денбургу, относительно Трапезунда. Вопрос о Трапезунде, куда бы я оч[ень] желал бы поехать в качестве сотрудника Академии или Археологического] Общ[ества] Или Института, для охраны памятников старины Трапезунда и всего Малоазийского побережья, начатой Росс[ийской] Акад[емией] Наук; весьма вероятно,[807] с не меньшим удовольствием поехал бы туда, для учреждения Археологического Института или научной станции в Трапезунде или …[808] – профессор] Феод[ор] Ив[анович] Шмит. Пошлите меня с ним, и мы оправд[аем] Ваше доверие.
<…> Я жду обещанного вызова. После Пасхи, думаю, съездить в Батум за вещами. Я просил Ф. И. Успенск[ого] выслать мне открытый лист от Акад[емии] на право вывоза оставленных Ф. И. Успенским ящиков с турецкими архивом; он, наверное, на меня сердится за сотрудничество мое с проф. Ф. И. Шмитом, а потому умышл[енно] забыл напомнить об этом С. Ф. Ольденбургу»[809], – писал в одном из писем к С. Ф. Платонову Ф. Μ. Морозов.
Экспедиция и разговоры о влиянии Трапезунда и другой архитектуры и фресковой живописи Кавказа на русское искусство разбудили интерес к церквям Св. Софии. Ф. И. Шмит начинает заниматься Св. Софией Киевской, Ф. И. Успенский в 1918 г. «для охраны памятников» едет в Новгород, где тоже некоторое внимание уделяет Св. Софии[810].
О редких связях между участниками может говорить и тот факт, что отчет за 1916 и 1917 гг. от РАИК Ф. И. Успенский писал за себя одного. Часть этих отчетов посвящена Трапезунду: «В начале года директор Института был занят подготовкой организации археологической экспедиции на турецкий театр военных действий, для чего входил в сношения чрез посредство Академии Наук с Русским Археологическим] Общ[ество]м в Петрограде и с Московским археологическим обществом. С той же целью и вместе с тем для ознакомления Московского археологического общества с задачами изучения археологических памятников Трапезунта он предпринял поездку в Москву и сделали в собрании общества три доклада о древностях Трапезунта. Вопрос о составе археологической экспедиции был разрешен согласием общества командировать в Трапезунт трех из своих членов»[811].
Как бы то ни было, Успенскому удалось опубликовать несколько научных трудов по истории Трапезундской империи[812]. Основным новым научным выводом в одной из рецензий на книгу Миллера о Трапезундской империи, вышедшую в 1916 г., он называет роль торговли самым важным фактором возвышения Трапезунда[813], в 1926 г. утверждая, что «надлежащее изучение всех вновь изданных материалов (после Фальмерайера и Гиббона) приводит, кроме всего прочего, к тому заключению, что устойчивость Трапезунта и его благосостояние зависели прежде всего от его положения в центре торгового движения и от роли его в тогдашней мировой торговле Востока с Западом»[814]. Кроме того, делались доклады. После экспедиции 1917 г. в Русском археологическом обществе выступают с докладами H. Е. Макаренко «Трапезунд и его памятники искусства и старины»[815] (на Восточном отделении РАО) и Н. И. Веселовский – «О турецкой надписи в Трапезунде»[816]. В своей автобиографии Н. Б. Бакланов указывает, что он выполнил «обмеры и чертежи двух базилик Трапезунта, двух пещерных храмов и дворцовой башни»[817]. По базиликам работа опубликована и доступна, но что случилось с обмерами пещерных храмов и дворцовой башни – неизвестно. Среди своих ненапечатанных материалов Н. Б. Бакланов упоминает и некую статью «О поездке в Трапезунт» от 1921 г.[818]
Вот как писал о будущих планах изучения сам Успенский в письме к графине П. С. Уваровой: «По моим наблюдениям Трапезунт, не говоря о трапезунтской области, ожидается в этой серии больших предприятий и, между прочим, самый кремль города с его остатками дворцовых и правительственных сооружений ожидает тщательных исследований, соединенных с раскопками, причем не исключена возможность отыскать такие помещения и подвальные камеры, которые оставались закрытыми со времени падения империи. В общем намеченные любопытные проблемы по собиранию и обработке литературных памятников и составлению истории края»[819]. Готов продолжать работупо Св. Софии[820] был даже непримиримый Ф. И. Шмит, но обстоятельства сложились иначе.
Участники продолжают сравнивать русское и византийское искусство. 10 июня 1918 г. Ф. И. Успенский отправляется в Новгород – «для охраны и изучения памятников старины»[821]. Ф. И. Шмит впоследствии занялся изучением другого храма Св. Софии – Св. Софии Киевской[822], что лишний раз свидетельствовало о его желании доказать собственную гипотезу о трапезундском генетическом происхождении древнерусского искусства. Его исследования в этой области продолжил Н. И. Брунов. В докладе, прочитанном 18 февраля 1942 г. «К вопросу о связях зодчества древнего Пскова с архитектурой Крыма и Кавказа», Брунов утверждает, что «Псков бесспорно был связан в XII-XVI в. с Крымом, Кавказом, Малой Азией, Константинополем, непосредственно, независимо от др. русских областей»[823] и что одним из центров, оказавшим влияние на русское зодчество, является Трапезунд: «Прототипы псковских бесстолпных церквей: бесстолпные маленькие церкви в русской архитектуре XI-XII в. К ним относятся такие постройки, как Ильинская церковь в Чернигове, повторяющая тип малых купольных церквей Трапезунда (Millet в Bull. Corr. Hell.), церковь в Белгородке, фундаменты которой раскопал Хвойко, отчасти Юрьевская божница в Остре, дважды опубликованная Макаренко…»[824] Влияние трапезундской экспедиции было настолько сильным на участников, что даже в учебнике по истории архитектуры (Т. 1. Ч. 1. Гл. 1 «Архитектура Византии») Н. Б. Баклановым постоянно проводились параллели и сравнения с трапезундской архитектурой[825].
Как писал Ф. И. Успенский, самый точный и подробный план цитадели все равно возможен только после проведения раскопок. На заметку будущим археологам-исследователям Трапезунда Μ. Э. Керном были высказаны «предварительные соображения <…> снять до 97 000 куб. м земли» как минимум[826]. Но даже теперь остается лишь надеяться на проведение раскопок в трапезундском кремле.
§ 3.7. Судьбы участников экспедиции и других лиц, принимавших участие в работе и/или ее организации в Трапезунде
Успенский Федор Иванович (1845-1928)
Деятельность последних лет Ф. И. Успенского проходит в Русско-византийской комиссии, объединившей «все имеющиеся в СССР научные силы эллинистов и части славистов и ориенталистов»[827] (1918-1923 гг. – время существования академической комиссии «Константин Порфирородный»), Палестинском обществе (председатель в 1921-1928 гг.), Кружке друзей греческого языка и литературы при исследовательском институте им. А. Н. Веселовского при Санкт-Петербургском университете (с 1922 г.). Последние командировки – Трапезунд (1916,1917) и Новгород (1918) – были посвящены охране и изучению памятников («имел командировку советского правительства в Новгород и губернию для ознакомления с местными памятниками»[828]). Как писал академик в письме в Академию истории материальной культуры, «в 1918-19 гг. имел поручение, возложенное комиссариатом по Просвещению, в Одессу, Киев и др. южные города (РФСР Нар. Ком. 13 марта 1919 г. № 1626 910)». В 1920 г. Успенский редактировал «по поручению одного из правительственных] лиц историю еврейского народа (РСФСР, Гл[авное] управление Арх[ивных] д[ел], 13 марта 1919 г. № 952)».
Ф. И. Успенский также руководил «одним из последних крупных предприятий российского византиноведения на рубеже эпох, которое осуществлялось в экстремальных условиях послереволюционного времени», – Русско-византийской историко-словарной комиссией»[829], первоначально учрежденной в 1918 г. как комиссия «Константин Порфирородный», но в 1923 г. слившейся с Комиссией по переизданию греческого словаря Дюканжа. Свое название Византийской комиссии (Русско-византийской историко-словарной комиссии (сокращенно – РВК, РВИСК, ВИК или ВК) она получила в 1925 г.
В 1921 г. Ф. И. Успенский был избран сотрудником Академии истории материальной культуры, в 1922-1927 гг. он читал курсы по истории Византии в Петроградском (с 1924 г· _ Ленинградском) университете, в 1914-1928 гг. был главным редактором журнала «Византийский временник». Входил также в большое количество ученых комиссий и собраний, был почетным членом многих обществ и академий: Археологического института в Петербурге, Археологического института в Москве, Одесского общества истории и древностей, Константинопольского Греческого филологического собрания, Хорватского археологического общества в Загребе и др.; членом-корреспондентом Юго-Славянской академии, Сербской академии, членом Немецкого археологического института в Берлине[830], иностранным членом Болгарской АН (1928).
Ф. И. Успенский является автором более 200 трудов по русско-византийским отношениям, проблемам землевладельческой общины и византийской образованности, истории Болгарии, Сирии, Малой Азии и Македонии и др. Наиболее известные: «Никита Акоминат из Хон», «Образование Второго Болгарского царства», всеобъемлющий труд «История Византийской империи» в трех томах, «Как возник и развивался в России Восточный вопрос», «История крестовых походов», изданные совместно с В. Н. Бенешевичем «Вазелонские акты» (1927). «Лебединой песней» Ф. И. Успенского стали «Очерки по истории Трапезунтской империи» (Л., 1929). Деятельность Ф. И. Успенского относится к новому расцвету византиноведения в России с конца 1970-х гг., связанному также с деятельностью В. Г. Васильевского[831]. Ф. И. Успенский подготовил богатую почву для развития византиноведения в СССР. Скончался ученый 10 сентября 1928 г. в Ленинграде. Ведущими византинистами и антиковедами России и Европы было написано много статей, посвященных его памяти с восторженными характеристиками личности и творчества[832].
Шмит Федор Иванович (1877-1941)
До 1920 г. (с 1912) Ф. И. Шмит остается профессором, заведующим кафедрой теории и истории искусства историко-филологического факультета Харьковского университета (с декабря 1919 г. был деканом этого факультета). Пытался продолжить исследования Св. Софии, но не получилось. Хотел баллотироваться в академики на место Ф. И. Успенского, тоже не получилось, однако в 1921 г. стал членом Всеукраинской академии наук и переехал в Киев. Принимает деятельное участие в охране памятников искусства и старины, становится директором музея св. Софии в Киеве, в 1924 г. переезжает в Ленинград, где его назначают директором Института истории искусств[833]. Был членом Государственной академии истории материальной культуры, написал монографии «Искусство, его психология, его стилистика, его эволюция» (1919 г.) и «Искусство. Основные проблемы теории и истории» (1925 г.), значительную часть своей деятельности посвятил музееведению, заложив основы отечественной музейной педагогики («Музейное дело», 1929 г.). Помимо этого, Ф. И. Шмит был членом Российской (Государственной) академии художественных наук, Российской ассоциации научно-исследовательских институтов общественных наук, Германского археологического института (1926), Болгарского археологического института (1926). Одним из первых своих учителей музейного дела известный писатель пушкинист С. С. Гейченко считал именно Ф. И. Шмита[834].
В 1933 г. Φ· И. Шмит был арестован в Ленинграде по делу «Российской национальной партии» (оно же «дело славистов»), в 1935 г. он был переведен в Ташкент, где был уволен с последнего места работы (1937) и расстрелян в 1941 г. по доносу. В 1956 г. реабилитирован (посмертно). Некоторые рукописи Ф. И. Шмита хранятся в Государственном музее искусств Узбекистана[835].
Просьбу предоставить ему материалы по храму Св. Софии Ф. И. Шмит озвучивал в письмах не только к Б. В. Фармаковскому, но и к С. Ф. Ольденбургу[836].
Бакланов Николай Борисович (1881-1959)
Архитектор Н. Б. Бакланов происходил из семьи инженера путей сообщения. «Образование Н. Б. Бакланов получил в I Санкт-Петербургской классической гимназии и архитектурном отделении Академии художеств, которое окончил в 1910 г. со званием художника-архитектора»[837]. Участвовал во многих экспедициях: в 1907 г. – командировка Академии наук на Синай, в 1917 г. – в Трапезунд, в 1923-1925 гг. – на Северный Кавказ и в Дагестан; в 1925-1926 гг. руководил экспедицией на Урал, в 1926-1928 гг. принимал участие в раскопках г. Ольвии, в 1927 г. был с экспедицией в Осетии, изучал древний г. Болгар; в 1929 г. изучал древние памятники г. Куня-Ургенч в Хорезме, в 1937 г. был в Узбекистане. В 1937-1940 гг. по командировке Академии художеств изучал памятники архитектуры и искусства Средней Азии, составлял план работ по реставрации и ремонту мечети Тамерлана в Туркестане; в 1939 г. – поездка в Азербайджан; в 1942-1943 гг. изучал памятники архитектуры и орнамента в Самарканде[838]. Был в экспедициях по Средней Азии и многих других[839] в качестве художника, его работы ценятся и продаются на аукционах.
В 1940 г. Бакланов также участвовал в написании Истории западного искусства (средневековая архитектура)[840].
В архивных источниках также упоминаются его неизданные обмеры ныне утраченной Дворцовой церкви Трапезунда, которые он отказался предоставлять Ф. И. Успенскому, статья «Трапезундская экспедиция» и выступление в Московском архитектурном обществе[841] в 1921 г. (в личном фонде сохранилась афиша) на тему памятников Трапезунда. Найти текст его доклада или эту неизданную работу пока не удалось. С другой стороны, возможно, именно эта работа была издана потом в журнале “Byzantion” в 1926 г.
Часть фонда Н. Б. Бакланова находится в частных руках. За присланные сканы акварелей и других рисунков Н. Б. Бакланова, сделанных в Трапезунде, выражаем благодарность коллекционеру В. Б. Кравцову, в чьих руках на тот момент находился указанный личный фонд.
Клуге Николай Карлович (1867-1947)
После Трапезундской экспедиции художник продолжал свою работу художником по найму, в феврале 1920 г. уехал в Константинополь, где жил, давая уроки, пока в 1930 г. не «стал сотрудником американского Византийского института»[842]. Книга Тальбота Райса и Дэвида Рассела составлялась с материалами, которые «предоставил Николай Карлович Клуге», и в том числе на основе его работ и наблюдений. О. В. Иодко, недавно опубликовавшая краткую биографию художника, ссылается на рассказ Г. И. Вздорнова, специалиста по истории древнерусского искусства, говоря об эмиграции Н. К. Клуге: «В марте 1920 г. по предварительной договоренности с французским консулом в Севастополе он выехал в Стамбул, некоторое время спустя там же принял турецкое подданство, а с 1930 года вошел в штат сотрудников американского Византийского института. Именно он открывал и копировал затем мозаики Софии Константинопольской»[843]. Умер Н. К. Клуге в ночь с 30 сентября на 1 октября 1947 г. в госпитале в Стамбуле[844].
Протасов Николай Дмитриевич (1886-1940)
После экспедиции продолжил работу в Московской духовной академии в качестве преподавателя, в РАИМК/ГАИМК[845] (научный сотрудник и ученый секретарь), в музее-заповеднике «Херсонес Таврический», в Крыму в целом (с 1925 г. Н. Д. Протасов вел раскопки в г. Судаке)[846]. На 1923 г. он намечал себе в планах[847] продолжить работу над собранными им в Трапезунде материалами, но никаких следов неопубликованных рукописей по этой тематике обнаружить не удалось[848]. В 1925 г. он планировал сделать доклад под названием «Образцы крепостных сооружений Херсонеса и Трапезунта»[849], но была ли выполнена эта работа – неизвестно. Впоследствии, став сотрудником музея-заповедника «Херсонес Таврический», он больше сосредоточился на исследовании Херсонеса византийской эпохи. Однако в 1929 г. в журнале “Byzantion” вышла в свет статья по материалам Трапезундской экспедиции «Памятники Джевизлика»[850]. Изучением биографии искусствоведа на данный момент занимается И. Л. Кызласова[851]. В разные годы был сотрудником ГИМ, ГБЛ, в 1931 г. Н. Д. Протасов становится действительным членом сектора археологии Государственной академии искусствознания. «Он остался в нашей литературе как автор одной монографии по библеистике (1913) и одной небольшой книги по иконографии, ряду церковно-публицистических очерков (1916-1917) и около сорока, в большинстве своем небольших, статей по искусству и культуре Византии, а также Древней Руси (1915-1938)»[852].
После Трапезундской экспедиции в своей автобиографии в 1918 г. Н. Д. Протасов отмечал, что его интересует генезис древнерусского искусства[853], тогда многие искусствоведы связывали его с византийским искусством Кавказа[854].
Морозов Федор Михайлович (1883-1962)
Стал одним из хранителей коллекций Эрмитажа и специалистом по искусству высочайшего класса с опытом работы во всевозможных комиссиях, учреждениях и инспекциях. С 1917 г. состоял ученым секретарем Комитета по охране памятников старины Трапезундского укрепленного района, учрежденного Кавказским комиссариатом. В 1920 г. Морозов был научным сотрудником Всеукраинской академии наук, членом Секции научных работников, членом Киевского губернского комитета охраны памятников искусства и старины Киевщины и др. В 1921 г. по поручению Академии наук он даже возвращался в Трапезунд, чтобы проверить сохранность памятников Трапезунда и росписей стен храмов, неоднократно также бывал командирован и в другие экспедиции[855]. В 1920-е гг. Ф. Μ. Морозов занимался охраной памятников старины в Киеве, потом, по возвращении в Ленинград, стал сотрудником Музейного фонда, затем Русского музея и Государственного Эрмитажа[856], где продолжал служить до конца своих дней. В 1939 г. по решению Всесоюзного ВАКа и ходатайству профессора и члена-корреспондента Академии наук Д. В. Айналова, под руководством которого он работал более 20 лет[857], Ф. Μ. Морозов получил кандидатскую степень[858]. Д. В. Айналов характеризовал своего ученика как «редкого в наше время искусствоведа», специалиста по охране памятников искусства и письменности, получившего обширный опыт в экспедициях и в деле организации нескольких музеев, их снабжению и охране[859]. О жизненном пути выдающегося искусствоведа написана книга[860].
Минцлов Сергей Рудольфович (1870-1933)
Известный для конца XIX – начала XX в. писатель и журналист, археолог по образованию остался в памяти поколений прежде всего как мемуарист, журналист и беллетрист. Помимо «Трапезондской эпопеи» (изданной в Берлине в 1925 г.), написал также другие беллетризованные воспоминания на основе своих дневников.
После возвращения из Трапезунда в Петербург Минцлов до середины 1918 г. жил в своем родовом имении в Кемере под Выборгом на территории отделившейся Финляндии, откуда эмигрировал в Сербию. Сохранилось его
письмо к бывшему его начальнику в Трапезунде А. В. Шварцу о своей жизни в Белграде, в Земуне (ныне – окраина Белграда): «Что я делаю, спросите? Занятий у меня два: болею и пишутеперь свои воспоминания “За мертвыми душами”. Описываю в них свои поездки по России в поисках старины, свои встречи и наблюдения. Читал несколько публичных лекций, организовали мы здесь свой религиозно-философский кружок и по пятницам делаем там доклады и учиняем собеседования – всё будто дело и все будто не так уж густо обрастаем плесенью»[861].
В 1922 г. вернулся в Ригу, где владел издательством, посвящая последние годы жизни исключительно литературным занятиям. Прекрасную библиотеку, собранную в первой части жизни, Минцлову пришлось продать в 1925 г. В 1920-1930-х гг. вышли многие другие его мемуары, написанные в жанре «беллетризованных воспоминаний». Даже борясь с тяжелой болезнью, он до последнего не оставлял своей писательской деятельности. В 1933 г. он умирал как признанный, известный литератор и журналист, на смерть которого отозвались многие эмигрантские газеты с чувством горести и утраты.
Скончался С. Р. Минцлов в Риге в 1933 г., и долгое время эта личность не появлялась в исторической литературе, несмотря на оставленные им живые и яркие воспоминания. Как писал автор одной из его биографий, написанных к 70-летию со дня рождения, произведения Минцлова – «это старина, старый быт, умершие исчезнувшие типы, погибшая Русь. В этих книгах ея образы, ея тени, ея отзвучавшие голоса»[862]. А в советской эпохе С. Р. Минцлову, бывшему плотью от плоти императорской России и не поменявшему направление своего творчества, не было места.
Генерал-лейтенант фон Шварц Алексей Владимирович (1874-1953)
Уехал из Трапезунда, чтобы руководить обороной Петрограда на стороне большевиков, занимал должность военного руководителя Северного участка завесы и Петроградского района до 1918 г., но после заключения Брестского мира разочаровался в большевистском правительстве. В 1919 г. был назначен французским командованием без согласия А. И. Деникина военным генерал-губернатором Одессы. Через Константинополь уехал в Геную, откуда потом переехал в Париж. В 1923 г. эмигрировал в Буэнос-Айрес с супругой, где писал воспоминания и труды по фортификации, некоторые из них были изданы на испанском языке. До конца своих дней генерал чувствовал себя в Аргентине чужаком, не имея в этой стране даже присвоенного воинского звания (преподавал в военных учебных заведениях Аргентины как гражданское лицо). Но по сравнению со многими другими эмигрантами жизнь его сложилась относительно благополучно, и ее конец он посвятил научной деятельности. Написал также опровержение на книгу С. Р. Минцлова «Трапезундская эпопея», избранные цитаты из нее приведены в настоящей работе. В 1953 г. А. В. фон Шварц скончался и был погребен на кладбище Реколета в Буэнос-Айресе.
Крымский А. Е. (1871-1942)
В 1918 г. этот востоковед стал одним из учредителей и академиков Академии наук Украины, где занимал должность непременного секретаря, по приглашению первого президента Академии наук Украины В. И. Вернадского переехав из Москвы в Киев. В. И. Вернадский вспоминал, что Крымского «пришлось привезти в товарном вагоне», так как тот «правильно соглашался ехать “навсегда” в Киев только со своей большой библиотекой по востоковедению на арабском, персидском, турецком и других языках и по украинистике, которую он собирал всю жизнь»[863]. На Украине Крымский проводил этнографические, фольклористические, востоковедческие исследования, преподавал на кафедре восточной истории Киевского университета, в Институте восточных языков, был организатором востоковедческих обществ и комиссий. С его именем связано также создание библиотеки Украинской академии наук. В последние годы он, как и всегда, много и плодотворно трудился, Великая Отечественная война помешала изданию некоторых его книг, начатых в последние годы. Отправленный в эвакуацию, 25 января 1942 г. ученый скончался и был похоронен в казахстанских степях близ Кокчетава[864].
Макаренко Н. Е. (1877-1938)
В 1920-1930-е гг. разрабатывал теорию музейного дела, участвовал в раскопках скифских курганов. В 1918 г. вернулся на родину, на Украину, и поселился в Киеве, где работал в составе различных комиссий и учреждений. Благодаря H. Е. Макаренко был сохранен от сноса Софийский собор. Археолога и искусствоведа регрессировали (в 1934 г. арестован по обвинению в принадлежности к контрреволюционной организации, в 1938 г. – расстрелян), личный фонд не сохранился[865]. Вторая жена археолога добилась его посмертной реабилитации в 1966 г.
Уварова П. С. (1840-1924)
После Октябрьской революции проживала сначала в Ессентуках, потом в Майкопе. В 1919 г. была эвакуирована из Новороссийска на корабле «Св. Николай» в Югославию, где скончалась в 1924 г. В архиве семинара Кондакова в Праге (Seminaruim Kondakovianum) хранится одно из самых первых научных исследований ее жизни и творчества с попыткой оценки вклада в историографию, написанное П. А. Остроуховым[866] на английском языке. Сравнительно недавно были изданы мемуары П. С. Уваровой, заканчивающиеся, правда, 1914 г.[867] Остроухов так сообщает о последних годах ее жизни: «Вняв увещеваниям детей, она покинула Россию и уехала на Кавказ, где продолжала свои археологические исследования и закончила свой труд “Описание грузинских евангелий XV-XVI вв.” <…> Неудача белого движения в России заставила ее эмигрировать в Югославию в сопровождении своей большой семьи <…>, где она потом жила с двумя дочерьми, обеспечиваемая финансовой помощью Чехословацкого министерства иностранных дел»[868].
Митрополит Хрисанф (1881-1949)
Митрополит активно способствовал развитию культурной жизни г. Трапезунда и был самым авторитетным лицом среди греческого населения. В 1923 г. он покинул Понт, уехал в Афины, где стал впоследствии Афинским митрополитом. С 1928 г. и до самой смерти был председателем Комитета понтийских исследований, а научный журнал «Архейон Понту» («Понтийские древности»), учрежденный в 1928 г. при его участии, до сих пор пользуется уважением в научном сообществе. В 1933 г. Хрисанф издал «Историю Трапезундской церкви». В 1970-е гг. впервые вышли в свет, подготовленные его биографом Тасудисом, его воспоминания, отдельные выступления и статьи. Однако в первую очередь митрополит остался известен среди широкой общественности как один из церковных и политических руководителей понтийских греков в первой половине XX в.