Мне пришлось, например, ознакомиться с донесением французского военного атташе в Лондоне, относящимся еще к осени 1916 года. В нем сообщалось французскому правительству о заявлении великого князя Михаила Михайловича, будто в Петрограде очень взволнованы сведениями, что во Франции среди русских солдат партийными лицами ведется революционная пропаганда.
Читатель, знакомый с русскими событиями того времени, конечно, хорошо знает, что существовали и более глубокие причины, чем неудачи на фронте, колебавшие в то время настроение наших войск.
15 марта отрекся от престола русский царь, и власть перешла в руки Временного правительства. Едва ли в значении и причинах происшедших событий русский солдат из крестьян отдавал себе ясный отчет, но внутренним своим чувством он, однако, не мог не ощущать значительности происшедшей перемены. В связи с этим в его душе, отравленной ядом соблазнительной пропаганды, несомненно должны были всплыть на поверхность самые затаенные мечты и надежды. Если утомление войной серьезно сказывалось среди солдат иностранных армий, отличавшихся более значительным интеллектуальным развитием и потому большей сознательностью, то удивительно ли, что то же чувство нашло себе место в переживаниях нашего простолюдина, к тому же далеко заброшенного от родины, где совершались крупные события, о которых до него доходили самые разноречивые сведения. Может быть, делят уже землю и тем осуществляют мечту, вечно тревожившую душу русского крестьянина со времени его освобождения от крепостной зависимости! «Мы ваши, земля же наша», – в таком виде рисовались русскому крестьянину отношения его к помещику в период крепостничества, и потому оставление части земли при освобождении в руках помещиков могло казаться ему крупной несправедливостью, исправления которой он ежеминутно ожидал.
«А что если и в самом деле уже делят землю, не опоздать бы самому!» И в душе его складывалось неодолимое стремление скорее кончать войну и ехать домой, чтобы стать на страже собственных интересов.
Такие или подобные мысли несомненно роились в душе почти каждого русского солдата – прежде всего крестьянина. К этому надо добавить полное непонимание им целей войны и гнетущую тоску по родному «ландшафту»…
В 1-й особой бригаде, формировавшейся в Московском районе, и особенно в 1-м полку, люди были «посознательнее». Вышедшие из фабричной среды, они давно были уже затронуты классовой пропагандой и потому легче откликались на революционные лозунги. К их услугам явились и более активные агитаторы. Частично одетые в форму русских матросов, они легко входили в доверие солдат и, ловко отстраняя офицеров, становились в положение «вожаков» задуманного движения.
Нельзя, тем не менее, не отметить с чувством некоторого удовлетворения, что русские части, находившиеся на французском фронте, несмотря на переживавшиеся Россией события и неблагоприятные условия, все же с известным порывом выполняли свои обязанности перед союзниками вплоть до конца апреля. При этом надо иметь в виду, что о происшедших в России событиях русские бригады были официально извещены лишь незадолго до начала серьезнейшего для них боевого испытания.
В самом деле: только 29 марта 1917 года генерал Палицын обратился в Главную французскую квартиру от имени русского Верховного главнокомандования с просьбой предоставить возможность русским частям выполнить присягу в верности Временному правительству, причем, по донесению от 13 апреля того же года, операция эта прошла в полном спокойствии.
Таким образом только общая неудачно сложившаяся на французском фронте боевая обстановка вызвала в них тот моральный надлом, от которого они не могли уже оправиться. Боевая неудача послужила той последней каплей, которая переполнила накопившуюся под влиянием агитации чашу усталости войной и непонимания обстановки. В этом явлении немалую роль сыграла также и та отчужденность от французской нации, в которой сразу оказались русские войска во Франции со времени их снятия с боевого фронта и дальнейшего развития революции в России.
Французский народ не мог понять всего драматизма наступившего в России положения. В прессе началась жестокая травля русских, и с этим злом пришлось вести упорную борьбу Военно-осведомительному бюро и Комитету военнослужащих в Париже. Кличка «изменник» висела над каждым русским человеком. Забыты были все усилия и жертвы, принесенные Россией на алтарь общего дела с самого начала войны. К сожалению, такой жестокостью и несправедливостью отличается вообще психология всякой массы в тяжелые минуты ее жизни!
После апрельского наступления части 1-й и 3-й особых русских бригад были постепенно отведены на левый берег р. Марны, в район Монмор-Байе (Montmor-Bayé), a затем в лагерь Неф-Шато (Neuf-Château), где они сосредоточились в последних числах названного месяца. Кадры обеих бригад после боев очень поредели, и генерал Палицын просил Петроград о скорейшей высылке, в качестве пополнений, не менее 300 офицеров и 3000 солдат.
Уже в это время к русским войскам стали ежедневно из Парижа наезжать по несколько агитаторов и собирать солдатские митинги, стараясь на них вооружать солдат против офицеров. Цель была ясная: взорвать привычную дисциплину, после чего солдатская масса неминуемо должна была стать послушным орудием в руках выборных комитетов. Офицерскому составу, малосведущему вообще во внутренней политике, стало все труднее бороться с разложением. Многим пришлось отстраниться. Одним из первых должен был оставить свой командный пост начальник 3-й особой бригады генерал Марушевский. Еще раньше ушел из состава бригады командир 1-го особого русского полка полковник Нечволодов, произведенный в генералы и получивший новое назначение в Россию. В общем, стало чувствоваться неминуемое приближение революционного «зверя».
Стремление «во что бы то ни стало» кончить войну не было, однако, всеобщим среди русских элементов, находившихся во Франции.
Известно, что в конце мая 1917 года из русских бригад было избрано 10 человек делегатов, которые должны были отправиться в Россию с осведомительными целями. Настроение их было определенно против «сепаратного» мира. Они выражали желание об открытии «общих» переговоров о мире и считали необходимым вести эти переговоры «со штыками в руках»…
В том же мае известный французский деятель Альбер Тома в беседе с начальником штаба русского Верховного главнокомандующего генералом Алексеевым, обсуждая меры по возбуждению в России интереса к продолжению войны, выражал мнение о желательности отправления в Россию многих сотен русских волонтеров, сражавшихся в рядах французских войск и горевших желанием довести войну до победного конца.
4 июня 1917 года командующий Восточной группой армий генерал де Кастельно посетил большую часть пунктов расположения русских бригад в районе Неф-Шато и видел все полки.
В результате своего объезда он доносил, что полки приняли его с должным почетом, но отсюда, по впечатлению названного генерала, нельзя выводить впечатление об их дисциплинированности. По заключению генерала Кастельно, они пребывают в полной бездеятельности и с военной точки зрения потеряли былую ценность.
«Господа Рапп и Морозов, – писал упомянутый генерал, – торопят с образованием советов, ибо солдаты больше не слушают офицеров, но вопрос в том, вернут ли советы войскам их боевую ценность!»
Заключение генерала Кастельно сводилось к необходимости предусматривать возвращение бригад на родину. В ожидании же результатов предварительных по сему переговоров он находил желательным направить обе бригады, по особо избранному маршруту и согласно выраженному ими желанию, в один из внутренних лагерей.
Главнокомандующий французскими войсками генерал Петен, препровождая это заключение военному министру, выразил с ним свое согласие и находил подходящим для размещения в них наших войск лагерь Куртин (Camp de Courtine), близ Лиможа.
Предполагалось в нем разместить 318 офицеров и 15 000 русских солдат; при них 29 французских офицеров и 142 французских солдата.
Этим приговором было оборвана дальнейшая боевая деятельность русских бригад. Согласно инструкции генерала Занкевича, заменившего генерала Палицына и носившего звание представителя Временного правительства при французских армиях (Représentant du gouvernement provisoire auprès des armées françaises), обе бригады были сведены в дивизию под начальством генерала Лохвицкого и осуждены на отправку в тыл, где их ждала полная бездеятельность, a следовательно, и дальнейшее разложение.
Французов очень беспокоила мысль о возможности распространения в России и за границей неверных сведений о мерах, принятых французским командованием в отношении русских бригад. Эти сведения, несомненно, должны были бы быть использованы в России крайними элементами для возбуждения умов как против Франции, так и против Временного правительства в России. Вследствие этого в Петроград военному атташе при французском посольстве была послана 4 июня телеграмма от французского военного министра, в которой требуется категорическое опровержение всяких слухов о каких бы то ни было насильственных действиях, принятых во Франции по отношению к русским бригадам. Рекомендовалось засвидетельствовать о проявленной русскими бригадами храбрости на французском фронте и наличии в рядах этих бригад больших потерь, которые и вынудили оттянуть эти части с фронта для их пополнения. Некоторое возбуждение, замеченное в их рядах, должно было быть приписано революционной пропаганде и переходу бригад на новое положение, установленное статутами, вновь изданными русским Временным правительством. В этих условиях французское военное командование сочло своим долгом сосредоточить русские бригады в одном из внутренних лагерей (ля Куртин), дабы дать бригадам возможность прийти в спокойное состояние и заняться осуществлением необходимых мероприятий по сведению их в одну дивизию.
Так как во Франции в данное время ощущалась острая нужда в рабочих, в особенности для обработки полей, то уже через несколько дней по прибытии в лагерь первых эшелонов русских войск было возбуждено ходатайство о привлечении солдат из лагеря ля Куртин к сельскохозяйственным работам. Французские власти, однако, очень недоверчиво отнеслись к этим ходатайствам и, напротив, настаивали на принятии разного рода изоляционных мер для ограждения местного населения от проникновения пропаганды.