Русские непобедимы. Главные сражения нашей истории — страница 20 из 45

Армяне и грузины встречали русских солдат как долгожданных освободителей, не жалели для них ни вина, ни мяса. Паскевича приветствовали почти как императора. Слава этого полководца в христианском Закавказье не знала границ. Любопытно, что в современной Армении можно встретить фамилию Паскевичян: в далеком 1827 году многих мальчишек там называли Паскевичами…

Женой и матерью четверых детей отважного генерала являлась двоюродная сестра Александра Грибоедова. Этим родством многие объясняли то высочайшее доверие, которое главнокомандующий оказывал поэту-дипломату. Они вместе готовили спасительный для армян Туркманчайский мирный договор, в результате чего Эриванское и Нахичеванское ханства вошли в состав русской державы. Всем находившимся в подданстве у Персии армянам было разрешено переселяться в Россию. Тогда же было положено начало армянскому суверенитету под российской императорской короной. Тифлис и Эривань стали крупнейшими центрами национальной культуры, а народ, которому грозило окончательное рассеяние, обрел Родину.

Памятник выдающемуся русскому полководцу в советское время установили в Кировакане. Во время чудовищного спитакского землетрясения тот бюст на высоком пьедестале (автор – Беник Петросян) надолго пропал, однако недавно его нашли и установили в Ереване – там, где при освобождении города находился шатер Паскевича. Холм, на котором стоит монумент, также носит имя непобедимого генерала.

Елена Мачульская. Амурский форпост (Присоединение Приамурья)

1 (13) августа 1850-го, капитан 1 ранга Геннадий Невельской, подняв на мысе Куегда Андреевский флаг, объявил обширнейший, богатейший дальневосточный край российской территорией.


К середине XIX века правительство пришло к окончательному, как тогда казалось, решению: «Положить границу нашу с Китаем по южному склону Хинганского Станового хребта и отдать, таким образом, навсегда Китаю весь Амурский бассейн, как бесполезный для России по недоступности для мореходных судов». Отправленная в 1845 году к устью Амура на бриге «Константин» экспедиция в силу неудачного стечения обстоятельств так и не смогла найти вход в широкий, полноводный лиман. Окончательно утвердившись во мнении о том, что пройти там могут только небольшие лодки, Николай I постановил: «Вопрос об Амуре, как о реке бесполезной, оставить».



При тогдашнем положении дел переубедить высшее правительство можно было лишь волею случая и при условии, что в спор вмешаются люди, способные действовать на свой страх и риск, исполненные гражданского мужества и отваги, готовые на любые жертвы для блага Отечества. И такие личности нашлись, а точнее, встретились. Два русских патриота, которых особенно волновала судьба восточной окраины России, оказались в Петербурге в одно и то же время, и эта встреча имела значение историческое.

Выпускник Морского кадетского корпуса (начальником коего был знаменитый Крузенштерн) Геннадий Невельской служил на кораблях, ходивших под вымпелом цесаревича Константина Николаевича. Испытывая огромный интерес к Дальнему Востоку, он перечитал о нем всю доступную литературу и пришел в недоумение: «Неужели такая огромная река, как Амур, не могла проложить для себя выхода в море и теряется в песках, как выходит из упомянутых описей».

В конце декабря 1847-го Невельской был назначен командиром строившегося в Гельсингфорсе военного транспорта «Байкал», который должен был доставить в дальневосточные порты «различные комиссариатские, кораблестроительные и артиллерийские запасы и материалы». Тогда же в столицу прибыл только что назначенный генерал-губернатором Восточной Сибири Николай Муравьев.

Николай Николаевич участвовал в Русско-турецкой войне, воевал в Польше и на Кавказе. В 32 года он уже имел чин генерал-майора, однако из-за множества полученных в боях ранений вынужден был выйти в отставку. А через шесть лет император назначил его руководить одной из самых обширных областей России.

Энергия Муравьева расценивалась современниками как необычайная. «Небольшого роста, нервный, подвижный, – писал о нем Иван Гончаров, – ни усталого взгляда, ни вялого движения… Какая энергия! Какая широта горизонтов, быстрота соображений, неугасающий огонь во всей его организации, воля, боровшаяся с препятствиями!» Недаром впоследствии его станут величать Петром Великим Восточной Сибири.

Когда Невельской поделился с ним мыслью об исследовании устья реки, которая могла дать России выход к Тихому океану, Николай Николаевич тут же поддержал это смелое начинание.

Разумеется, действовать пришлось «не благодаря, а вопреки» – пришло время деятельности, выходящей далеко за рамки чисто служебной. Геннадий Иванович страстно желал «представить добросовестную картину мест, доселе закрытых от нас мраком», однако за самовольное производство подобной описи виновнику грозило строжайшее наказание.

Он отправил Муравьеву письмо, в котором изложил свои соображения: «Конечно, мне было бы гораздо легче отвезти груз в Петропавловск и Охотск, как это доселе предполагалось, чем брать на себя подобную трудную работу, да еще на маленьком судне и с ничтожными средствами, но, постигая всю важность подобных исследований для Отечества и сомневаясь в безошибочности заключения знаменитых мореплавателей об этой стране, осмеливаюсь просить Вашего участия в этом деле».

Еще до выхода в море ему довелось пережить настоящую бурю – бюрократическую. И все же удалось добиться, чтобы транспорт был готов раньше намеченного срока: только так можно было использовать короткое камчатское лето для предстоявших исследований.

21 августа 1848-го «Байкал» вышел из Кронштадта и, пробыв в пути 8 месяцев и 23 дня, в начале мая следующего года благополучно прибыл в порт назначения. Начальник Камчатки капитан Ростислав Машин писал в столицу, что на полуостров «никогда еще не доставлялось такого хорошего качества и прочности материалов и запасов». К задаче, служившей формальным поводом для экспедиции, Невельской отнесся со всей ответственностью.

Перед отплытием он послал императору Николаю I прошение о том, чтобы тот разрешил экспедицию к устью Амура, однако на Камчатке (спустя почти год) получил лишь копию инструкции, которая была составлена для него Муравьевым и до сих пор ожидала монаршего утверждения. Период навигации в Охотском море недолог, и капитан не стал ждать высочайшего разрешения: 30 мая 1849 года «Байкал» снялся с якоря в Петропавловской бухте и направился в сторону острова Сахалин.

А перед этим, собрав в каюте офицеров, Геннадий Иванович объяснил им суть амурского вопроса, его сугубую важность для России: «Господа, на нашу долю выпала столь важная миссия, и я надеюсь, что каждый из нас честно и благородно исполнит при этом долг свой перед Отечеством».

Двигаясь по составленной Крузенштерном карте, Невельской сумел войти в Амурский лиман. «Байкал» встал на якорь в удобной бухте, а капитан и часть команды отправились на лодках исследовать залив, бросая лот для измерения глубин. Потом он напишет: «К вечеру 1 августа 1849 года мы возвратились на транспорт после 22-дневного плавания, сопряженного с постоянными трудностями и опасностями, ибо южные ветры, мгновенно свежея, разводили в водах лимана толчею и сулой, которыми заливало наши шлюпки настолько сильно, что часто приходилось выбрасываться на ближайший берег, а чтобы не прерывать нити глубин, по которым мы вышли из реки, мы принуждены были выжидать благоприятных обстоятельств, возвращаться иногда назад, чтобы напасть на них».

Труды оказались не напрасными. Отважным исследователям удалось выяснить, что Сахалин – остров, отделенный от материка удобным для морских судов водным пространством, и что Амурский лиман имеет два доступных входа – из Татарского пролива и Японского моря.

Однако исследовать сложное устье Амура оказалось куда проще, чем преодолеть чиновничьи заслоны. В Петербурге граф Нессельроде и другие члены Особого комитета обвинили Невельского в самоуправстве и усомнились в истинности открытий, не укладывавшихся в их картину мира.

Геннадий Иванович ответил достойно: «Отправляясь из Петропавловска для описи лимана, я исполнил долг мой. Миловать и наказывать за это меня может только один государь». Затем, объяснив все неблагоприятные обстоятельства, из-за которых его знаменитые предшественники могли прийти к неверным заключениям, сказал: «Мне и моим сотрудникам Бог помог рассеять эти заблуждения и раскрыть истину. Все, что я сообщаю, так же верно, как верно то, что я стою здесь».

Невельской подчеркнул, что «весь этот край может сделаться добычей всякого смелого пришельца, если мы, согласно представлению генерал-губернатора, не примем ныне же решительных мер». Единомышленник Муравьев предлагал «занять устье Амура 70 человеками воинских чинов». Но Особый комитет проявил осторожность: последовал указ, предписывавший основать в заливе Счастья зимовье (чтобы российско-американская компания торговала с гиляками), «но ни под каким видом и предлогом не касаться лимана и Амура». Выполнить это распоряжение должен был капитан Невельской, а он снова поступил так, как ему подсказывала совесть. Сначала в точности исполнил приказ, заложил зимовье, названное Петровским, но, поскольку это никак не мешало приходившим с юга на судах иностранцам утвердиться в Приамурье, Геннадий Иванович «решился итти в реку Амур и действовать ныне же решительно, для достижения главной цели». Капитан отправился в путь на шлюпке, вооруженной однофунтовым фальконетом, с двумя переводчиками из местных и шестью вооруженными матросами.

Далее события развивались, как в кино: «Подойдя к мысу Тыр, я увидел на берегу нескольких маньчжуров и толпу гиляков и мангунов. Выйдя здесь на берег в сопровождении переводчиков Позвейна и Афанасия, я подошел к старшему из маньчжуров, которого гиляки называли джангин, этот маньчжур сидел с важностью на обрубке дерева и тем оказывал свое начальническое влияние на окружавшую его толпу маньчжуров и гиляков. Он важно и дерзко спросил меня, зачем и по какому праву я пришел сюда. В свою очередь и я спросил маньчжура, зачем и по какому праву он здесь находился. На это маньчжур с еще большей дерзостью отвечал, что никто из посторонних, кроме них, маньчжуров, не имеет права являться в эти места. Я возразил ему, что так как русские имеют полное и единственное право быть здесь, то я требую, чтобы он, со своими товарищами маньчжурами, немедленно оставил эти места».