«Стонет сизый голубочек…»
Стонет сизый голубочек,
Стонет он и день и ночь;
Миленький его дружочек
Отлетел надолго прочь.
Он уж боле не воркует
И пшенички не клюет;
Все тоскует, все тоскует
И тихонько слезы льет.
С нежной ветки на другую
Перепархивает он
И подружку дорогую
Ждет к себе со всех сторон.
Ждет ее… увы! но тщетно,
Знать, судил ему так рок!
Сохнет, сохнет неприметно
Страстный, верный голубок.
Он ко травке прилегает;
Носик в перья завернул;
Уж не стонет, не вздыхает;
Голубок… навек уснул!
Вдруг голубка прилетела,
Приуныв, издалека,
Над своим любезным села,
Будит, будит голубка;
Плачет, стонет, сердцем ноя,
Ходит милого вокруг —
Но… увы! прелестна Хлоя!
Не проснется милый друг!
«Видел славный я дворец…»
Видел славный я дворец
Нашей матушки царицы;
Видел я ее венец
И златые колесницы.
«Все прекрасно!» – я сказал
И в шалаш мой путь направил:
Там меня мой ангел ждал,
Там я Лизоньку оставил.
Лиза, рай всех чувств моих!
Мы не знатны, не велики;
Но в объятиях твоих
Меньше ль счастлив я владыки?
Царь один веселий час
Миллионом покупает;
А природа их для нас
Вечно даром расточает.
Пусть певцы не будут плесть
Мне похвал кудрявым складом:
Ах! сравню ли я их лесть
Милой Лизы с нежным взглядом?
Эрмитаж мой – огород,
Скипетр – посох, а Лизета —
Моя слава, мой народ
И всего блаженство света!
Разные стихотворения
Карикатура
Сними с себя завесу,
Седая старина!
Да возвещу я внукам,
Что ты откроешь мне.
Я вижу чисто поле;
Вдали ж передо мной
Чернеет колокольня
И вьется дым из труб.
Но кто вдоль по дороге,
Под шляпой в колпаке,
Трях, трях, а инде рысью,
На старом рыжаке,
В изодранном колете,
С котомкой в тороках?
Палаш его тяжелый,
Тащась, чертит песок.
Кто это? – Бывший вахмистр
Шешминского полку,
Отставку получивший
Чрез двадцать службы лет.
Уж он в версте, не боле,
От родины своей;
Все жилки в нем взыграли
И сердце расцвело!
Как будто в мир волшебный
Он ведьмой занесен;
Все, все его прельщает,
В восторг приводит дух.
И воздух будто чище,
И травка зеленей,
И солнышко светлее
На родине его.
«Узнает ли Груняша? —
Ворчал он про себя, —
Когда мы расставались,
Я был еще румян!
Ступай, рыжак, проворней!» —
И шпорою кольнул;
Ретивый конь пустился,
Как из лука стрела.
Уж витязь наш проехал
Околицу с гумном —
И вот уж он въезжает
На свой господский двор.
Но что он в нем находит?
Его ль жилище то?
Весь двор заглох в крапиве!
Не видно никого!
Лубки прибиты к окнам,
И на дверях запор;
Все тихо! лишь на кровле
Мяучит тощий кот.
Он с лошади слезает,
Идет и в дверь стучит —
Никто не отвечает!
Лишь в щелку ветр свистит,
Заныло веще сердце,
И дрожь его взяла;
Побрел он, как сиротка,
Нахохляся, назад.
Но робкими ногами
Спустился лишь с крыльца,
Холоп его усердный
Представился ему.
Друг друга вмиг узнали —
И тот и тот завыл.
«Терентьич! где хозяйка?» —
Помещик вопросил.
«Охти, охти, боярин! —
Ответствовал старик, —
Охти!» – и, скорчась, слезы
Утер своей полой.
«Конечно, в доме худо! —
Мой витязь возопил. —
Скажи, не дай томиться:
Жива иль нет жена?»
Терентьич продолжает:
«Хозяюшка твоя
Жива иль нет, Бог знает!
Да здесь ее уж нет!
Пришло тебе, боярин,
Всю правду объявить:
Попутал грех лукавый
Хозяюшку твою.
Она держала пристань
Недобрым молодцам;
Один из них пойман
И на нее донес.
Тотчас ее схватили
И в город увезли;
Что ж с нею учинили,
Узнать мы не могли.
Вот пятый год в исходе, —
Охти нам! – как об ней
Ни слуха нет, ни духа,
Как канула на дно».
Что делать? Как ни больно…
Но вечно ли тужить?
Несчастный муж, поплакав,
Женился на другой.
Сей витязь и поныне,
Друзья, еще живет;
Три года, как в округе
Он земским был судьей.
Сонет
Однажды дома я весь вечер просидел.
От скуки книгу взял – и мне сонет открылся.
Такие ж я стихи сам сделать захотел.
Взяв лист, марать его без милости пустился.
Часов с полдюжины над приступом потел.
Но приступ труден был – и, сколько я ни рылся
В архиве головной, его там не нашел.
С досады я кряхтел, стучал ногой, сердился.
Я к Фебу сунулся с стишистою мольбой;
Мне Феб тотчас пропел на лире золотой:
«Сегодня я гостей к себе не принимаю».
Досадно было мне – а все сонета нет.
«Так черт возьми сонет!» – сказал – и начинаю
Трагедию писать; и написал – сонет.
Надписи
Надпись к портрету
Какой ужасный, грозный вид!
Мне кажется, лишь скажет слово,
Законы, трон – все пасть готово…
Не бойтесь, он на дождь сердит.
К портрету М. М. Хераскова
Пускай от зависти сердца в зоилах ноют;
Хераскову они вреда не нанесут:
Владимир, Иоанн[12] щитом его покроют
И в храм бессмертья проведут.
К портрету М. Н. Муравьева
Я лучшей не могу хвалы ему сказать:
Мать дочери велит труды его читать.
К портрету Н. М. Карамзина
Вот милый всем творец! иль сердцем, иль умом
Грозит тебе он пленом:
В Аркадии б он был счастливым пастушком,
В Афинах – Демосфеном.
Надпись к портрету лирика
Потомство! вот Петров,
Счастливейший поэт времен Екатерины:
Его герои – исполины;
И сам он по уму и духу был таков.
Примечания (В. Л. Коровин)
В сборнике представлены 18 наиболее значительных русских поэтов XVIII в. Включены только лирические стихотворения и басни, т. е. сюда не вошли произведения эпические и драматические – поэмы разного рода (героические, дидактические, комические, описательные), трагедии и комедии в стихах, а также сатиры, стихотворные сказки и др. Все стихотворения печатаются без каких-либо сокращений. В прижизненных изданиях поэтов XVIII в. стихотворения, как правило, распределялись по жанрам, причем в начале обычно помещали духовные оды (переложения псалмов и т. п.). В настоящем издании стихи расположены с учетом рубрикации в авторских сборниках. Тексты печатаются по научно подготовленным изданиям (в основном, из серии «Библиотека поэта»), в редких случаях – по другим источникам.
Биографические справки о представленных в антологии поэтах находятся в примечаниях. Мифологические имена, географические названия, устаревшие и малопонятные слова поясняются в приложенном словаре. Дата написания каждого стихотворения указывается под текстом, в угловых скобках – дата, не позднее которой оно было написано. Отсутствие даты означает, что при жизни автора стихотворение не публиковалось, а время его написания неизвестно.
Василий Кириллович Тредиаковский (1703–1769)
Сын астраханского священника. Учился в латинской школе католических монахов-капуцинов в Астрахани (1720–1723), затем в Славяно-греко-латинской академии в Москве (1723–1725) и в университете Сорбонны в Париже (1725–1730). На родину вернулся с отпечатанной в Голландии книжкой «Езда в остров любви» – первым русским любовным романом (перевод с французского), к которому был приложен сборник оригинальных стихотворений Тредиаковского на русском и французском языках – «Стихи на разные случаи». Почти все, что он делал как писатель, он делал на русском языке впервые. Начал историю целого ряда лирических жанров в русской поэзии и, в частности, в 1734 г. написал первую торжественную оду («Ода на сдачу города Гданьска»). В 1735 г. первым предложил сочинять по-русски стихи, измеряемые «стопами», положив начало нашему силлабо-тоническому стихосложению (трактат «Новый и краткий способ к сложению российских стихов»), а позднее выпустил обстоятельное руководство, по которому многие в XVIII в. учились писать стихи, – «Способ к сложению российских стихов» (вошел в единственное прижизненное собрание «Сочинений и переводов» Тредиаковского, изданное в 1752 г. в двух томах). Впервые после «Псалтири рифмотворной» Симеона Полоцкого (1680) он переложил стихами всю Псалтирь (1753), стал создателем русского гекзаметра и первой законченной эпической поэмы («Тилемахида», 1766), первым русским литературным критиком, историком и теоретиком литературы. Плодовитость его, особенно как переводчика, была необыкновенна. По словам современника, Тредиаковский «…сочинил много прозаических и стихотворных книг, а перевел и того больше, да и столь много, что кажется невозможным, чтобы одного человека достало к тому столько сил». Он был неудачлив в жизни, а часто и в своих стихах, отличающихся стилем порой настолько своеобразным, что их едва можно понять. Тредиаковский и Ломоносов в 1745 г. одновременно стали первыми русскими академиками Петербургской академии наук, но Ломоносов позднее занял в ней прочное положение, а Тредиаковский был в 1759 г. отправлен в отставку и последние годы жизни провел в крайней бедности. Стихи его для современников нередко выглядели как безнадежно архаичные и нелепые, что, на самом деле, было результатом упорного, без оглядки на господствующие вкусы, стремления Тредиаковского писать в соответствии со своими филологическими идеями, а они как раз отличались смелостью и новизной. Это был поэт-ученый, поэт-экспериментатор, и кое в чем он действительно опередил свое время. Так что у Пушкина были основания заметить однажды, что «вообще изучение Тредьяковского приносит более пользы, нежели изучение прочих наших старых писателей».
Стихи похвальные России (с. 21). Написаны в Париже, перекликаются с включенными с ними в один сборник «Стихами похвальными Парижу»: Россию поэт хвалит за правую веру, а Париж, «где быть не смеет манер деревенски», – за изысканную светскую культуру. В 1752 г. Тредиаковский переписал это стихотворение силлабо-тоническими стихами и издал под заглавием «Строфы похвальные России, сочиненные в Париже 1728 года». В тебе не будет веры двойныя… – т. е. твоя вера пребудет тверда, твое Православие не будет повреждено (двоящимися мыслями); ср. в варианте 1752 г.: «И недвоякий твой догмат». Есть версия, что Тредиаковский намекал на обсуждавшийся в некоторых кругах проект унии российского православия с католицизмом.
Описание грозы, бывшия в Гаге (с. 22). Написано в Голландии, в Гааге, куда сначала прибыл Тредиаковский, выехав из России. Полоса – здесь: порыв ветра. На небо глашают – взывают к небу. Столкай премену – т. е. прогони эту грозу (перемену погоды).
Похвала Ижерской земле и царствующему граду Санктпетербургу (с. 24). Ода написана к предстоявшему пятидесятилетию Петербурга (1753). Ижерская земля – старинное название местности по берегам Невы. Где место ты низвергнуть подала врагов твоих блаженну Александру… – имеется в виду святой князь Александр Невский, разбивший шведов на Неве в 1240 г. …там Лавра процвела… – Александро-Невская лавра, основанная в 1713 г. Там почернил багряну ток Скамандру – т. е. Нева (ток) затмила своей славой Скамандру – реку под древней Троей, на берегах которой произошло кровопролитное сражение. Сразил на них Петр равного ж соседа. – Имеется в виду победа над шведами в Полтавской битве (1709). Все сии цель есть шествий наших в них, желаний вещь… – все эти города являются желанными целями наших путешествий. Явится им здесь мудрость по всему, и из всего Петрова не в зерцале Санктпетербург не образ есть чему? – Это самое темное место в оде; современная исследовательница Н. Ю. Алексеева толкует его так: «Здесь во всем (по всему) явится им мудрость; ведь (и) чему из всех Петровских дел (из всего Петрова) Санкт-Петербург не есть прямое, незеркальное (не в зерцале) отражение (образ)?». О! Боже, Твой Предел да сотворит.. – т. е. Твой Промысл, предопределение.
Парафразис молитвы Ионины (с. 26). Переложение молитвы пророка Ионы, который за ослушание Бога был заключен в чрево кита (Книги пророка Ионы, гл. 2, ст. 3—10). Однак не презрил горька рева – не презрел моего плача. Взлилась вода к души за прю — т. е. вода поднялась до души моей за мой спор (с Богом).
Псалом LXXXI (с. 27). Ср. в наст. изд. стихотворение Г. Р. Державина «Властителям и судиям» – переложение того же 81 псалма.
Басенки
В «Сочинениях и переводах» Тредиаковского 1752 г. соответствующий раздел озаглавлен так: «Несколько Эзоповых басенок, для опытка гексаметрами ямбическими и хореическими составленных». Басни древнегреческого баснописца Эзопа Тредиаковский перелагал по латинскому сборнику XVI в. Нечетные басни он переложил ямбами, четные – хореями (всего в разделе 51 «басенка»).
Муха и Муравей (с. 30). – Переложение басни Эзопа «Муравей и Жук», более известен другой ее вариант – «Муравей и Цикада», на основе которой сочинена знаменитая басня Ж. де Лафонтена «Цикада и Муравей». См. в наст. изд. басни А. П. Сумарокова, И. И. Хемницера и Ю. А. Нелединского-Мелецкого на тот же сюжет.
Самохвал (с. 31). – Переложение басни Эзопа «Хвастливый пятиборец».