<…> я неоднократно приходил в крайнее смущение перед вопросом: как охранить предметы искусства, рукописи, книги и проч[ее] от расхищения и порчи в то время, когда ключи от памятников – разумеются прежде всего мусульманские мечети, обращенные в таковые из христианских церквей – находятся не в ведении археологической экспедиции, и когда доступ в мечети, как это было в прошлом году в мае и как повторилось в нынешнем 1917 г. в июне, был открыт для всех уже в силу того простого факта, что двери в мечетях были сняты (св. София), ключей и запоров не было совсем, хотя двери поправлялись и замки покупались несколько раз в год»[505]. Разорение архива в Орта-Хисар отмечает в отчете и Н. Д. Протасов: мечеть Орта-Хисар, писал он, была превращена сначала в лазарет, потом в казармы и «оказалась невыносимо грязна и полна мириадами блох»[506], а «сколько при этом было растаскано книг и испорчено рукописей и актов, никто не может учесть»[507].
Впрочем, как заметил по приезде академик А. Е. Крымский, «интересных рукописей отложено всего сотни три – цифра все же достаточно внушительная»[508].
Кроме того, и во время работы экспедиции случались хищения. «Грекам известно, – писали Успенскому, – что турки спрятали в Орта-Хисар много важных бумаг, среди которых имеются и векселя греков. Векселя эти хотя будто бы и потеряли при настоящем положении Трапезунта свое значение, но все же интересно было бы знать, где они спрятаны. Когда грек мне это сказал, то мне стало ясно, что в Орта-Хисар воры и искали эти векселя, а книги забрали для отвода глаз»[509].
Между тем архив в Хрисокефалос ждал «благоприятных условий, чтобы возможно было приступить к выяснению их археологического, юридического и экономического значения»[510]. К счастью, такая возможность вскоре представилась в 1917 г., когда в Трапезунд вместе с экспедицией Ф. И. Успенского для описания этого архива приехал востоковед и полиглот академик А. Е. Крымский. Вместе с помощником Π. Н. Лозеевым он прибыл в Трапезунд 15 июня 1917 г.[511]: «Тотчас приступили к работе». Описать следовало «около з тысяч пудов» различных рукописей: «Бумаги громадными кучами заполняли пять верхних помещений (хоры и гинекей) <…> и особую архивную комнату внизу, с левой стороны притвора»[512] и представляли собой: 1) «богатую турецкую библиотеку, которая в совокупности могла бы дать исчерпывающее понятие о турецкой литературе»; 2) рукописи и 3) документы, важные для «восстановления картины всех юридических отношений г. Трапезунда»[513].
В сохранившихся черновых записях[514] А. Е. Крымский так описывал начало работ в мечети Орта-Хисар: «В церкви Златоглавой (в мечети Орта-Хисар) несколько помещений завалено всевозможным бумажным хламом, представляющим совершенный хаос. То, что похоже на книги и рукописи, заключено было академиком] Успенским в особую каморку, куда свалено также несколько мешков с разными документами земельного и полицейского характера. Сегодня мы осмотрели два мешка. Часть – векселя, часть -расписки, часть – полицейские исполнительные листы. <…> Обращает внимание употребительность персидского шрифта в деловых бумагах (таалик) преимущественно в следующих] случаях: заглавиях (впрочем, встречается целый ряд турецких документов, писанных персидской ск[орописью]. Попутно отметим, что надписи на фонтанах и на стенах в огромном большинстве оказываются сделаны тоже персидским тааликом. <…> Третий мешок почти сплошь представляет собою различные вакуфные документы трапезундских мечетей. Времена – Абдул Хамида. <…> 4[й] мешок состоял из деловых книг трапезунтского вилайета: паспортные дела, паспорта, реестровые книги относительно выдачи паспортов, канцелярские отчетности и т. п. Огромный мешок этот относится к 5-7 последним [неразборчиво] годам, и не только исторического интереса не представляет, но едва ли может иметь вообще какое бы то ни было историческое значение»[515].21-23 июня они продолжили разбор бумаг:
«21—22 июня [1917 г.]. Продолжался осмотр мешков с документами. Содержание вполне аналогично с предыдущими, т. е. вакуфные ведомости, вилайетные канцелярские бумаги и т. п. Целые стопки пустых незаполненных бланков. Приступили к рассмотрению печатных книг и рукописей. Первая партия книг оказалась случайного сборного характера. Несколько десятков истрепанных печатных коранов, чередуются беллетристикой, трактатами по педагогике, букварями и т. п.
23 июня [1917 г.]. На очередь поставлена была разборка ворохов книг большого формата, в той части, которую успели рассмотреть сегодня: около % представляла собою литературу самого нового периода начиная от детских рассказов или константинопольского журнала для собирания марок и кончая романами французского типа на турецком языке. Эти книги были нами отложены в особый шкаф для передачи кому-нибудь из местных людей, могущих озаботиться о их неуничтожении. В остальной четверти были нами найдены и отложены особо коллекции»[516]. Несмотря на то что «каких-нибудь уников здесь нет», «подобралась ценная рукописная коллекция», – подытоживал А. Е. Крымский уже в отчете[517].
На этом предварительные заметки об описании рукописей прерываются. Вероятно, далее имела место информация, послужившая материалом для отчета А. Е. Крымского в периодическом издании «Известия Академии наук». Некоторые кораны были описаны Крачковским, дополнительный отчет спустя несколько лет был представлен профессором П. Фалевым.
И хотя архив устроен был в мечети Орта-Хисар, «пригодной под лучший ученый кабинет»[518], осенью 1916 г. она была превращена сначала в тифозный лазарет, потом – в казармы, отчего там стало тяжело работать, на что и жаловался академик А. Е. Крымский. В остальном жизнь в городе ему нравилась: «Я, на удивление для всех, поправляюсь в здоровье, толстею, весь покрыт загаром. <…> Так не хочется возвращаться в сырую, холодную и голодную Москву после этого роскошного южного солнца и приятной морской свежести!» – делился впечатлениями А. Е. Крымский[519].
«Дорогая Маша! Наконец, после 17 дней езды я в Трапезуйте. Работа по разборке рукописей протекает в очень неприятных условиях: в мечети, где собраны рукописи, мириады блох, которые меня покрыли всего язвами в первый день занятий, и от которых моя белая сорочка через 10 минут превратилась в черную, – до того густо они меня облепили. Сегодня устроена дезинфекция т. н. “насекомоядная” – быть может, поможет. Впечатлений от военного города много», – писал академик А. Е. Крымский сестре в один из первых дней своего пребывания в городе, 21 июня 1917 г.
Интересны сведения академика А. Е. Крымского о жизни в городе от 14 июля 1917 г.: «Не хочу “сглазить”, но устроился я в Трапезуйте очень недурно. Чудная комната в отеле (рис. 15А) на берегу моря, с изумительно красивым видом. Отель – в непыльной улочке-тупике»[520]. Судя по письмам, Крымский чуть ли не единственный из участников экспедиции в полной мере наслаждался пребыванием в Трапезунде: «Август здесь очень хорош. <…> Мне здесь очень нравится обилие солнца при свежем морском ветре, и так как после 1-го августа мне не надо будет работать в сырой мечети, полной миазмов[521] (и все еще не лишенной блох) <…>. Не скрою, что другие члены экспедиции чувствуют себя не так хорошо, как я. Один (москвич профессор] Протасов) заболел острой малярией, и его завтра отправляют в Россию. Четверо других переболели местной лихорадкой (т. н. “хава”), которая длится около недели и напоминает инфлюэнцу»[522].
Хотя Трапезундская экспедиция принесла много ценного материала, с изданием результатов возникли проблемы, поэтому еще долгое время ее результаты не были известны в науке и историографии. В письме к В. И. Вернадскому от 9 октября 1917 г. (почти сразу после возвращения из Трапезунда) А. Е. Крымский отметит: «Считаю результаты экспедиции в общем удачными (все-таки свыше трехсот одних рукописей), хотя многое только теперь и наметилось»[523]. Опубликовать результаты экспедиции не удалось по нескольким причинам: из-за конфликта характеров и интересов между ее участниками, из-за частичной потери архива вследствие Первой мировой войны, когда Ф. И. Успенский остался почти без библиотеки[524], а также вследствие революции и Гражданской войны. До конца проследить историю потерь пока не удается. В одном из документов от 1926 г. отрицается, что «рукописи, которые были вывезены академиком Ф. И. Успенским в 1916 г., находятся частию в Киеве»[525]. Недавно И. В. Зайцевым была проанализирована одна рукопись, вывезенная, правда, не Ф. И. Успенским, а академиком А. Е. Крымским из Трапезунда[526].
Кроме того, часть архива пропала из Орта-Хисар уже после отъезда второй экспедиции. В самом начале февраля 1918 г. Ф. Μ. Морозов сообщил Ф. И. Успенскому в телеграмме, что в храм Богородицы Златоглавой (Орта-Хисар) вновь помещены солдаты: «[Вследствие] неосторожного обращения солдат с огнем сгорела часть архива. Солдаты выбрасывали документы архива из ящиков, употребляя ящики на топливо, город эвакуируется… »