Другое, очень краткое упоминание венедов есть у Плиния, который причисляет их к сарматам. Плиний, в отличие от Тацита, не анализирует характеристики, присущие собственно венедам, а навешивает на них «этикетку», основываясь на внешних по отношению к ним соображениях. Для Плиния вся территория восточнее Вислы — это Сарматия, и, следовательно, племена, там живущие, — это племена сарматские.
Кроме Тацита и Плиния венетов, скорее всего, тех же самых, упоминает и Клавдий Птолемей в своём «Географическом руководстве» (II в. н. э.):
…занимают же Сарматию большие племена: венеды вдоль всего Венедского залива и севернее Дакии певкины и бастерны (бастарны), а вдоль всего побережья Меотиды языги и роксоланы, и глубже —
— то есть внутри, между —
— этих гамаксобии и аланы-скифы.
Птолемей, будучи более поздним автором, информативен гораздо меньше Тацита и к тому же ошибочно выводит венедов на побережье Балтики, которое в I–V веках занимали высаживающиеся волнами одно за другим германские племена.
Таким образом, остаётся сделать вывод и нам: какую-либо этническую принадлежность венедов-венетов, опираясь на свидетельства древних авторов, установить нельзя. Правда, интересную пищу для размышлений даёт такое указание:
Форма этнонима у Тацита (Germ. 46: Venethi), как и соответствующие его формы у Плиния (Nat. Hist. 4.97: Venedi) и Птолемея (III. 5. 7, 8: Ουενέδαί), говорит о германском источнике. Написание — th-/-d-(-d-) отражает р-/-ð-, с чередованием по закону Вернера, получившееся из и. — е. — t— в результате общегерманского передвижения согласных. Эта германизированная форма встречается у античных авторов только при обозначении венетов восточноевропейских. [27]
Получается, античным писателям про венедов рассказывали германцы? Не бастарны ли, в античных землях воевавшие?
Возможно. Позиционное сужение [с] > [і] было характерно для многих древнегерманских языков в разное время. Вероятно также, что это название могло пойти как раз непосредственно от пшеворцев. Если предположить, что те говорили на диалекте прагерманского языка, то это предположение, конечно, ничего не даёт с научной точки зрения, но зато позволяет ещё с одной стороны взглянуть на лингвистические параллели в немецком и русском языке.
Во всяком случае, есть о чём подумать. Ведь Тацит писал в промежутке между 55 — около 117 гг. н. э. (то есть когда жил). И упоминает ещё готонов, что живут меж лугиями и ругиями. Таким образом, фиксируется момент, когда готы-готоны вклинились меж пшеворцами и оксывцами. Но венеды в это время у Тацита уже существуют и рыщут по лесам. Есть и бастарны, которые языком «повторяют германцев». Поскольку они из одной культурной общности (германской ясторфской) происходят, то венеды должны тоже говорить на каком-то германском диалекте. А следовательно, этот этноним может быть и их самоназванием. Может быть, от —
— *феnу-, V., стремиться, желать, любить, выигрывать, побеждать?
При суффиксе *-eto- лингвистических возражений это не вызывает. Но вызывает исторические:
Но был язык. Если он был прагерманским, то венеды — прагерманцы вне зависимости от того, осознавали ли они этот факт или нет. А вот это-то как раз плохо согласуется с тем, что в известных нам древне- и новогерманских языках их этноним в круг германских этнонимов не входит, а традиционно обозначает негерманское население на восток от основного ареала. То есть сами германцы венедов таковыми не считали и, видимо, имели для этого основания. А единственным основанием для отнесения к. — либо группы к «своим»/«чужим» в отсутствие прочих маркеров идентичности был, как уже замечено, язык. Таким образом, венеды Тацита et al., скорее всего, говорили не по-германски.
И дальше wiederda делает интереснейшее предположение:
По-каковски, в таком случае? Праславянский — очень сомнительно. Весьма вероятно, что их язык относился к некой индоевропейской группе, впоследствии исчезнувшей. Может, они были иллирийцы, как некоторые полагали. Или кельты.
Что ж, не лишено оснований, как говорится. Пшеворцы — культура-то кельтизированная. А о том, что иллирийские венеты могли «достаться» шпеворцам через лужицкую культуру, мы уже говорили…
Но все это, увы, зыбкие гипотезы и предположения. Потому я лично сделаю примерно такой вывод: венеды — это часть населения пшеворской культуры, еще не разошедшегося по будущим национальностям. Нам трудно такое представить, но ведь национальности не формировались каждая сама по себе от далёких племён питекантропов, а возникали почти что на наших глазах. Поэтому сейчас бессмысленно спорить, чьими предками были пшеворцы — германцев или славян. И тех, и тех. А сами были третьими. С этнической точки зрения это была ещё глина. К кому пристанут, в каких природных условиях окажутся — на тех и похожи станут. Ибо нет ещё национального сознания и самосознания.
Поэтому я так упорно хочу держаться подальше от этнического сопоставления археологических культур. Прежде всего, повторюсь, потому, что люди тогда не жили в понятиях этноса-народа. Народом считался volk (folk) — та группа достаточно близких географически хозяйств, которая совокупно могла выставить сотню-другую-третью воинов. Полк. Остальные опознавались по принципу своего или чужого языка. И те, кто говорил на непонятном языке, были «не мы» и не «люди». Следовательно, даже «полк» в сотню-две копий, уйдя со своей земли и победив другой «полк», сам становился вскоре другим «фольком». А если уходил достаточно далеко, чтобы начиналась языковая дивергенция — то через какое-то время превращался в «других», «не нас». При этом, вполне возможно, неся с собою по-прежнему признаки своей археологии, ибо продолжать делать свои вещи было привычно и удобно.
Точно так же — ясторфцы, лужичи и так далее. Они и не знали, что образуют единую культуру, общность: их собственной верхней национальной единицей был род, а все остальные — так, раз в год на тинг соберутся… Но не совсем чужаки, конечно, ведь на одном языке говорят…
Так вот, ещё до разделения на племена часть пшеворских родов получила какое-то влияние, отличное от других. Может, в процессе латенского движения до них действительно какой-то осколок кельтских венетов добрался. И курсировали они где-то по Висле — Бугу — Припяти, где относительно пусто было.
А что собою представляли, собственно, венеты?
Тут можно только реконструировать, так как археологии по себе они фактически не оставили. Лес, что тут оставишь. А за четыреста лет жизни здесь они именно к лесу приспособились.
Например.
Нет нужды в долговременном доме. Всё равно расчищенная от леса и удобренная его же золою земля хорошо родит не долее трёх-пяти сезонов. А дальше отправляйся на новую раскорчёвку и золение. Так лет за тридцать вокруг хуторка зона в буквальном смысле выжженного пространства остаётся. И надо сниматься всем родом-селением и на новое место перекочёвывать.
Кстати, интересны в этой связи исследования, проведённые на Украине. На другом, правда, материале, на Пеньковском, но принципиальной разницы с тем, что я тут описываю, нет:
Тщательное изучение стратиграфии ранних славянских землянок, построенных на Украине, показывает, что они существовали недолго. Д. Т. Березовец установил, что землянки могли простоять не более пятнадцати-двадцати лет, а каждые шесть-семь лет им был необходим капитальный ремонт. В каждом жилище могли разместиться семьи не более чем из шести или семи человек, как только число жильцов увеличивалось, приходилось строить новое жилище. [102]
Жилище на шесть-семь лет. А значит, что? Никакого фундамента. И долго, и дорого, и камня нет. Проще квадрат в земле вырезать, стены из брёвен в него вставить, пол укрыть тёсом да и жить в этой полуземлянке. Сверху соломой или дёрном прикрыл — хорошо! Печку поставил — тоже недолговременную — каменки достаточно, почти что в виде очага.
Ещё раз повторим вопрос: а значит, что? И повторим ответ: никакого фундамента. Ни в доме, ни в душе, ни в обществе. Нет долговременной собственности. Нет своей родины. Кстати, именно поэтому, как мы постоянно будем убеждаться, эти лесные жители станут снова и снова упорно возвращаться туда, где у них родина сеть, но — сакральная. Где они были скифами-пахарями и им с неба упал золотой плуг.
Ничего не жалко, кроме нескольких орудий, необходимых для труда, но дорогих в силу технологии изготовления. Никого не жалко, ибо кроме нескольких своих, родных, прочие просто не нужны, поскольку расчистить гектар леса своими силами вполне возможно, а вот кормиться с него всяким посторонним совершенно незачем.
Ничего долговременного, ничего родного. Земля дарит лишь за счёт сё опустошения, а не векового ласкового возделывания. А потому норма твоего потребления находится в прямой зависимости от нормы сё эксплуатации. И всего остального, следовательно, тоже.
Укреплений не строится. Зачем? Даже солдату тут взять нечего, кроме разве что корчажки глиняной. Да и той грубо лепленной. От зверя тын ухоронит. А одиночка какой сам не придёт. Плохо тут к пришельцам относятся. Боятся их. А потому сразу убивают. Дабы худого не случилось.
Торговать нечем. Чтобы что-то купить, надо что-то продать. А для этого нужно сперва прибавочный продукт произвести. А что ты тут произведёшь, когда на сотке полпуда зерна посеешь, а пуд по осени снимешь? Так что если железный топорик имеется — это хорошо, это богатство…
Нет собственности — слабые общественные связи. Ибо общество — это закон, а в дебрях закона нет. Всё, что нужно от соседей — чтобы у них были мальчишки, готовые взять замуж девок из твоего рода. И, соответственно, девчонки, ибо и твой род должен прирастать детьми. Соседи располагаются не так чтобы близко — километрах в пяти-шести. Но и недалеко, так что несколько селений находятся в постоянном контакте, образуя «вервь», противопоставляя сё уже совсем дальним соседям из других вервей. Хотя признавая и за ними некую общность — один язык.