Фонтанна и речка
В средине цветника Фонтанна кверху била
И громко о своих достоинствах трубила,
А близ ее текла
Река по камышкам, прозрачнее стекла.
Фонтанна гордая, шумя под облаками,
Сказала так Реке:
«Куда придвинулась ты, лужица, боками?
Не лучше ли б ползла, бедняжка, вдалеке
И поле дикое в своем теченьи мыла?
Пожалуй-ка, построй себе подале дом,
Ты видишь, какова моя велика сила:
Я там всходя реву, где молния и гром;
А ты, в моем соседстве,
О подлости своей не мыслишь, ни о бедстве».
Такою гордостью Река огорчена,
Фонтанне говорит: «Я ввек не уповала,
Чтобы, в железные трубы заключена,
Бедняжкой ты меня и подлой называла.
Причина храбрости твоей и высоты,
Что вся по самые уста в неволе ты;
А я, последуя в течении природе,
Не знаю пышности, но я теку в свободе».
На подлинник я сей пример оборочу:
Представя тихие с шумящими водами,
Сравнять хочу граждан с большими господами,
И ясно докажу… однако не хочу.
Человек и хомяк
Наспавшися в норе, Хомяк окончил сон,
А только полгода изволил выспать он.
«Не стыдно ль засыпаться, —
Увидев Хомяка, вещает Человек, —
И, сокращая век,
В норе своей валяться?»
Хомяк ответствовал насмешке таковой:
«О бедный Человек! Живот скучнее твой.
Я лучше проводить хочу во сне полвека,
Чем, следуя тебе,
Полвека проводить в безделках и гульбе
И в свете представлять скота, не человека».
Разные стихотворения
К сатирической музе
Оставь и не лишай меня, о муза! лиры,
Не принуждай меня писать еще сатиры.
Не столько быстр мой дух, не столько остр мой слог,
Чтоб я пороки гнать иль им смеяться мог.
Привыкнув воспевать хвалы делам преславным,
Боюсь сатириком стать низким и несправным.
Слог портится стихов от частых перемен;
К тому ж я не Депро, не Плавт, не Диоген:
Противу первого я слабым признаваюсь,
С вторым не сходен дух, быть третьим опасаюсь.
И так уж думают, что я, как Тимон, дик,
Что для веселостей не покидаю книг.
А сверх всего, хотя б за сатиры я взялся,
Чему ты хочешь, чтоб в сатире я смеялся?
Изображением страстей она жива,
Одушевляется чрез острые слова;
Взводить мне на людей пороки – их обижу.
Я слабости ни в ком ни маленькой не вижу.
Здесь защищают все достоинства свои:
Что кривды нет в судах, божатся в том судьи.
Что будто грабят всех – так, может быть, то ложно.
Не лицемерствуют они, живут набожно.
Отцы своих детей умеют воспитать,
И люди взрослые не знают, что мотать.
Законники у нас ни в чем не лицемерны;
Как Еве был Адам, женам мужья так верны.
Надень ты рубищи, о муза! и суму,
Проси ты помощи нищетству своему;
Увидишь, что богач дверь к щедрости отворит
И наградить тебя полушкой не поспорит.
Не щедрый ли то дух – взяв тысячный мешок,
Полушкою ссудить? ведь это не песок.
Размечешься совсем, когда не жить потуже,
А нищий богача, ты знаешь, сколько хуже.
Так вздумаешь теперь, что много здесь скупых, —
Никак! и с фонарем ты в день не найдешь их;
То скупость ли, скажи, чтоб денежки беречь,
Не глупость скупо жить, давнишняя то речь.
Что кто-нибудь живет воздержно, ест несладко —
Так пищу сладкую ему, знать, кушать гадко;
Хотя он редьку ест, но ест, как ананас,
Ничем он через то не обижает нас;
Что видим у него на платье дыр немало —
Знать, думает, что так ходить к нему пристало;
Ты скажешь, если он так любит быть одет,
На что ж он с росту рост бессовестно берет?
Изрядный то вопрос! Он должников тем учит;
Когда их не сосать, так что ж он с них получит?
Не философ ли он, что так умно живет?
В заплате нам долгов он исправляет свет.
Все добрым нахожу, о чем ни начинаю, —
Чему ж смеяться мне? я истинно не знаю.
Ты хочешь, чтоб бранил отважных я людей,
Но где ж бы взяли мы без них богатырей?
Герой из драчуна быть может и буяна
И может превзойти впоследок Тамерлана.
На что осмеивать великий столько дух?
Когда б не смелым быть, бояться б должно мух.
Картежники тебе, как кажется, не нравны,
Не все ли чрез войну мы быть родимся славны?
Не надобно ли нам и для себя пожить?
Когда не картами, так чем дух веселить?
«Стихами», – скажешь ты, – какое наставленье!
«Чтоб, благородное оставя упражненье,
Я стал читать стихи!» – картежник говорит.
Но что ж ты думаешь, он это худо мнит?
Поверь, чтоб, слыша то, я ввек не рассердился.
Конем родился конь, осел ослом родился,
И тяжко бы ослу богатыря возить,
А лошади в ярме пристало ль бы ходить?
Всяк в оном и удал, кто дух к чему имеет,
И каждый в том хитер, о чем кто разумеет.
Не слушает твоей картежник чепухи,
Масть к масти прибирать – и это ведь стихи;
И игры, как стихи, различного суть роду,
И льзя из них сложить элегию иль оду;
Сорвавши карта банк прославит игреца,
А, тысячный теряв рест, трогает сердца.
Итак, мы некое имеем с ними свойство;
За что ж нам приходить чрез ссоры в беспокойство?
Оставим их в игре, они оставят нас;
Не страшен нашему картежничий Парнас;
Итак, не нахожу в них, кроме постоянства.
Что ж, муза! ты еще терпеть не можешь пьянства.
Весьма бы хорошо исправить в этом свет,
Чтоб пьянство истребить, да средства в оном нет.
Притом подвержены тому вы, музы, сами;
Поите вы творцов Кастальскими струями,
И что восторгом звал ликующий Парнас,
Так то-то самое есть пьянство здесь у нас.
Чему же мне велишь, о муза! ты смеяться?
Коль пьянству? Так за вас мне прежде всех приняться;
Не лучше ли велишь молчанье мне блюсти?
У нас пороков нет, ищи в других; прости!
Время
Ты, время! быстрыми крылами
По всей подсолнечной паришь;
Пуская стрелы за стрелами,
Все рушишь, портишь и разишь.
Непроницаема завеса
Тебя от наших кроет глаз;
Ты движешь вечности колеса —
И в вечность с ними движешь нас.
Часы крылатые вращаешь —
В них жизненный песок падет —
И жизнь мгновенно прекращаешь,
Песчинка чья на дно падет.
Противу время обороны,
Ни силы, ни защиты нет:
Слагает лавры и короны,
Венцы и брачны узы рвет.
К чему серпом своим коснется,
Где время только пробежит —
Все гибнет, ржавеет и рвется,
Покрыто мхом седым лежит.
Ни юных лет не уважает,
Веселостей, ни красоты:
На что ни взглянет – пожинает,
Как сельные коса цветы.
Коль многи зданиев громады
Изглажены его рукой!
Колики веси, царства, грады
Исчезли под его пятой!
Не может мужество геройско
Противу время устоять, —
Твердыни гор, ни храбро войско
Его теченья препинать.
Представить в мыслях не умею
Следов, ты коими текло;
Лишь время вобразить успею —
Оно сокрылося, прошло.
О ты, который блеском мира
И суетами ослеплен!
Представь, что злато и порфира
Есть жертва времени и тлен.
А ты, кого злосчастий бремя
Терзает, давит и теснит!
Не плачь: промчит печали время,
С богатым нищего сравнит.
Но стой, о время! на минуту
И гласу лирному внемли:
Ты сеешь плач и горесть люту,
Текуще по лицу земли, —
Твоя безмерна скоротечность
За нас тебе отмстить спешит:
Тебя, тебя поглотит вечность,
Движения и крыл лишит.
Прошедшее
Где прошедшее девалось?
Все, как сон, как сон, прошло;
Только в памяти осталось
Прежнее добро и зло.
Будущего ожидаем;
Что сулит оно, не знаем;
Будущее настает —
Где ж оно? Его уж нет!
Все, что в жизни нам ласкает,
Что сердца ни веселит,
Все, как молния, мелькает,
Будто на крылах летит;
Ах! летит невозвратимо,
Как река, проходит мимо,
И реке возврата нет —
К вечности она течет.
Я не тот, кто дней во цвете
На земле существовал,
И не тот, кто жизни в лете
Время числить забывал;
Зимнему подобно хладу,
Старость наших дней отраду
И веселости мертвит;
Уж не тот мой нрав, ни вид.
Те, которы восхищали
Взор мой, женски красоты
Жизни вечером увяли,
Будто утренни цветы;
Те, со мною что родились,
Возрастали, веселились, —
Как трава, тех век пожат,
И в земле они лежат.
В юности моей чинами
Мысли я мои прельщал,
Но, покрытый сединами,
Суетность чинов познал.
Во цветущи дни приятство
Обещало мне богатство:
Вижу в зрелые лета,
Что на свете все тщета!
Все тщета в подлунном мире,
Исключенья смертным нет;
В лаврах, в рубище, в порфире —
Всем оставить должно свет
Жизнь, как ветерок, провеет,
Все разрушится, истлеет;
Что ни видим, бренно то,
А прошедшее – ничто!
Солнце то же надо мною,
Та же светит мне луна;
Те ж цветы растут весною,
Но скучает мне весна.
Что меня ни утешало,
Время, время все умчало;
Жизни сей кратка стезя,
И продлить ее нельзя.
Что такое есть – родиться?
Что есть наше житие?
Шаг ступить – и возвратиться
В прежнее небытие.
Нет! когда мы век скончаем,
В жизни будущей встречаем
Наши прежние дела
В книге и добра, и зла.