у трудностей найти «свободную и подходящую техническую силу»[209]. Кроме того, задачи, возложенные на Трапезундскую экспедицию, они считают слишком серьезными для кратковременного коллектива, поэтому настоящим «организатором» исследований в Трапезунде предлагают считать РАИК[210].
Сам Ф. И. Шмит на заседание, посвященное итогам экспедиции, не явился, чему причиной были так и не решенные разногласия с Ф. И. Успенским[211]. Кроме того, изучение основных памятников Трапезунда академик хотел оставить за собой, и после завершения экспедиции не желал делиться материалами с Ф. И. Шмитом, о чем тот неоднократно жаловался в письмах к Б. В. Фармаковскому. Материалы Шмит не получил даже в декабре[212]и жаловался, что идеи, высказанные именно им, Ф. И. Успенский использовал на с. 1468 своего отчета. В письме к Б. В. Фармаковскому Шмит также просит переслать ту часть отчета Успенского, которая, по словам академика на с. 1466, «опубликованию не подлежит»[213]. Успенский также почему-то не рассказывал сотрудникам о целях и задачах экспедиции[214]. 13 января 1917 г. Шмит возобновил ходатайство о получении материалов экспедиции, необходимых ему для отчета: ходатайство о «фотографиях, акварелях и чертежах, исполненных по его указаниям в 1916 г. Н. К. Клуге и переданных Вам»[215]. Успенский отговорился под предлогом, что экспедиция и художник Клуге, приглашенный лично, финансировалась из средств РАИК[216], хотя из других источником мы знаем, что это был предварительный заем, который спустя время должно было вернуть в казну РАИК военное ведомство[217]. Однако этого не случилось. Клуге писал Фармаковскому, что о финансировании из средств РАИК первый раз он услышал только после экспедиции[218]. Кстати, именно в этой отповеди секретарю ИРАО Успенский, видимо, впервые упоминает о желании сделать научное издание, о том, что «все материалы, как имеющиеся у меня в настоящее время по изучению Трапезунта, так и те, которые получены будут впоследствии, должны послужить основанием для будущего научного издания Русского археологического] института в К-поле»[219]. «Проф. Шмит, если пожелает, может принять участие в обработке этого материала по соглашении с директором означенного Института»[220], – писал Ф. И. Успенский, – и о роли ИРАО в организации экспедиции не было сказано ни слова.
Н. К. Клуге тоже отчитался в письме к Б. В. Фармаковскому. В Св. Софии вместе со Шмитом им были сделаны «промеры церкви для плана и продольного разреза 2) чертеж пола 3) снимки открытых фресок и несколько наружных видов церкви 4) акварельная копия головы апостола Петра 5) акварельная] копия двух апостолов. В Св. Евгении: 1) наружный вид церкви 2) эскиз чертежа пола. В Хрисокефалос: 1) наружн[ый] вид церкви и два снимка мраморной облицовки внутри алтаря. Возле Хрисокефалос – промеры императорской гробницы для плана и разреза и два снимка капителей ея. Всего было сделано 36-37 снимков. Что касается плана и разреза Св. Софии, то У[спенский] говорил, что только в Петрограде выяснится, нужно ли будет вычерчивать этот план. Все сделанное мною я сдал У[спенскому] и 5 июля уехал из Трапезунда. В башне возле Св. Софии скопировал акварелью часть фрески Распятия – бюст Б. Матери. Еще было сфотографировано несколько видов стен Кремля»[221]. Впоследствии художник задавал вопрос Успенскому, в ноябрьском письме от 1916 г., «нужно ли будет вычертить план Св. Софии и др. чертежи, сделанные мною в Трапезунде только в эскизах»[222], но, к сожалению, мы не знаем, что ответил ему на это руководитель. Как свидетельствовал Н. К. Клуге, при его отъезде из Трапезунда летом 1916 г. «неиспользованных материалов, особенно фотографических], оставалось довольно много»[223].
Заслушав доклад Успенского, Комиссия по охране памятников в районе военных действий 14 декабря 1916 г. постановила, «обсудив предложение г. Министра Народного Просвещения по предмету организации экспедиции на турецкий театр военных действий и выслушав доклад академика Ф. И. Успенского, предложить Успенскому принять на себя поручение Академии быть ея уполномоченным на Кавказском театре военных действий в 1917 г.», а Императорское Русское археологическое общество просить подумать об «избрании сведущих лиц для исполнения археологических и технических задач», предстоящих в 1917 г.[224] Теперь экспедицию планируют назначить на апрель[225]. Однако впоследствии исполнение этих задач возьмет на себя Московское археологическое общество. Краткий проект новой экспедиции[226] состоял в том, чтобы послать на Кавказский фронт «археолога-руководителя (он же фотограф), художника-топографа и двух постоянных спутников-солдат: русского и туземца». Задачей экспедиции, как там было сказано, является «регистрация гибнущих памятников древности, имеющая выразиться в описании памятников, фотографировании их, зарисовке красками, в измерениях и чертежах и эстампажировании древних, в особенности клинообразных, надписей.
Преимущественное внимание экспедиция имеет обратить на изучение и описание древних укреплений, пещер с признаками обитаемости их древним человеком, древних храмов со следами фресковой живописи и подземных сооружений разнообразного назначения, этих маловедомых, но постоянных спутников древности»[227].
Помимо отчетов, приготовленных академиком для «Известий академии наук» и докладов на заседаниях, а также выпущенной спустя несколько лет книги «Очерки истории Трапезундской империи», еще одним источником о деятельности экспедиции и главным образом деятельности начальника экспедиции, служит записная книжка академика лета 1916 г. По ней можно видеть, что деятельность по охране памятников, а также научная и популяризационная, продолжалась во всё время пребывания Ф. И. Успенского в Трапезунде. Помимо упоминавшегося выше, академиком был осмотрен дворец в Дживизлике, «дача трапезундских императоров», как он называет его, составлен список мечетей города и целая библиотека из рукописей и документов собрана в храме Богородицы Златоглавой.
Многие сотрудники экспедиции Ф. И. Успенского не понимали, почему руководитель тратит много драгоценного времени пребывания в Трапезунде на изучение политической обстановки. Н. К. Клуге в письме Б. В. Фармаковскому отмечал, что Успенский думает «о переносе церкви на Кавказ»[228], «затевает устроить вторую Археологическую комиссию»[229], читает лекции у генерала Яблочкина и в гимназии», ходит по городу «с учениками и учителями местной гимназии для объяснения им исторического значения памятников Трапезунда»[230]. Однако подобное поведение было сознательной политикой Ф. И. Успенского. С помощью просветительства, университетов и научной деятельности любая страна в то время утверждала себя и конкурентоспособность своей науки на международной арене. Еще в письме к Б. В. Фармаковскому[231], бывшему секретарю РАИК, академик жаловался: «Очень понизилось русское политическое влияние в Константинополе, что не может не отражаться и на нашей деятельности». Интересно, что в письмах, сохранившихся в фонде Русского археологического института в Константинополе, один из адресатов Ф. И. Успенского Е. Щепкин писал академику: «Теперь наоборот, общество делает все усилия, чтобы отрывать людей от науки, вовлекать их навсегда в политику, по возможности отрезывать им пути отступления, хотя бы компрометирующим раздуванием какого-либо временного участия в движениях эпохи»[232]. И это не единственное свидетельство сильного влияния политического контекста на археологические исследования в России в начале XX в.
Деятельность Ф. И. Успенского и его сотрудников на Кавказском фронте была на слуху, и 27 февраля 1917 г. русский филолог-классик, профессор Б. В. Варнеке делает доклад о Трапезундских экспедициях, испросив предварительного согласия руководителя[233]. Ф.И. Успенский тоже выступает с докладами, пишет статьи в журнал «Русская будущность»[234] о Константинопольской патриархии и других темах, связанных с Восточным вопросом[235].
§ 1.2. Деятельность Ф. М. Морозова
Изначально Русское археологическое общество было довольно результатами, представленными Ф. И. Успенским, и дальнейшими планами. Однако потом, когда выяснилось, что экспедиция не в состоянии предоставить полный отчет о своей деятельности[236], отношение меняется, Ф. И. Успенский вынужден сблизиться с другим Археологическим обществом – Московским, а РАО частично передает полномочия об охране памятников Ф. Μ. Морозову (рис. 8А), санитару-добровольцу и члену Императорского археологического института в Петербурге.