[354] ни слова не сказали о варварском способе сбивания штукатурки, а таким же самым способом и сами снимают ее, когда в этом кое-где оказывается надобность. В прошлом году много говорилось о том, что в Трапезунд необходимо командировать специалиста по очистке фресок. Народа в этом году приехало много, а специалиста по очистке опять нет, так[355] что фрески будут сфотографированы в таком виде, что на снимке ничего не выйдет, тем более что пантохроматических пластинок экспедиция не взяла с собой. Вообще, потеха будет хорошая: осталось меньше месяца, а еще ничего не сделано!»[356]
Отчеты об экспедиции сохранились в фонде РАИК и представлены как отчет о деятельности Института. В черновиках доклада академика Успенского о результатах экспедиции 1917 г. можно найти следующие строки:
«I. Выяснено значение рукописного материала и громадного архива, оставшегося после турок. 6 ящиков с рукописями и книгами вывезены из Трапезунта и сданы на хранение в разные учреждения. Главная масса актов, судебных дел и документов (до 1500 или 2500? пудов) охранена от расхищения, подделки и разного рода эксплуатации, передана под охрану специально созданной организации.
II. Исследованы церкви – мечети с точки зрения архитектуры и живописи. Произведены измерения и планы 4 крупных памятников, сделаны копии в красках с наиболее важных из вновь открытых фресок; изготовлено до 20 акварельных рисунков[357].
III. Начато детальное изучение трапезунтского кремля и стен, причем получены особо нужные наблюдения, которые возбуждают много новых запросов как по истории Трапезунта, так и по значению для науки добытых нами материалов»[358], увы, впоследствии частично рассеянных войной и революцией.
§ 2.2. Условия работы
Оценка ситуации на Кавказском фронте и общие условия работы
Наиболее подробным трудом о Трапезундской экспедиции Ф. И. Успенского, освещающим все стороны деятельности экспедиции, до нынешнего исследования оставалась статья Е. Ю. Басаргиной. В ней Е. Ю. Басаргина сделала обзор фондов Санкт-Петербурга, предоставляющих информацию об экспедиции, были рассмотрены некоторые основные результаты работы экспедиции, но отмечалось, что участниками не было создано монументального издания результатов[359]; также были упомянуты все основные проблемы, с которыми столкнулась экспедиция – организация труда, отношения с военным командованием, проблемы с местным населением. Организация жизни в Трапезунде после занятия его русскими войсками рассматривается в статье X. Д. Акарджи «Трабзон становится Трапезундом: превращение османского города в русский»[360].
В 1920-е гг.[361] в статье «Малая Азия и Черноморье» Ф. И. Шмит напишет: «Мы уже немного знаем турецкое искусство Малой Азии – очень немного, очень неудовлетворительно, конечно, но в общих чертах знаем. Надо надеяться, что новая Турция и сама приложит усилия к тому, чтобы сохранить и изучить вещественные памятники прошлого и допустить к этой работе международную науку»[362]. Частично это осуществилось: на Западе было издано некоторое количество исследований по этим памятникам[363]. Однако до сих пор в вопросе научного изучения этих памятников не последнюю роль играют национальный и религиозный вопросы.
Описывая Трапезундскую операцию, военный историк H. С. Новиков отмечал: «С овладением Трапезондом кавказская армия, действовавшая на Эрдзинжанском и других направлениях, получала железную дорогу на Эрзерум, которая позволяла организовать подвоз снабжения морем и которой в свое время пользовались для того же турки»[364]. Генерал А. А. Эбергард, командующий Черноморским флотом, не придерживался этой более распространенной точки зрения: считал, что для возможности «организовать правильный подвоз снабжения для армии непосредственно в районе Трапезунда необходимо устройство военного порта в Платане[365] как единственном подходящем месте к западу от Ризе»[366]. Помимо трений внутри местного военного командования, «опыт совместных действий на этом фронте показывал, что сухопутное командование не доверяло заверениям морского», что «господство флота на море обеспечивает армию с моря»[367], хотя эти силы были вынуждены действовать вместе. Несогласие военного начальства приводило к путанице и сказывалось на работе экспедиции. Уладить эти сложности было почти невозможно: Кавказский фронт недооценивали, и экспедиция столкнулась с рядом организационных затруднений, которые, по всей видимости, были присущи всему Кавказскому фронту. Если реконструировать общественное мнение по газетным статьям, должное внимание ему стали уделять не сразу. Некоторые газеты «главным» фронтом первое время называли западный, и лишь в день сообщения о взятии Трапезунда это слово – главный – убирается с колонки Западного фронта[368], но ненадолго. Невнимательное отношение к Кавказскому фронту демонстрировала Ставка. Свидетельства об этом сохранились в фонде А. В. фон Шварца, которые приведены ниже.
Военный инженер генерал-лейтенант (с 1917 г.) Алексей Владимирович Шварц[369], свою службу на Кавказском фронте начинавший с должности коменданта Карской крепости, был назначен Ставкой следить за военными укреплениями и порядком в городе, его санитарным состоянием[370]. Позже генерал напишет: «Трапезунд сделался с мая месяца 1916 г. тыловой базой правого фланга фронта. Один из древнейших городов малоазиатского побережья, он издавна славился плохим санитарным состоянием, чему способствовали скученность домов на небольшой сравнительно площадке между морем и горой Бос-Тепе, примитивное устройство домов, отсутствие канализации, узкие кривые улицы, водопровод из глиняных труб и два больших старых кладбища в самом центре города. Через Трапезунд проходили все части войск, пополнения, маршевые и прочие команды, прибывшие из России и Кавказа, гурты скота, продовольственный фураж. В нем было сосредоточено большое количество тыловых госпиталей и громадные интендантские склады»[371].
Впоследствии генералу А. В. Шварцу удалось улучшить положение города, но само назначение в Трапезунд хорошо зарекомендовавшего себя генерала поначалу было воспринято очень холодно[372]. В воспоминаниях его жены Антонины Васильевны, приехавшей туда к мужу в конце декабря 1915 г. [373]0, сохранились записи об отношении Ставки к Кавказскому фронту в 1915 г.: «Надо тут отметить, что Ставка относилась по меньшей мере индифферентно к Кавказскому фронту. Вел. Князю приходилось с большим трудом добиваться присылки на Кавказский фронт самого необходимого боевого материала. Вел. Князь даже, по-видимому, старался избегать такого рода обращения, дабы избежать отказа. Вот почему он был так поражен, когда муж (А. В. Шварц. – А. Ц.) приехал к нему, и первым его вопросом было: “Как Вас отпустили ко мне?” Однако, принимая во внимание серьезное положение Карса, к его переустройству, по совету А. В. Шварца, решили приступить немедленно, выписать для него артиллерийское вооружение через Ставку и самой крепости приступить к формированию из новобранцев двух крепостных пехотных полков»[374]. Его отношения с генералом H. Н. Юденичем, командующим Кавказской армией, были натянутые: А. В. фон Шварц «изменил заведенные <в Карсе> порядки, что штаб армии, квартировавший в крепости, распоряжался имуществом крепости совершенно произвольно, не считаясь с комендантом»[375], приказав прекратить подобное[376]. План А. В. Шварца по фортификационному переустройству Карса великий князь принял, только сказал: «Я совершенно согласен со всем изложенным в докладе, но не вижу, что можно сделать реально по вопросу о немедленном назначении гарнизона, так как, кроме новобранцев без ружей, у меня ничего нет»[377]. Примерно в таком положении А. В. фон Шварц застал весь Кавказский фронт.
Спустя некоторое время по прибытии в Трапезунд, генерал начинает формировать команду людей, которые впоследствии будут трудиться над налаживанием жизни в городе и над укреплением тамошней крепости. Среди принятых на службу А. В. фон Шварцем – известный писатель С. Р. Минцлов[378] (рис. 1О-11А), во время службы в Трапезунде – и. о. начальника Трапезундского военного округа, чьи вспоминания помогут нам дополнить имеющиеся сведения о Трапезундской экспедиции. «Вы будете нашим историографом. Опишите Трапезонд и все то, что мы будем здесь делать; ничего тайного от Васу нас здесь не будет. Делайте раскопки здесь, словом, предпринимайте все, что найдете нужным!» – сказал А. В. фон Шварц С. Р. Минцлову на одной из первых встреч[379]. Таким образом, эти воспоминания С. Р. Минцлова вместе с его газетными материалами могут послужить источником по истории экспедиции и тех условий, в которых она проходила, несмотря на то что многие его свидетельства субъективны.
26 мая 1916 г., сразу по приезде в город, С. Р. Минцлов так описал свои первые впечатления от города: «Трапезонд расположен на всхолмленной равнине, длинным горбатым мысом врезающейся в синюю гладь моря. Крытые красной черепицей турецкие дома тесно лепятся один над другим, и издали город производит впечатление почти европейского. В действительности же это лабиринт кривых и узких донельзя улочек».
С. Р. Минцлов принимает участие почти во всех проводившихся в Трапезонде работах как по налаживанию управления в городе, так и в историкоархеологических изысканиях экспедиции. «Трапезондский историограф»[380], сам имеющий некоторый опыт работы с рукописями археограф[381], продолжающий интересоваться сбором рукописей (так, неподалеку от Трапезунда он посетил рукописную библиотеку Сумелийского монастыря)[382], ко всему прочему, был журналистом и основателем газеты «Трапезондский военный листок»[383]. Эта газета издавалась в Трапезунде в 1916-1917 гг.[384], и С. Р. Минц-лов был ее главным редактором до 1 февраля 1917 г.
По распоряжению А. В. Шварца, С. Р. Минцлова допускают почти всюду – уникальные условия для работы журналиста и историографа. С 13 июня 1916 г. С. Р. Минцлов, как археолог по образованию, по приглашению Ф. И. Успенского также участвует в небольших раскопках, проводимых Трапезундской экспедицией[385]. Сначала, однако, столицу осколка Византийской империи С. Р. Минцлов по-античному ласково будет именовать «черноморской Троей»[386] и 1 июня запишет в дневнике: «Византийские храмы мало интересуют меня; интересует другое: осматривая их и мечети, я не раз натыкался на мраморные капители колонн и плиты с орнаментами глубокой древности. Служат они здесь или чашами-водопойками для скота, или же просто заделаны в полы и стены. И гг. византийцы, и гг. турки тащили их из развалин еще языческих храмов, несомненно, в изобилии когда-то украшавших здешние холмы»[387]. Но уже через 10 дней из его дневниковых беллетризованных записей становится ясно, что он увлёкся и византийским прошлым города.
Помимо «Трапезондской эпопеи», некоторые сведения об экспедиции и условиях ее работы может дать и газета «Трапезондский военный листок». Факты, предоставляемые дневником и газетой, немного отличаются друг от друга. По всей видимости, этот дневник отражал общую атмосферу происходящего и первые личные впечатления С. Р. Минцлова, газета же публиковала данные для более широкого круга лиц. Так, отзыв о трапезундской церкви Св. Софии, напечатанный С. Р. Минцловым в газете, более восторженный, чем в дневнике, где он отмечает, что фрески на стенах и пол с остатками мозаики в храме «по качеству своему интереса и важности не представляют»[388]. Н. Д. Протасов, участник второй Трапезундской экспедиции, считал (все отчеты сотрудников были приложены к отчету Ф. И. Успенского), что «вся роспись Св. Софии была выполнена, несомненно, лучшими мастерами своего времени»[389], «полное раскрытие, реставрация и описание которых были затем осуществлены английской экспедицией Рассел Траста во главе с Д. Тальбот-Райсом в 1957-1962 гг.»[390]. Часть наиболее интересных исследований по району, помещенных в газету, – как историко-археологических, так и экономико-географических, – в 1917 г. были выпущены отдельным изданием под названием «Сборник статей, опубликованных в газете “Трапезондский военный листок”»[391].
В передовице первого выпуска своей задачей «Трапезондский военный листок» ставил «дать оторванным от родины русским людям возможность быть быстро осведомленными о том, что так остро интересует и волнует теперь всех – о событиях, происходящих на театрах великой войны»: «Жизнь города и всего края, его прошлое и настоящее, его легенды и обычаи, воспоминания и записки участников славной Кавказской армии, описание подвигов гг. офицеров и солдат – всё найдет место на страницах Листка»[392]. Как и во всякой газете, печатались сообщения телеграфных агентств, хроника жизни города, объявления, приказы начальника Трапезондского укрепленного района генерал-майора А. В. Шварца, официальные сообщения иностранных держав. Конечно, взятие Трапезунда («турецкого нынешнего Тарабазана или Тарабузуна»[393]), а также – частично – его история в доступном для неспециалиста варианте освещалась и в других газетах того времени (например, «Новое время», «Русские ведомости», «Московские ведомости» или «Биржевые ведомости»[394]), но более подробное и оперативное освещение событий на местах, в том числе экспедиционных, принадлежало, конечно, «Трапезондскому военномулистку».
Выходила газета довольно часто (ср.: первый номер – 1 ноября, 3 ноября – второй, третий – 5 ноября). Как в любой газете, в ее начале, на первом, а иногда и на втором листе, шла военная сводка – телеграммы и сообщения с фронтов, потом печатались события и объявления местной важности. Были там и сведения экономического, промышленного характера. Например, газета публиковала статьи о производстве орехов в г. Трапезунде[395], о распространении разных земледельческих культур[396], о вывозной торговле Трапезундского порта. Все это перемежалось с историко-географическими наблюдениями о памятниках и «прошлом Трапезонда».
Так, уже в№ 6 от 6 ноября 1916 г.[397] был напечатан рассказ главного редактора С. Р. Минцлова о поездке в Сумелийский монастырь, которая также частично описана в «Трапезондской эпопее»[398]. «Знаменитый Инкерманский монастырь в Крыму кажется крошечным, сравнительно с этим чудом света!»[399] Он был богат рукописями – как рассказывает С. Р. Минцлов, в том числе они (он и митрополит Родопольский Кирилл[400]) смотрели библиотеку, «содержащую немало древних манускриптов»[401]. С. Р. Минцлов также описывает недавнее вторжение турок в этот монастырь: «Не в пример своим союзникам, турки вели себя джентльменами: они забрали из монастыря только серебро и наиболее ценные ковры; все же остальное – часть ковров, мебель, драгоценная библиотека – остались нетронутыми. Из библиотеки, впрочем, они взяли одну грамоту какого-то султана, самую древнюю. Ни одной рукописи, ни одной книги они не порвали и решительно ничего не испортили»[402]. (Правда, в номере № 18 барон H. Н. Ховен, описывая уже монастырь Св. Иоанна, который находится «в нескольких верстах от шоссе между Дживизликом и Хамсикеем»[403], противоречит этой мысли С. Р. Минцлова: «все ценное из обеих церквей было взято турками, причем монахи особенно жалеют Евангелие, присланное монастырю, по их словам, Петром Великим»[404]).
Трапезундские памятники пострадали не только от времени или турецкой перестройки в свое время, но и от мародерства разными людьми и армиями. С кражей рукописей была целая беда. Случаи кражи ковров описаны как в отчетах экспедиции, так и в «Трапезондской эпопее» С. Р. Минцлова. Как пишет Ф. И. Успенский, несмотря на ввод русских войск в Трапезунд, «трудно было бы утверждать, что и после русского занятия города не продолжались в нем грабежи (теперь уже русскими солдатами. – А. Ц.) особенно мечетей с их богатыми коврами. Неоднократно, когда мы входили в разграбленную мечеть, местные греки доводили обязательно до нашего сведения, что три дня назад “οι στρατιωται” ворвались и вынесли из мечети оставшиеся в ней ковры»[405]. История была странная: «По занятии края было приказано, якобы во имя предупреждения грабежей, взять из мечети ковры и доставить их в штаб корпуса, который и должен был отослать их для аукциона в Тифлис. Надо знать, что ковры во многих мечетях были гигантские, и притом старинные, т. е. являвшиеся драгоценностью в полном смысле слова. Приказ был выполнен, но когда Ф. И. Успенский приехал в штаб – не то что драгоценных, а ни одного сколько-нибудь приличного ковра он не нашел, хотя число их соответствовало описи. И не в рясах бывают чудотворцы!»[406] – пересказывает С. Р. Минцлов. Число жалоб, поступавших в русскую администрацию о грабежах, довольно значительно, и далеко не во всех случаях виновной была русская армия. Например, Ф. И. Успенский предполагает, что кража ковров была на совести греческого населения, расхищавшего имущество в оставленных бежавшим турецким населением домах[407].
От 24 сентября 1916 г. в «Трапезондской эпопее» сообщается, что «ключи от всех 12 храмов, превращенных в мечети», Ф. И. Успенский оставляет С. Р. Минцлову как подчиненному А. В. фон Шварца; о состоянии этой мечети и других летом 1917 г. можно прочесть в отрывках из отчетов профессоров Н. Д. Протасова и А. Е. Крымского. По «возвращении в Трапезунт в нынешнем году, – пишет Н. Д. Протасов, – я нашел раскрытыми и доступными для всякого прохожего пять мечетей-церквей и из них две обращенными в отхожие места и только две сохранившие запоры. Ни одного ключа не передано мне от управления начальника района, так как все находились у частных лиц и только один – у комиссара полиции»; «по поручению Кавказского наместника передал ключи генерал-майору Шварцу, но это нисколько не обеспечило ни сохранности запоров <…>,ни целости содержимого в архивах»[408].
По чьей вине появилась такая «мерзость запустения»[409] (С. Р. Минцлов покинул Трапезунд 9 марта 1917 г.[410], почти сразу после отречения Николая II), неизвестно. Это могла быть как эпоха другого правительства, так и безвременья.
В дневнике С. Р. Минцлова также сохранилось небольшое общее описание интерьера собора Богородицы Златоглавой (рис. 62-73А и др.): «На хорах, устроенных турками над главным алтарем, местами видны мозаичные орнаменты на стенах, и их начала срисовывать старшая дочь моя. Следов митрополичьих гробниц в храме не сохранилось; во дворе около него имеются два колодца, один обширных размеров, приспособленный для омовений правоверных перед молитвами»[411]. К сюжету археологических работ в соборе Богородицы Златоглавой С. Р. Минцлов вернется еще пару раз в газете «Трапезондский военный листок» с уже проверенными временем сведениями, но по-прежнему будет указывать на необходимость продолжения там раскопок. По всей видимости, зарисовки именно дочери С. Р. Минцлова хранятся в Ф. 169 из СПбФ АРАН[412].
Наряду с другими авторами С. Р. Минцлов писал в «Трапезондском военном листке» исторические обзоры прошлого Трапезонда[413], но газета, естественно, не упускала из виду, кроме дел давно минувших дней, и дела века нынешнего: так, номер от 27 ноября 1916 г. красочно описывает празднование дня Св. Георгия в г. Трапезонде[414]. Отдельная статья была посвящена празднику военной кинематографии[415].
Интересуются Трапезундом и другие издания. В одном из ноябрьских номеров 1916 г. «Трапезондского листка» сообщается о прибытии в Трапезонд «представителя газеты “Новое время”, члена Императорского Русского Географического и Императорского Московского Археологии. Обществ,
А. П. Зотова, совершающего по поручению редакции путешествие по Черноморскому побережью, для составления интересного издания “Русская Анатолия”[416]. В книге будет представлено подробное, иллюстрированное историко-географическо-археологическое описание завоеванных областей Турции: Батум-Ризе-Трапезонд. Выпуском подобного издания, редакция “Н. В.” – отвечает интересу русского общества к нашим новым владениям»[417]. К сожалению, пока не удалось установить, было ли выпущено это издание.
Как воспринимался Трапезунд современниками? Если некоторые надеялись на вхождение Трапезунда в состав России и даже шли слухи о походе на Константинополь, то С. Р. Минцлов вполне мог рассматривать взятие города как временное приобретение России, обращая внимание Ф. И. Успенского на тот факт, что, может быть, лето 1916 г. – единственная возможность Академии наук проводить в Трапезунде раскопки[418]. Известно, правда, что исследователь византийского искусства Ф. И. Шмит и сотрудник Первой Трапезундской экспедиции выступал против политизации византиноведения Ф. И. Успенским, считая, что оно этим скомпрометировано[419]. Газеты писали о приближении к Константинополю, даже «Трапезондский военный листок» (газета, находившаяся из всех русских газет ближе всего к фронту) однажды напечатала следующие строки: «Константинополь скоро будет взят»[420]. Известно также, что, когда Ф. И. Успенский жаловался министру народного просвещения на нехватку средств, выделяемых на РАИК, И. Д. Делянов говорил ему: «Вы видите, как мало развито у нас понимание задач византиноведения, попытайтесь сделать что-нибудь с любовью к исторической науке -ведь тогда появится возможность изучать эти памятники»[421].
Дневник С. Р. Минцлова получился довольно остроумным и едким, но порой автор, кажется, действительно переходит границу, особенно когда речь идет об академике Ф. И. Успенском, который, по словам французского византиниста Г. Милле, «изучил с такой проникновенностью и эрудицией то, что византийская цивилизация нам составила наиболее привлекательного – доктрины и памятники искусства»[422]. 3. В. Удальцова также отмечает, что именно Ф. И. Успенский смог воссоздать план города средневековой эпохи[423]. Со стороны, видимо, казалось несколько иначе. Так, С. Р. Минцлов рассказывает о том, что «евангельские девы» Ф. И. Успенского на одной из стен церкви Св. Софии на поверку оказались бородатыми мужами[424]. К счастью, это вовремя удалось заметить. «Неужели он так же составляет свои отчеты?» – интересуется С. Р. Минцлов, записью от 19 июля 1916 г. подытоживая, что, хотя Ф. И. Успенский «намерен заняться объездом и осмотром древностей в окрестностях Трапезонда, «толку из этого, как и из всей его командировки, конечно, никакого не будет: и древен он и очень уж привыкли господа тайные советники пользоваться всем готовым!».
Но «толк» все-таки был, и от самой экспедиции, и от научных сюжетов, навеянных трапезундскими исследованиями: в 1927 г. совместно с В. Н. Бенешевичем была подготовлена публикация актов Вазелонского монастыря, найденных в хранилищах Санкт-Петербурга. В 1929 г., уже после смерти Ф. И. Успенского, была издана его монография «Очерки истории Трапезунтской империи»[425]. И именно под руководством Ф. И. Успенского РАИК заключил совместный русско-французский договор с греками об издании Афонских актов[426] – важном источнике по внутренней истории Византийской империи, которому, к сожалению, не суждено было стать эпохальным. В отличие от Франции, основательно поставить издание актов в России не удалось (возможно, из-за революции), русский том, посвященный Вазелонскому монастырю, остался единственным в своем роде[427]. Далее эта афонская серия была продолжена только под руководством французского византиниста Г. Милле[428], который, наряду сдругими современниками-византинистами, оставлял о деятельности Ф. И. Успенского самые восторженные отзывы[429].
«Трапезондская[430] эпопея» С. Р. Минцлова получила сильный резонанс среди бывших «трапезундцев». В большом возмущении раскритикованный в ней генерал А. В. Шварц оставит о ее авторе взаимно очень нелестный отзыв как о «субъекте без нравственных устоев»[431]. Возможно, не без основания он восклицает в своих заметках, хранящихся ныне в фонде А. В. фон Шварца в ГАРФе: «Если бы Минцлов, будучи ко мне так близок, заметил бы в действиях моих там, в Трапезунде, недостатки, о которых он пишет, то его[432] естественной обязанностью было бы прямо и честно сказать мне об этом!»[433] Ведь они были почти одного возраста (С. Р. Минцлов был даже старше А. В. Шварца на четыре года) и образования, что могло бы как-то смягчить оценочную характеристику начальства подчиненным. С другой стороны, во вступлении к своей другой книге, «Петербург в 1903-1910 годах», Минцлов С. Р. напишет: «Я всегда оставался свободным человеком и мои записи <…> являются точным отражением того, что совершалось перед моими глазами. <…> Поэтому да простит мне читатель быть может излишние резкости»[434].
Кстати, именно генерал А. В. Шварц и был представителем той местной военной власти, которую критиковал и руководитель Трапезундской экспедиции Ф. И. Успенский. В записных книжках ученый отмечает опасность осложнения отношений с местным населением ввиду «неосведомленности начальственных лиц с положением дела и принятии ими таких решений, которые могут раздражить против нас расположенные к нам элементы населения и вызвать впоследствии нежелательные осложнения»[435].
Но не все было в силах генерала А. В. фон Шварца: «Шварц только строитель укрепленного района <…> и, хотя независим от генерала Яблочкина, командира 5 корпуса, но последний здесь на правах генерал-губернатора и частенько-таки сует палки в Шварцовские колеса. Отношения между генералами вежливые, но натянутые, и Шварц спит и видит, как бы ему избавиться от верховной опеки Яблочкина»[436]. В записках, сделанных А. В. фон Шварцем в Буэнос-Айресе в 1930 г. и уже частично цитировавшихся нами выше, генерал с не меньшим разочарованием пишет об этом же: «В городе не было единой власти, и когда я был назначен для организации там крепости, я нашел там Штаб командира 5-го Кавказского Корпуса, который был Старшим; Командира Порта, подчиненного непосредственно Командующему флотом и заведывающего[437] этапным пунктом, подчиненного Командующему Армией, коему также подчинялись и Госпиталя и Склады. Позже, когда Штаб 5-го Корпуса ушел и я был назначен Комендантом Укрепленного Района, все же Порт продолжал подчиняться флоту, а Склады, Госпиталя, Мастерские и Команды – Командующему Армией. Ему же подчинялась и организованная генералом Юденичем контрразведка. Я пользовался над ним лишь властью Начальника Гарнизона. Часто, поэтому между учреждениями, подчиненными разным Начальникам, возникали недоразумения и трения и приходилось тратить много сил и времени для их улаживания»[438]. Последствия для военного времени были порой непростительны. От 21 октября 1916 г. С. Р. Минцлов оставляет следующую запись, удивляясь тому, что можно, оказывается, голодать и при наличии муки: «Сгнило 120 000 пудов муки, 100 000 пудов ячменя и 60 ООО пудов сена», потому что за семь месяцев никто не удосужился сделать над этими продуктами навеса[439].
Нехватка рабочих рук приводила к тому, что один и тот же человек мог занимать сразу несколько должностей: так было и с С. Р. Минцловым[440]. Он был «и Начальником Округа, и Председателем Продовольственного Комитета, и Редактором газеты, и кандидатом в Городские Головы и естественно должен был сделаться Губернатором <…>, но не один С. Р. Минцлов исполнял сразу несколько должностей… район был большой, дела очень много, а людей было очень мало! Поэтому и приходилось наваливать на одного несколько должностей, все были перегружены, но избегнуть этого было невозможно… И все офицеры Штаба моего и многие инженеры исполняли одновременно по несколько должностей», – пишет А. В. фон Шварц[441].
Отзыв на книгу С. Р. Минцлова А. В. фон Шварц оставил довольно большой, преследуя цель заступиться за подчиненных и представить события в более приглядном свете. Он исправляет некоторые неточности, допущенные
С. Р. Минцловым, а также недостоверную, с его точки зрения, информацию о выделении средств на Трапезундский укрепленный район[442]. В первую очередь А. В. фон Шварц занят положительной характеристикой лиц, о которых С. Р. Минцлов оставил не слишком лестные отзывы[443]. Не менее отрицательный и «достойный», как пишет Я. И. Кефели в письме к А. В. фон Шварцу, отзыв о книге оставил и Кефели, городской голова, в одной из своих статей «С генералом Шварцем в Карсе, Трапезунде и Одессе»[444].
К сожалению (потому что записки эти служат дополнительным источником по истории Трапезунда в годы Первой мировой войны), опубликовать этот отзыв А. В. фон Шварцу не удалось (здесь эти выдержки, видимо, приводятся впервые)[445]: «Я предполагал публиковать эти мои записки тотчас по их окончании, но для этого нужно было ехать в Европу, а это до сих пор не осуществилось и не знаю – осуществится ли и когда»[446].
Впрочем, такое отрицательное отношение А. В. Шварца (и других его знакомых) к написанному С. Р. Минцловым было вызвано в основном тем, что письма С. Р. Минцлова к нему имели (с точки зрения генерал-лейтенанта) несколько другой характер, чем отзывы в книге: «Глубоко верю, что если бы Вы были в Крыму, то перекопской трагедии не было бы»,[447] – пишет он также з декабря 1920 г. из Белграда своему бывшему начальнику. Несмотря на критичные оценки (которые тот, впрочем, мог считать не таким обидным делом, как А. В. Шварц), нужда заставляет С. Р. Минцлова также вновь справляться у А. В. Шварца о работе: «Сижу теперь и гадаю на бобах, что делать? Средства подходят к самому концу, и через несколько месяцев придется купить шарманку и ходить по улицам и глотать шпагу – культурнее этого занятия здесь, в Сербии, не подыскать. Нет ли у Вас чего-либо в виду для меня – начиная от литературной части и кончая чем угодно?»[448]
Межнациональные отношения и их влияние на ход работы экспедиции
Вопрос работы Трапезундской экспедиции по охране памятников и научной работе в основном был связан с отношениями с местным населением и духовенством, как мусульманским, так и православным. Однако Ф. И. Успенскому удалось частично привлечь митрополита на свою сторону благодаря в том числе пожертвованиям на «нужды духовных чад трапезундской эпархии»[449]. Однако Ф. Μ. Морозов в письме к Н. И. Веселовскому сообщает, что «местные знатоки обижаются, что русские начали охрану, а между тем не могут справляться со взломами, производимыми русскими солдатами. И мне кажется, не сами ли они подсылают этих взломщиков, дабы иметь чем упрекать русск[их]. Митроп[олит] говорит: он сам охранит, а между тем ничего он не делает, а только мешает. Мною сделано все, что можно, на все упреки митрополита и др. я сумею ответить, но могил никому без Вашего разрешения] вскрывать не дам и фресок портить»[450].
Сразу после занятия Трапезунда о межнациональных отношениях был составлен особый рескрипт, где отмечалось, что трапезундский округ теперь подчиняется законодательству Российской империи, которое «не допускает обид, а тем более грабежей и насилий над населением, какой бы национальности оно ни было», потому что все перед законом равны[451]. Неисполнение строго каралось.
Местное население до 1915 г. в Трапезунде было более разнородно, но после трагических событий армянского геноцида к приходу русских войск в город там оставались только греки и турки. Свидетельство о «правительственно организованной резне» армян содержит записная книжка академика Ф. И. Успенского, посланного в прифронтовую полосу в качестве руководителя Трапезундской экспедиции[452]: «Не менее 9 тысяч пострадали в городе Трапезуйте. Сначала устроили выселение, а дорогой бесчеловечно избивали в некотором удалении от города. Резня произведена по всему анатолийскому побережью до Синопа. Погибли не один десяток тысяч. За избиением последовало разграбление»[453]. Как сообщает в воспоминаниях бывший городской голова доктор Я. И. Кефели, «когда генерал Ляхов вошел в город, европейцы и местные христиане указали ему на турок, особо свирепствовавших в истреблении армян. По решению военно-полевого суда, был публично повешен один турок, бывший полицейский пристав»[454]. «К ужасам армянского истребления турками присоединились неистовства греческого разграбления турецких кварталов»[455] (до вступления русской армии в Трапезунд). Естественно, отмечалось, что грабила в основном «местная чернь».
По въезде в город судьба столкнула доктора Я. И. Кефели с грустной историей любви трапезундских Ромео и Джульетты, молодых и красивых турецкого офицера и армянской девушки, в квартире которых он поселился. «Когда началось поголовное истребление армян, мужчин и женщин арестовывали, выводили в город и убивали, подвергая их предварительно истязаниям, а детей топили живыми в мешках в море, офицер-турок взял к себе молодую красивую армянскую девушку и поселил ее у себя на квартире, которая теперь стала нашей. <…> Армянка глубоко полюбила своего турка и оставалась с ним; по временам только плакала». Когда в Трапезунде появился казачий разъезд, турок застрелился; вслед за ним – и его возлюбленная: «Кровь влюбленных супругов-врагов широкой лужей разлилась по полу, смешавшись в одно общее целое, неразделимое навеки и несмываемое»[456].
Впрочем, наблюдения Я. И. Кефели бывали и курьезными: «В Трапезунде “турки” похожи на “греков” и наоборот. Одно замечательно для местного населения и на что всегда обращала внимание моя жена: дети там в отроческом возрасте – голубоглазые и кучерявые блондины, в особенности среди греков. Взрослые же поголовно черные и по глазам, и по волосам, и каким образом местные дети, ангелочки-херувимы с крылышками, соскочившие с икон, становятся закопченными черномазыми турками и греками, – этническая загадка»[457].
Отношение к грекам со стороны русской администрации было мягким. По воспоминаниям Ф. И. Успенского, начальник штаба корпуса говорил, что «мы относимся к грекам не как к подчинённому народу, а, напротив, как к элементу, способствовавшему нашим в стране успехам. К грекам неприменимы те требования, которые возможно предъявлять к армянам и туркам. Так, по его словам, было бы очень трудно потребовать от греческой митрополии или от греческого фронтистирион[458] предъявления каталога имеющихся у них рукописей и древних предметов»[459]. Ф. И. Успенский в качестве дружественного жеста договорился о предоставлении пожертвований местной греческой церкви[460]. Однако отношения с трапезундским митрополитом Хрисанфом не были простыми. Летом 1917 г. Успенский сделал следующие наблюдения о переменах, произошедших в Трапезунде в связи с отъездом генерала Шварца в Петроград, которые отметил в своем докладе на заседании Отделения исторических наук и филологии Академии наук 17 января 1918 г.: «в Трапезуйте произошла перемена в составе администрации» и «с новыми лицами нужно вновь налаживать отношения и знакомить их с задачами и целями экспедиции, которые для них мало понятны. Но что всего важней, это громадная перемена в положении русского командующего класса. Русская администрация потеряла значительную долю авторитета, вместе с тем на место ослабевшей русской власти поднялось значение местной, именно вырос авторитет греческого митрополита, который употребил свое влияние во вред нашим научным интересам»[461]. При всем том митрополит Хрисанф стал впоследствии видным ученым, написал исследование по Трапезундской церкви[462] и, конечно, не мог относиться с равнодушием к судьбе трапезундских исторических памятников.
Однако на Хрисанфа, мешающего проводить исследования, жаловался в письмах и Ф. Μ. Морозов: «Митрополит, узнав, что я запираю входы в пещеры, заявил мне, что он просит не вмешиваться в дело церкви – что он сам сумеет охранить памятники и не нуждается ни в чьей помощи»[463]. После завершения работ экспедиции, состоявшейся в 1917 г., единственным средством контроля над памятниками в Трапезунде, как и в перерыве между экспедициями, оставалось то самое организованное начальником отряда Красного Креста Морозовым Общество любителей древностей.
Меры по охране памятников, которые должна была осуществлять экспедиция Ф. И. Успенского, касались как церквей, так и мечетей, в этом нелегком деле учитывались национальные интересы. Н. К. Клуге в письме к Б. В. Фармаковскому с грустью отмечал, что «при исследовании памятников решено было вести работы так, чтобы не “подводить” туземное христианское население на тот случай, если турки снова заберут Трапезунд, то есть в мечетях-церквах не снимать со стен штукатурки и по возможности избегать всего того, что могло бы оскорбить религиозное чувство турок»[464]. Хотя А. Е. Крымский и пишет, что «кладбище на углу Ляховской (Узун зов) и Великошляхетской улиц <…> по приказу генерала Шварца очищено от всех надгробных плит и превращено в бульвар для гуляния – одно из самых горьких оскорблений, нанесенных русскими турецкому населению»[465], в воспоминаниях доктора Я. И. Кефели говорится об обратном – что турки дали на это разрешение[466]. О высокой степени ответственности Ф. И. Успенского в обращении с любыми памятниками древности свидетельствует и следующая запись в дневнике об одной из мечетей (Измаил-баба): «Обязательно нужно закрыть и охранить! Иначе стыд перед иноверцами и перед греками!»[467]
Русская администрация часто также выступала третейской стороной в решении многих спорных греко-турецких вопросов. В такой ситуации идеальным кандидатом на роль городского головы стал караим доктор Я. И. Кефели. Помимо того что доктор немного знал турецкий язык, с Трапезундом у него «обнаружилась кумовская связь, по-турецки “кудалык”: “Мой племянник Бей-заде Меджид-Юсуп Кефели, – пишет Кефели, – потомок 25-ти султанов, из 35-ти всех царствовавших в течение 800 лет”, пра-пра-правнук Гюль-Бахар Валиде Султан, жены султана Селима Грозного и матери Сулеймана Великолепного»[468]. Деятельность Кефели была оценена как турками, так и греками, даже заслужила высокий отзыв митрополита Хрисанфа: «Ни один городской голова старого Трапезунда не сделал для города и его благоустройства столько, сколько сделали Вы за несколько месяцев», – сказал Кефели Хрисанф при случайной их встрече в Константинополе[469]. Турецкие газеты отзывались о Кефели как о защитнике мусульманского населения, и в 1923 г. на азиатском берегу Босфора турецкий министр здравоохранения, которому была известна деятельность Кефели в бытность городским головой, обещал доктору сделать все возможное, чтобы тот мог наладить в Константинополе свой аптечный бизнес.
Совсем уберечь Трапезунд от разрушений не удалось: «Наши инженеры обнаружили в Трапезунде шесть водопроводов различной древности и давности постройки <…>, – пишет Кефели. – Керамиковые трубы водопроводов всех степеней давности были зарыты очень поверхностно <…>. Солдаты, особенно казаки, чтобы напоить коня, не задумываясь, разрывали штыком или саблей землю, пробивали каблуком сапога древнюю керамическую четырехугольную трубу, пили сами студеную, чистую воду и поили своих лошадей. Бороться с этим было очень трудно. Скоро все эти шесть систем пришли в большое расстройство к вреду не только местного населения, но и самих завоевателей»[470]. Русские в то же время способствовали и благоустройству города: «Зато русские, в течение одного лишь года оккупации, построили для Трапезунда целый порт с волнорезом», но из-за революции «не успели закончить этого крупного сооружения. Мало того, они строили ширококолейную железную дорогу со стороны Батума, которая и по плану, и по реализации должна была соединить Трапезунд не только с Батумом и всей необъятной Российской империей, но и с промежуточными мелкими и важными турецкими портами, лежавшими в сторону Батума»[471]. Тогда как «ни турки в течение пятисот лет, ни их предшественники на протяжении тысячелетий ничего рукотворного в этом направлении не создали, если не считать крошечного мола, годного для разгрузки небольших парусников»[472]. 4 августа 1917 г. в одном из писем А. Е. Крымский сообщит сестре: «Работая меньше в архиве, исходил хорошо соседние горы. Изумительно хорошо возделаны.
Русские провели много стратегических дорог, и ходить по самым крутым Таврским вершинам теперь оченьудобно…»[473]
«По всему, – пишет Ф. И. Успенский, – однако, видно, что русское занятие не вызывает никаких правонарушений: солдаты покупают в лавках и платят, хотя берут с них дорого, везде движение людей, нет запрещения циркуляции в городе и по ночам»[474]. В отношении дороговизны ничего не менялось ни в течение лета 1916 г., ни в 1917 г.: «Половина домов – в развалинах и расхищена, но в остальных жизнь кипит ключом, и со стороны греков идет грабительство русских. Цены бешеные»[475], – писал А. Е. Крымский своей сестре по приезде в Трапезунд.
К концу лета 1917 г., когда «стали носиться слухи» о возможном ухода русских из Трапезунда», разлад стал заметен и в отношениях между русским и греческим духовенством: «Вместе с тем неожиданно выросло раздражение и нетерпимость со стороны греческого духовенства, начавшего подстрекать против нас местную молодежь из школьных учителей и учащихся, – замечает в черновиках одного из своих докладов[476] Ф. И. Успенский. – Находя более удобным занятия под открытым небом и в стороне от мест публичного наблюдения и любопытства, а я в последнее время пребывания в Трапезуйте, в августе 1917 г., чаще стал ходить в Кремль[477] и знакомиться с положением уцелевших в нем остатков зданий»[478].
Многие действия были не под силу русской администрации уже исходя из начальных условий организации управления. Записи Успенского еще по пути в Трапезунт содержат интересные сведения об организации управления в этом городе: «Мы действуем так же неосмотрительно, как и раньше в Галиции»[479]. Как характеризуют политику Российской империи в Галиции современные историки, «Россия представлена в завоеванном крае исключительно несколькими десятками заурядных полицейских чиновников далеко не лучшего качества», и местные начальники «с ничтожным штатом служащих, преимущественно канцеляристов, не имея ни соответствующего объема полномочий, ни денежных средств, оказывались в ситуации, когда вообще какое бы то ни было реальное управление вверенной территорией становилось невозможным»[480]. Все это в какой-то мере относилось и к Трапезунду и 1916 г., и 1917 г. «Главный смысл», как писал очевидец событий Ф. И. Успенский, состоял в «неосведомленности начальственных лиц с положением дела и в принятии ими таких решений, которые могут раздразнить против нас расположенные к нам элементы населения»; «полное отсутствие распорядительности: дороговизна, издевательства над русскими, все черное дело делается солдатами, местными жителями ничего не делается»[481]. «Трапезунд, увы, не остался за Россией… – горестно вздыхает из Буэнос-Айреса, где он закончил в эмиграции свои дни, генерал А. В. фон Шварц. – Не так просто попасть теперь туда и собственными глазами увидеть и оценить то, что там сделано русскими; дела канцелярий, переписки, официальные документы исчезли, многие из участников уже не существуют, а потому для оценки сделанного там остается лишь один путь: свидетельства оставшихся еще живых. Особенно важным, конечно, является свидетельство лиц наиболее авторитетных» – и в первую очередь Шварцу был важен отзыв великого князя Николая Николаевича, так как «всем известна его требовательность»: «Этот суровый Начальник, посетив Трапезунд 18-го июня 1916 г., т. е. когда прошло только два месяца от начала нашей работы, не удержался от публичного отзыва о сделанном, представив всех моих подчиненных к наградам: “Это гигантские работы”»[482].
В целом источники показывают, что межнациональные отношения, в которых хотя и присутствовала некая напряженность, в Трапезунде времени русской администрации были достаточно сбалансированными и не выходили за пределы обычных бытовых конфликтов.