ополе (далее – РАИК), обратил внимание на необходимость работ «на месте большого пожара, истребившего постройки на спуске от Св. Софии к морю, где были здания Большого дворца. Места эти имеют большое значение для топографии Константинополя. Прерванные войной исследования близ храма Св. Софии должны представляться настоятельной и неотложной задачей»[322]. По этой причине хотели выработать готовую систему по охране памятников заранее[323]. Упоминания о планах по изучению памятников Константинополя, если вдруг он окажется под властью России[324], есть и в личных письмах Успенского к П. С. Уваровой.
О том, что это были не просто слова, свидетельствует сохранившаяся в фонде графини Уваровой, наряду с брошюрой Μ. В. Никольского, «Пояснительная записка и положение по описанию, охране и поддержанию археологических памятников в Цареграде и окрестностях», предположительно написанная в 1914 г. Как говорилось в этой записке, научное сообщество опасалось, «что наши союзники, столь ревниво относящиеся к археологическому Контантинополю и с незапамятных времен выработавшие стройную систему приобретения памятников и перевозки их на Запад, не пожелали бы войти на равных с нами правах в организацию, которая должна постепенно выработаться для описания, охраны, поддержания и возобновления цареградских памятников, и не наложили бы руку на некоторые особенно важные места с целью начать на них раскопки»[325]. Однако русским планам о раскопках в Константинополе не суждено было сбыться. Русская наука тем не менее к ним возвращалась и в 1945 г., на заседаниях I Всесоюзного археологического совещания[326], но дальше предложений и констатаций необходимости возрождения РАИК дело не шло.
29 января 1917 г., через два дня после доклада Ф. И. Успенского, на распорядительном заседании ИМАО под председательством графини П. С. Уваровой было решено отправить экспедицию под руководством академика Успенского[327]. «Ближайшие задачи экспедиции» на этом заседании определялись следующим образом: «Нужно прежде всего привести в порядок и описать акты, счетные книги и разные бумаги на турецком языке, которыми набита сотня ящиков и мешков и которые частию разбросаны на хорах в мечети Орта Хиссар, прежней церкви Богородицы Златоглавой[328]; затем желательно[329] произвести исследования и в случае нужды раскопок на месте бывшей римской крепости на устье р. Чороха; далее весьма желательно исследование местности на горе, господствующей над Трапезунтом; где были святилище и культ Минервы. Независимо от сего предстоит продолжение изучения христианских памятников. Для исполнения этих задач необходим целый ряд специалистов, как то: турковеды, археологи, архитекторы, художники, фотографы»[330]. По договоренности ИМАО[331], как РАО ранее, имеет право на совместное издание трудов по исследованию памятников Трапезунта и окрестностей, также было признано, по предложению князя H. С. Щербатова, «желательным образовать кадр хранителей из призванных на военную службу лиц, известных своими познаниями в археологии и искусстве»[332]. Право на получение фотографий имело как ИМАО, так и предполагаемые члены экспедиции: Н. Д. Протасов, Н. Б. Бакланов, А. Е. Крымский[333]. Также «графиня П. С. Уварова высказала пожелание, чтобы комиссия воздержалась от дальнейшего открытия фресок (за неимением свободных и квалифицированных специалистов), так как для этого нужно ждать более удобного и спокойного времени после войны. На это Ф. И. Успенский заявил, что если бы встретилась крайность в открытии фресок, то он не преминет об этом уведомить Общество и будет соображаться с его заключениями»[334].
Что касается финансирования экспедиции, 17 февраля Ф. И. Успенский рассказывает о затруднениях и невозможности в связи с ними ответить на вопросы Н. Б. Бакланова, который спрашивает о приготовлении фотографических пластинок заранее[335]: «Следует быть готовыми, ввиду последовавших и далее развивающихся событий, к разного рода осложнениям и задержкам в нашем деле. И прежде всего мы испрашиваем у правительства субсидию. Как будет принято представление академии, это покажет ближайшее время. Возможно допустить, что правительство не отпустит той суммы, которая испрашивается, а даст меньше. Тогда придется иначе ставить вопрос о вознаграждении. На семь человек предполагаются расходы в 14 т[ысяч]. Из них я предполагал бы бооо отпустить из средств Константинопольского института; затем, принимая к сведению 1500 р. Московского] Археол[огического] Общества, нуждаемся еще в 6500 р., которые испрашиваем у правительства»[336]. Если Мейер и был готов работать без вознаграждения[337], то такое желание участники экспедиции не выражали[338]. Художник и архитектор Н. Б. Бакланов заблаговременно пытается решить вопросы экипировки участников и оснащенности оборудованием: «Вы упоминали еще о цитадели или «городе» Трапезундской. Последний вопрос особенно важен, так как для обмера цитадели понадобятся особые инструменты, без которых можно обойтись при съемках храмов. Цитадель же при большом ее протяжении потребует, во-первых, мензулы…»[339] Перечисляя необходимое оборудование, Н. Б. Бакланов отмечает, что «готов взять свой собственный фотоаппарат для проведения собственных обмеров»[340].
Несмотря на крайнюю потребность экспедиции в специалистах разного профиля, уже в письме от 30 апреля 1917 г. Успенский напишет графине: «Если вопрос о субсидии от Правительства не пройдет, придется ограничить число членов экспедиции»[341]. Но П. С. Уварова, настаивая на расширенном составе экспедиции, вмешивается вовремя и восполняет финансовый недостаток из личных средств[342]. 14 мая она посылает Успенскому телеграмму об условиях получения дополнительных 3 тыс. на экспедицию от МАО: взять с собой Бакланова и Крымского, позднее Протасова[343]. Хотя рукой Успенского поверх письма значится: «Предложения, сделанные слишком поздно!»[344] -однако предполагаемых участников взять с собой получилось.
Примечательно, что ближе к лету, наблюдая за сборами, МАО во главе с графиней Уваровой не рекомендует Ф. И. Успенскому отправляться в Трапезунд второй раз, указывая на плохую подготовленность участников экспедиции и ее организацию[345]: «Дни будут растрачены, – писала Уварова, – успехов будет так же мало, как и в первый раз, особенно[346] уже потому, что вы берете с собой (Н. К. Клуге и H. Е. Макаренко) людей, вовсе не подготовленных к обследованию древнехристианских[347] памятников. Макаренко занялся раскопками и в последнее время иконописью, но <…> этого мало для Трапезунда». 12 апреля 1917 г. Н. К. Клуге получает вторичное приглашение участвовать во второй Трапезундской экспедиции[348] и на этот раз сдается. Правда, летнее время для экспедиции было действительно неподходящим, и большинство из участников болело малярией[349] как в первый раз (1916 г.), так и во второй (1917 г.)[350].
Вот как описывает впечатление от второго посещения Трапезунда летом 1917 г. Н. К. Клуге: «При отъезде в сентябре прошлого года из Трапезунда Феодосий[351] запер три мечети-церкви – Св. Евгений, Панагия Хрисокефалос и Св. Софию, ключи от которых отдал генералу Шварцу, поручив ему охрану этих памятников. Когда в первый же день по приезде в Трапезунд я обошел эти мечети, то оказалось, что они открыты, а из Св. Софии не только унесены все имевшиеся там доски от полов, но двери даже сняты, а в колокольне сбита нижняя часть лестницы. В Хрисокефалос, куда турками были снесены наиболее важные архивы, нетронутыми оказались только те немногие книги и бумаги, которые Успенский спрятал в одном из помещений. Весь же архив, оставленный Усп[енским] на хорах без всяких мер охраны, был почти весь растаскан местными грекосами на оберточную бумагу.
В Св. Евгении взломаны… решетки в одном окне, через которое вытащены все оставленные там нами доски, прикрывавшие мозаичный пол. На северной стене вновь открыта часть фресок, сильно изуродованная неумелыми руками грекосов, открывавших их[352].
Названные три мечети были отведены под лазареты и постой маршевых рот. Феодосий уехал в сентябре, а в октябре мечети были уже открыты, и тогда же уже в них делалось все то, о чем писал в «Русских ведомостях» прапорщик А. С. Серебровский[353], обвинявший прошлогоднюю экспедицию в варварском уничтожении фресок и непринятии мер к охране памятников! Вообще, весь шум о варварском обращении с фресками в прошлом году -сплошная ерунда. Кричать начали те, кому хотелось подложить свинью Феодосию и насолить Шмиту. В этом году ни Протасов, ни Бакланов