Джангин прибегнул к угрозам, дал знак окружавшим его маньчжурам. Невельской не растерялся, выхватил пистолет и объявил, «что если кто-либо осмелится пошевелиться, чтобы исполнить его дерзкое требование, то в одно мгновение его не будет на свете». Вооруженные матросы тут же встали рядом с командиром, после чего джангин повел совсем иные речи, стал уверять русского офицера в том, что желает с ним поладить, пригласил в свою палатку.
Геннадий Иванович узнал от него, что маньчжуры бывают здесь самовольно, что во всем Приамурье нет ни одного установленного ими либо китайцами поста, а народы, в этих местах обитающие, не подвластны никакому правительству. Гиляки рассказали русским, что каждый год ранней весной в Татарский пролив приходят большие суда, «берут насильно у них рыбу и делают различные бесчинства, за которые их никто не наказывает».
Капитан Невельской объявил местным жителям, что отныне те находятся под защитой русского самодержца (Пила-пали джавгин): «О чем я, как посланный сюда от царя для этой цели, им и объявляю». Ведь он задолго до этого дня, изучив Нерчинский трактат (первый дипломатический акт, касавшийся Приамурья), раз и навсегда для себя вывел: исторические права на Амурский край принадлежат России.
На мысе Куегда в присутствии собравшихся из окрестных деревень гиляков, под звуки залпа из фальконета и ружей, Геннадий Невельской поднял русский военно-морской флаг. Тут же оставил военный пост, названный Николаевским. Охранять его было поручено шести матросам.
Действия храброго офицера вызвали в столичных властных кругах шквал негодования. Утихомирить его сумел Муравьев, добившийся встречи с императором. Царь в итоге назвал поступок капитана «молодецким, благородным и патриотическим», а на докладе Особого комитета начертал свою знаменитую резолюцию: «Где раз поднят русский флаг, там он спускаться не должен».
Для охраны Приамурья от посягательств иноземцев в Николаевском и Петровском постах решено было учредить постоянную Амурскую экспедицию, начальство над которой опять же поручили Невельскому. За четыре года она провела «колоссальную работу государственного значения», собрала ценнейший материал для будущих переговоров с Китаем. Помимо изучения края, Геннадий Иванович и его подчиненные разрешали споры между местными жителями и обеспечивали их защиту от иностранных мореплавателей.
Деятельный губернатор Восточной Сибири Николай Муравьев начал заселять приамурские земли раньше, чем начался диалог с Пекином. В 1854 году состоялся первый сплав по Амуру. Ведь на побережье Тихого океана имели виды англичане и французы, их суда все чаще появлялись в дальневосточных водах. Но теперь здесь одно за другим возникали русские поселения.
В мае 1858-го в небольшом городке Айгуни генерал-губернатором Муравьевым без единого выстрела была одержана блестящая победа: Китай признал полное право русских на территории по рекам Амур и Уссури – земли, которые русские первопроходцы начали осваивать еще в XVII веке. Так Приамурский край, почти полтора века бывший «ничейной землей», официально стал российским.
Игорь Немчинов. «С такими людьми воевать безнадежно» (Крымская война)
В феврале 1856 года начался Парижский конгресс, подведший итоги Крымской войны. Во все прежние эпохи она в народной памяти находилась в тени трех Отечественных, разразившихся в 1812-м, 1914-м и 1941-м. Но это, кажется, не вполне справедливо.
Casus belli
Россия всячески стремилась избежать столкновения. К конфликту подталкивали Франция и Великобритания, заключив в удушающе тесные объятия Османскую империю. Французы во главе с Наполеоном III стали всячески шантажировать турок, требуя отказаться от ранее принятых перед Россией обязательств.
На тот момент в составе империи османов, уже сильно ослабленной, крайне неустойчивой, все еще находились многие области Восточной Европы, населенные православными народами, и Ближний Восток с его главными христианскими святынями. Россия не посягала на статус-кво и настаивала лишь на своем законном приоритете – оставаться на Святой земле в качестве главного духовного арбитра, патрона ближневосточных христиан и паломников, наблюдателя за церковной жизнью в Палестине.
Против этого как раз и выступили французы, пережившие у себя несколько антимонархических, а главное, антирелигиозных по своей сути революций, впитавшие в нескольких поколениях идеологию в духе «шарли эбдо», но внезапно «вспомнившие», что они – представьте себе! – тоже христиане. После чего громогласно и ультимативно потребовали вручить им ключи от Вифлеемского храма Рождества Христова. Турки, то ли испугавшись ультиматума, то ли лукаво симулировав испуг, предпочли рассориться с русским царем. И подать тем самым заявку на вступление в североатлантический альянс. Это было первое, но не последнее в мировой истории принятие Турции в «блок НАТО».
И если в XXI веке ее правителям, чтобы до предела испортить отношения с русскими, вздумалось сбить боевой самолет в небе над Сирией, то в середине XIX столетия османские власти избрали другой способ удара в спину: на родине Спасителя они фактически уравняли в правах, с одной стороны, христианнейшего монарха и его подданных, а с другой – расхристанных псевдокатоликов, искавших лишь повода покуражиться. Мог ли Николай I снести подобное оскорбление от турецких «партнеров»?
Мотивы и причины
Российский император оказался до конца верен своей исключительно миролюбивой политике. Он даже был готов терпеть французов с ключами от Вифлеемского храма в руках. Однако взамен потребовал у турок некоторых внешнеполитических уступок. Таковые предполагали усиление особой роли России на Балканах и в Палестине, причем ко взаимной выгоде обеих империй. Османам это позволило бы максимально долго сохранять территориальную целостность, несколько нормализовать социальный климат в стране, раздираемой межрелигиозными и межэтническими конфликтами-противоречиями. Русские обеспечили бы устойчивый мир на своих юго-западных границах, помогли бы балканским, закавказским и ближневосточным единоверцам уменьшить дикий гнет со стороны полубезумных исламистов и прочих башибузуков. Если бы не вмешались в этот сугубо миротворческий процесс западные державы, русский царь наверняка смог бы добиться поставленных целей. Но у французов и британцев на сей счет были совершенно другие планы, им требовалась война: как максимум – на уничтожение нашей страны, как минимум – на ее значительное ослабление. Первые к тому же мечтали взять реванш за поражение в наполеоновских баталиях, вторые – разжиться за счет русских пространств новыми колониями. Чем подпитывалась их уверенность в благополучном для себя исходе военной кампании? В советские времена наши историки отвечали на этот вопрос стандартно: крепостническая Россия сильно отставала в технологическом отношении от западноевропейских государств, что гарантировало им на случай войны явное превосходство. Что ж, вряд ли и теперь можно эту причину счесть малоубедительной. Действительно, индустриализация в тех же Франции и Великобритании шла гораздо быстрее, нежели в нашей стране, и разница в развитии военно-промышленных комплексов стала весьма ощутимой. Самый показательный пример: интервенты убивали русских бойцов из нарезного оружия, которое было куда эффективнее гладкоствольного, имевшегося в распоряжении россиян. Проявились и другие преимущества тогдашних натовцев. Скажем, они могли себе позволить атаковать наши порты с моря, а русские моряки, увы, не имели возможности ответить мощной бомбардировкой где-нибудь в Марселе, Саутгемптоне или на Сардинии. Флот России был для этого недостаточно силен.
Особенности национальной историографии
Сегодня, пожалуй, есть все основания полагать: историческая литература прежних эпох давала не вполне адекватные представления о событиях 1853–1856 годов. Советские историки, вскользь упоминая о храбрости, доблести, самоотверженности наших защищавших Родину предков, упирали в основном на то, что Крымская война закончилась для нас абсолютно бесславно и что, дескать, по-другому и быть не могло в годы правления «Николая Палкина».
Дореволюционные историографы зачастую впадали в другие крайности, например, приписывали отдельным политикам, военным стратегам и дипломатам свойства, якобы определявшие ход глобальной истории, будто бы серьезно влиявшие на решение вопросов войны и мира. Скажем, в исследовании Андрея Зайончковского чересчур много внимания уделяется личным качествам турецких пашей, британских аристократов, французских посланников, русских чиновников, из чего логически (если воспринимать месседжи автора буквально) можно вывести: кабы не «самохвальство Лавалета» (французского посла), первоначальный конфликт русских с турками мог бы и не возникнуть. Или: если бы всевозможные пальмерстоны и рэдклиффы оказались именно такими джентльменами, за которых себя старательно выдавали, то с ними вполне можно было бы подружиться, договориться о предотвращении войны. Или: российский чрезвычайный посол князь Александр Меншиков отличался злоязычием, а значит, посылать его на урегулирование спорных вопросов с Оттоманской Портой Николаю I явно не следовало…
Не станем принижать роли личностей в истории. И тем не менее подчеркнем: все эти персоны выражали не столько собственные политические взгляды, сколько интересы самых могущественных сил планеты. Каких-либо случайностей, спонтанных действий в их поведении искать не следует.
Великая шахматная доска
Это была самая настоящая мировая война – как по географическому охвату, так и по стратегическим целям противоборствовавших сторон. Боевые действия разной степени интенсивности шли на Дунае, Черном, Азовском, Балтийском, Белом морях, на Тихом океане; в Крыму и Закавказье, в Дунайских княжествах и Одессе, на Соловках и близ Петербурга, на Камчатке и землях, населенных финнами. В случае безусловного успеха захватчиков Российская империя лишалась многих своих территорий, традиционного геополитического влияния в бассейне Черного моря, на Балтике, в странах Восточной Европы, собственного Черноморского флота и вообще статуса великой державы. В Севастополе уже тогда, а не в результате возможного триумфа (к счастью, несостоявшегося) «революции гидности» развернулась бы во всю мощь крупнейшая военно-морская база североатлантистов.
Если бы победила Россия, то она ограничилась бы освобождением из-под османского ига православных народов, взяла бы под контроль пролив Босфор (возможно, вместе с Дарданеллами) и установила режим наибольшего благоприятствования для всех верующих людей на Святой земле, родине Христа и пророков.
Крымская война выявила условных, а не абсолютных победителей. Российский народ, проявив, как принято говорить, беспримерное мужество и стойкость, сумел отстоять независимость и целостность родной страны. Хотя верх одержал-таки североатлантический альянс. Он уже было оттяпал себе Крым и город русской славы, однако наши войска под занавес этой мировой кампании захватили на востоке Турции стратегически важный для нее Карс. В итоге на Парижском конгрессе «натовцы» согласились оставить Севастополь и весь полуостров, а русские в обмен на это снова отдали Карс туркам.
Почему Крым – наш
С этими героическими и трагическими событиями связаны самые славные имена: адмиралов Павла Нахимова, Владимира Корнилова, Владимира Истомина, хирурга Николая Пирогова, Льва Толстого и его друга Аркадия Столыпина (знаменитого и безупречного государственного служащего, к тому же отца легендарного премьера) и многих других. Биографии и заслуги этих людей перед Родиной узнать в век интернета совсем нетрудно. Мы же за наилучшей иллюстрацией главного итога Крымской войны обратимся к недавней авторской телепередаче Никиты Михалкова и позаимствуем из нее чрезвычайно проникновенный, уникальный по своей выразительности текст, письмо французского солдата другу – из Крыма в Париж: «Наш майор говорит, что по всем правилам военной науки им (русским) давно пора капитулировать. На каждую их пушку – у нас пять пушек, на каждого солдата – десять. А ты бы видел их ружья! Наверное, у наших дедов, штурмовавших Бастилию, и то было лучшее оружие. У них нет снарядов. Каждое утро их женщины и дети выходят на открытое поле между укреплениями и собирают в мешки ядра. Мы начинаем стрелять. Да! Мы стреляем в женщин и детей. Не удивляйся. Но ведь ядра, которые они собирают, предназначаются для нас! А они не уходят. Женщины плюют в нашу сторону, а мальчишки показывают языки. Им нечего есть. Мы видим, как они маленькие кусочки хлеба делят на пятерых. И откуда только они берут силы сражаться? На каждую нашу атаку они отвечают контратакой и вынуждают нас отступать за укрепления. Не смейся, Морис, над нашими солдатами. Мы не из трусливых, но когда у русского в руке штык – дереву и тому я советовал бы уйти с дороги. Я, милый Морис, иногда перестаю верить майору.
Мне начинает казаться, что война никогда не кончится. Вчера перед вечером мы четвертый раз за день ходили в атаку и четвертый раз отступали. Русские матросы (я ведь писал тебе, что они сошли с кораблей и теперь защищают бастионы) погнались за нами. Впереди бежал коренастый малый с черными усиками и серьгой в одном ухе. Он сшиб двух наших – одного штыком, другого прикладом – и уже нацелился на третьего, когда хорошенькая порция шрапнели угодила ему прямо в лицо. Рука у матроса так и отлетела, кровь брызнула фонтаном. Сгоряча он пробежал еще несколько шагов и свалился на землю у самого нашего вала. Мы перетащили его к себе, перевязали кое-как раны и положили в землянке. Он еще дышал. «Если до утра не умрет, отправим его в лазарет, – сказал капрал. – А сейчас поздно. Чего с ним возиться?» Ночью я внезапно проснулся, будто кто-то толкнул меня в бок. В землянке было совсем темно, хоть глаз выколи. Я долго лежал, не ворочаясь, и никак не мог уснуть. Вдруг в углу послышался шорох. Я зажег спичку. И что бы ты думал? Раненый русский матрос подполз к бочонку с порохом. В единственной своей руке он держал трут и огниво. Белый как полотно, со стиснутыми зубами, он напрягал остаток своих сил, пытаясь одной рукой высечь искру. Еще немного, и все мы, вместе с ним, со всей землянкой взлетели бы на воздух. Я спрыгнул на пол, вырвал у него из руки огниво и закричал не своим голосом. Почему я закричал? Опасность уж миновала. Поверь, Морис, впервые за время войны мне стало страшно. Если раненый, истекающий кровью матрос, которому оторвало руку, не сдается, а пытается взорвать на воздух себя и противника – тогда надо прекращать войну. С такими людьми воевать безнадежно».