ения распространялся по ареалу связанных со славянами племен, пока лишь к X–XI векам не стал общим их украшением. И тем самым этносимвольным признаком.
Что опять же говорит о том, что височные кольца распространялись вместе с модой на них среди расходящихся по Русской равнине пражско-корчакских славянских племен.
Любопытно, что они часто встречаются в поздних славяно-аварских захоронениях. Здесь снова возникает аллюзия на эти самые игры в «понигелз» — словно муж-аварин вносил в облик жены некий элемент, символизирующий ее покорность ему. Как покорность лошадки, на которую надеты трензеля. Не отсюда ли и мода пошла? — доблестным славянским мужам, что на протяжении аварской эры участвовали в боевых походах, включая такой героический эпизод, как штурм Константинополя, тоже, поди, лестно было укрепить на своих женах знак покорности…
Но еще более любопытно, что, судя по археологии, до славян височные кольца носили балты. По данным Е. А. Шмидта, который сам участвовал в раскопках балтских поселений, —
— на юго-востоке Литвы височные кольца известны еще до эпохи великого переселения народов — с самого начала I тыс. н. э. Таковыми являются плоские височные кольца I–II вв. н. э., бывшие частью женского убора, который в целом характерен для балтских племен того времени. Кстати, такое же височное кольцо найдено и в восточной части этого ареала на городище Холмец в верховьях р. Десны в пределах расселения днепро-двинских племен. Во II в. н. э. опять-таки в западной части ареала вошли в моду проволочные в 3–5 оборотов спиральные височные кольца. В IV–V вв. н. э. в пределах всего вышеуказанного пространства были распространены круглопроволочные браслетообразные сомкнутые височные кольца, включая Юго-Восточную Литву, где бытовали браслетообразные височные кольца разных типов (с заходящими концами, сомкнутые и иногда со спиральным завитком на одном конце). [369]
Что, однако, тут примечательно — датировка. Появления новых типов колец совпадают с нападениями чужаков на лесостепной ареал «наших» земледельческих культур. В I веке — сарматы. Во II — готы. Затем гунны. Возникает ощущение, что выплеск населения в леса вносит в местные культуры новые модели височных колец.
Да, верно. Нигде я не встречал упоминаний, что население зарубинецкой или киевской культур носило кольца. И сразу все предыдущее логическое построение рушится. Но с другой стороны, если постзарубинецкая тушемлинско-банцеровская группировка носила кольца, то отчего их не могло быть у зарубинецкой? Только не было у них еще традиции класть их в могилу…
Впрочем, не исключено, что новые беженцы-мужчины, встречая местных красоток с символизирующими покорность кольцами на висках, немедленно проникались к ним симпатией. А дамы-иммигрантки, соответственно, — черной завистью. Но поскольку прямое копирование было невозможно — в силу иного менталитета, который всегда перерабатывает чужие культурные достижения под себя, — то и с местными артефактами происходила определенная трансформация. Мы же знаем женщин — даже одинаковое с кем-то платье вызывает у них чувство священной ярости!
История височных колец позволяет задуматься и еще об одном обстоятельстве. Дело в том, что если смотреть по карте распределения их находок по типам, то мы увидим сразу несколько парадоксальных областей. Не везде известные «типажи» колец совпадают с местом жительства тех племен, которым они должны бы принадлежать. Например, ромбощитковые височные кольца новгородских словен сформировались не в районе озера Ильмень, как, кажется, можно ожидать. А в Смоленской области. А вот, скажем, заметная компактная «колония» эсоконечных колец В. В. Седовым указывается в районе Ростова Великого, на северо-востоке Руси (см. рис. 28).
Представить, что туда забралась какая-то большая группа «праго-корчакцев», трудно и странно. Даже если предположить, что в этом вопросе маститый историк несколько перегнул палку, все равно характерные для потомков именно «узких» славян перстнеобразные височные кольца встречаются здесь и позже, вплоть до XI века. Вместе с землянками южнорусского типа.
А значит, кольца для нас становятся не только относительно надежным для такой давней истории этническим маркером, но еще и показателем движений племен или их частей. А главное — показателем их формирования! Потому что от Праги до Ладоги дошли не «узкие» славяне — даже несмотря на то, что сохранили свое племенное имя. А те из них, кто ранее зачем-то сделал остановку под Смоленском. И приобретал соответствующие этнические влияния и изменения.
Классификация древнерусских височных колец была разработана А. В. Арциховским и уточнена и дополнена В. П. Левашовой. И что же мы видим?
Практически для каждого племени характерны свои особенности этих украшений. Скажем, в состав женского головного убранства населения, оставившего смоленско-полоцкие длинные курганы, входили проволочные височные кольца с пластинчатыми расширениями на заходящих друг на друга несомкнутых концах. Это ясно кто — кривичи (культура длинных курганов) полоцкие и смоленские. Они же полочане «Повести временных лет».
А рядом с ними, на северо-западе, характерной деталью женского костюма являлись ромбощитковые височные кольца. Это — надежный этнохарактеризующий признак новгородских словен.
Рис. 28. Распространение эсоконечных височных колец на восточнославянской территории: а — памятники с находками эсоконечных височных колец; б — ареал пражско-корчакской культуры; в — регионы расселения славян пражско-корчакской группы
У дреговичей распространены перстневидные височные кольца с заходящими в полтора оборота концами.
Перстневидные височные кольца, сплошные, со спаянными концами, характерны для племени древлян.
В среднем течении Десны, в бассейне Сейма и верховьях Сулы выделяется своеобразная группа S-видных спиральных колец — характерный этноопределяющий признак племени северян.
В области расселения радимичей в Посожье распространены семилучевые височные кольца.
И только для браслетообразных сомкнутых височных колец племени-«хозяина» не находится.
А между тем в середине и третьей четверти I тысячелетия н. э., точнее, около VI века (а на Смоленщине фиксируется и в V веке!), племя, женщины которого носили такие украшения, расселялось в Полоцком Подвинье, Смоленском Поднепровье и части районов Волго-Окского междуречья. Расселялось среди аборигенного балтского и финского населения. И потихоньку обросло их влиянием настолько, что некоторые исследователи стали причислять его к восточнобалтским. Но при этом не могли избавиться от ощущения, что слишком много в нем… славянского.
Так, П. Н. Третьяков, немало потрудившийся на раскопках в Смоленском Поднепровье и Подвинье, отмечал еще полвека назад:
В области Верхнего Поднепровья известно немало и таких археологических памятников — городищ, поселений и могильников середины и второй половины I тыс. н. э., этническое определение которых не представляется возможным. Они сочетают в себе славянские и балтийские элементы… [369]
Правда, ученый объяснял это —
— процессами, приведшими в конце концов к ассимиляции днепровских балтов более сильными и передовыми группировками славянскими.
Но при этом открытым оставался вопрос, что же это за такие передовые славянские группировки V–VI веков, когда сами славяне только-только появились. И появились к тому же за тысячу верст отсюда, в чешском Подунавье и на Волыни. Да и сам Третьяков отмечает «свою самобытную культуру» местного населения, которая, впрочем, лишь незначительно отличается от балтской.
А чему там отличаться? — зададим мы вопрос в скобочках. Один и тот же рельеф, один и тот же климат, одна и та же природная среда. Что, серп ты изобретешь острием наружу? Или грабли со спиральными зубьями? Одинаковость условий диктовала одинаковость технологий. А этнические различия как раз и укладывались на эту линейку самобытности. Масштабную шкалу которой, впрочем, каждый определяет индивидуально.
Другой археолог, А. Г. Митрофанов, изучавший древности IV–VII веков на территории Белоруссии в пределах бассейна Западной Двины и бассейна Правобережного Днепра, высказался по этому поводу так:
…если признать, что эта культура является восточнобалтской, то нельзя, вместе с тем, отрицать и очевидный факт, что ее носители находились под большим влиянием славян.
С тем же успехом эту формулу можно и перевернуть: если признать эту культуру славянской (а особенно, добавим, если признать ее предславянской!), то ее носители находились под большим влиянием балтов. Ибо, повторимся, в ту эпоху исторические славяне находились еще на Дунае и нажимали на Византию. И самое главное — следы появления больших масс нового населения, которое, кстати, пожгло весьма основательно городища и селища тушемлинцев, появляются лишь в VII–VIII веках:
в рамках конца VII–VIII вв. над обитателями этого края нависла серьезная опасность. Повсюду стали сооружаться многочисленные городища-убежища… В конце I тысячелетия н. э. все эти городища-убежища погибли от пожара… Гибель городищ-убежищ, по нашему мнению, следует поставить в прямую связь с появлением в области Смоленского Поднепровья многочисленного нового, вероятно, кривичского населения… [369]
До этого никакого резкого демографического изменения ситуации здесь не наблюдается. И в этих условиях более ранняя славяноморфная культура в этих местах становится необъяснимой. Вернее, объясняется только наличием здесь собственно славяноморфного же населения, то есть наших знакомых венедов. Больше — просто некого!
Еще один исследователь, Е. А. Шмидт, из работ которого я эти сведения и беру, поясняет этот момент:
Основанием для такого предположения служили обнаруженные во время раскопок некоторые особенности жилых построек в виде наземных деревянных домов столбовой конструкции, четырехугольных в плане, частично врезанных в материк на склонах, имевших в одном из углов печь-каменку. Кроме того, керамический комплекс, обычный для памятников тушемлинско-банцеровской культуры, обнаруженный в культурном слое некоторых вышеупомянутых памятников, содержал фрагменты сосудов иных форм с более профилированной верхней третью сосудов. [369]