию в Русской Земле с Москвой. «Да устроится Русская Земля и да будет в ней справедливость», – высказывает свою сокровенную мечту тверской купец Афанасий сын Никитин, затерявшийся за тремя морями, в песках и горах Востока.
Невозможно согласиться с популярной формулировкой Л.Н. Гумилева, что «на Куликово поле пришли москвичи, серпуховчане, ростовчане, белозерцы, смоляне, муромляне и так далее, а ушли с него – русские». Понятно желание отметить великую битву как поворотный исторический пункт. Но, всё-таки, на Куликово поле пришли уже русские – причем русские не только с Владимирской, но и с подчиненной Литве Руси, вопреки предательству князя Ягайло, решившие принять участие в общерусском деле. Они хорошо понимали, что не дело Литвы, но дело Москвы есть истинное общерусское дело. Еще дядя куликовского победителя Дмитрия Донского – Симеон Иванович Гордый именовал себя титулом «всея Руси», а византийский император именовал его в хартиях: «рикс пасис Росиас» – царь всей России. Нет, на Куликово поле выходили уже русские и сражались они уже за Россию, а не только за Москву.
Вот тот мировоззренческий фундамент на котором возросло единое Русское государство – великая Россия. Возникло не только не с опозданием по отношению к Западной Европе, но и с опережением. Д.С. Лихачев в работе «Культура Руси эпохи образования русского национального государства» отмечал:
«Национальные элементы отдельных культур, возникнув почти одновременно по всей Европе, лишь в России получают реальную опору в организации собственного национального Русского государства. Вот почему национальное своеобразие русской культуры XIV–XV вв. выражено отчетливее, чем национальные черты культуры Англии, Франции, Германии того же времени. Единство русского языка гораздо крепче в этот период, чем единство национальных языков во Франции, в Англии, в Германии и в Италии. Русская литература гораздо строже подчинена теме государственного строительства, чем литературы других народов…».
Успешное формирование в XV–XVI веках централизованного государства – России было связано с тем, что оно с самого начала выступало в качестве раннего национального государства, соединяющего национальную общность под единой политической властью и формирующего её политические, культурные и экономические институты.
В работе «Существовало ли русское национальное государство?» я выделил следующие черты раннего национального государства[2]:
1) относительное совпадение этнонима и политонима;
2) ирредентизм – притязание на соединение в одном государстве всех представителей одного этнокультурного комплекса;
3) неприятие внешней этнократии, то есть отрицание права чужеземцев на власть, стремление иметь своего природного государя;
4) зачаточные формы общенационального политического представительства;
5) тенденция к формированию единого экономического субъекта – внутренний рынок, протекционизм, контроль внешней торговли;
6) оформление национальной церковной организации;
7) формирование идеологии изоляционизма/исключительности, то есть комплекса идей «мы должны быть сами по себе» и, при этом, «мы особенные».
И все эти черты ярко и выпукло присутствовали в истории России XV–XVII вв.
Совпадение политонима и этнонима налицо. Россия=Русь=Русская Земля=люди русские все это однозначно воспринимается как имеющее вполне определенную политическую локализацию и относящееся ко вполне определенному народу. Понятия «Москва», «московиты» используются только иностранцами.
Ирредентизм выражен в политике великих князей и царей Московских в высшей степени сильно. «Князь хочет вотчины свои – земли русские» – такова политика Василия III. Внутренняя ирредентистская политика проводится предельно последовательно. Внешняя ирредентистская политика заточена прежде всего против Польши-Литвы и обосновывается историческими, вероисповедными и этническими аргументами – Русские земли – это отчина русских князей, населенная православными русскими людьми.
Установка на неприятие внешней этнократии выразилась со всей определенностью в эпоху Смутного Времени. Нежелание терпеть на престоле польских ставленников и польских оккупантов в Кремле, несмотря на любую их формальную легитимность» была важнейшим двигателем событий Смуты к порогу победы над нею. При этом в посланиях Пожарского и Минина четко проводится различение между внешними врагами и русскими ворами – как двумя разными типами противников национального движения.
Земские соборы были для своей эпохи весьма добротной зачаточной формой национального представительства. Они были всесословны и всеземельны, их голос воспринимался именно как совет всей земли.
Безусловно имела место единая субъектность во внешней торговле. Государство быстро взяло ее в свои руки и поставило под жесткий контроль. В определенных кризисных ситуациях, например когда надо было спасать финансовую систему после медного бунта, национальная внешняя торговля действовала как единое целое под контролем государства. При этом с середины XVII века начинает проводиться хотя и не последовательная протекционистская политика по отношению к русскому купечеству, меры по защите его от иностранной конкуренции.
Национальная церковная организация была одним из ранних достижений в становлении русского государства. Автокефалия 1448 г. сформировала эту организацию, а затем она бдительно охранялась, будучи закреплена в 1589 г. с установлением патриаршества. Интересно, что закат раннего русского национального государства начался тоже в церковной сфере – с Большого собора 1666 г. – и его одновременными клятвами на старые обряды (осуждение национальной церковной традиции) и осуждением Никона судом восточных патриархов (признание внешнего суверенитета в духовных делах).
Идеология национального изоляционизма/исключительности также была сформирована в доктрине последователей Иосифа Волоцкого. «Русская земля благочестием всех одоле». И там же и доктрина III Рима старца Филофея, которые многие ошибочно считают мессианистской. На самом деле это была изоляционистская доктрина, суть которой «не нужно православному царю Московскому любой ценой, перенапрягая силы, отвоевывать Константинополь – отныне Русская Земля – это Третий Рим и это её интересы и есть политические интересы православия».
Русское национальное сознание продолжало опережать западноевропейское и на следующих этапах. Благодаря Жанне д’Арк французы додумались до того, что англичане не имеют прав на прекрасную Францию. Столетняя война сыграла огромную роль в становлении национального самосознания европейских народов – достаточно сравнить два варианта одной и той же хроники знаменитого Фруассара, написанные с разницей в несколько десятилетий и посвященные одним и тем же событиям – в первом варианте все проникнуто идеей рыцарства, во втором – понятием о национальности. Один и тот же поступок сперва трактовался Фруассаром как совершенный согласно правилам чести, потом же как присущий природе англичан или французов.
Но несмотря на это противопоставление, невозможно себе представить, чтобы в XV и начале XVI века французский или английский король обосновывал свои притязания на ту или иную территорию национальным принципом, чтобы он не защищал свои владения, а требовал передачи чужих, ссылаясь на то, что «там живут французы». Между тем, едва освободившись от ордынских пут, Россия начинает ирреденту русских земель. Польско-Литовское государство и Ливония мыслятся как похитители «вотчины» доставшейся русским князьям от предка – князя Владимира.
Когда Иван III требовал земли Западной Руси, захваченные Литвой, в частности Киев, он подчеркивал, что требует назад русскую землю по праву русского государя:
«Русская Земля вся с Божьей волею из старины от наших прародителей наша отчина; и нам ныне своей отчины жаль, а их отчина Лятская земля да Литовская; и нам чего деля тех городов и волостей своей отчины, которые нам Бог дал, ему отступатись? Ано не то одно наша отчина, коя городы и волости ныне за нами: и вся