Ефимовой горе жили прежде разбойники, имели отличные сады, зарыли множество денег и все это заколдовали. Сады эти показываются раз в году, и если кто войдет в них нечаянно, тот может рвать наливные яблоки, груши, орехи и всякие плоды; есть, сколько душа просит, но домой унести нельзя: лишь только пойдет он, как глаза очеренеют и он заблудится, и не найдет следа. Один крестьянин набрел на этот сад и ходил туда лакомиться раз в году. Однажды пошел он было домой, не взяв с собой ничего, и заплутал. Ходил, ходил по саду, не выйдет, да и кончено. Только вдруг слышит чей-то голос: «Семя-то в бороде унесешь»! Он стряхнул яблочные семечки с бороды и тотчас же вышел на дорогу. Если же кто пожадничает, пробудет долго в саду, то сад может захлопнуться, и он останется там круглый год.
В селе Кротково (Сенгилеевского уезда), говорят, есть обрытый канавами подвал, в котором висят на железных цепях двенадцать бочек золота. Один мужик брал из этого подвала деньги раз в год взаймы и доставлял их в назначенный срок; другой — пользовался деньгами даром…
Об этом, последнем, передают такой рассказ: «Был у нас в селе мужичок, темный богач; спросишь, бывало, его: — Откуда у тебя, дядя, что берется, давно ли ты был бедняком? Ничего не говорит, а ухмыляется только… Ну а наверняка узнали, что он берет эти деньги прямо из клада в полночь на первый день Великого поста и после этого раза хворает всякий год. Значит, нечистые дать-то ему дадут, да отомнут ребра. И завсегда уж на Прощеный день он налижется страсть как, чтобы в пьяном-то образе было нечувствительно».
В селе Елшанке (Сенгилеевского уезда) дьячок стал рыть яму, чтобы поставить верею у ворот; вырыл не больше аршина в глубину и вдруг наткнулся на громадную корчагу, набитую битком серебряной монетой. Это неожиданное явление так поразило его, что он от радости и удивленья выпустил неприличное словцо, оттого корчага стала опускаться в землю и совсем провалилась.
В Анненском лесу находится завидный клад, и у многих разгорались на него зубы, да больно страшно было приступить к нему, — заклят он издавна. Только нашелся один смельчак, отстоял он молебен и пошел рыть этот клад. Едва он коснулся щупом плиты, которая покрывала котел с серебром, как выскочил оттуда цыган да за ним… Смельчак до того перепугался, что на другой день помер.
Известно, что клад даром не дается, а требует непременно жертвы из голов человеческих. Так в селе Барышке (Корсуньского уезда) рассказывают об одном корыстолюбивом крестьянине, который пожертвовал своей женой и тремя снохами, чтобы достать кувшин с золотом из клада.
Золотая мера
Близ села Труслейки (Корсуньского уезда) саженях в тридцати возвышается Попова гора, на которой растет орешник. Когда поспели орехи, в 1848 году, ходили женщины собирать их. Набрав котомку орехов, одна женщина пошла домой и стала уже спускаться под гору, как вдруг услышала позади себя чей-то незнакомый голос:
— Агафья!..
Оглянувшись, она увидела, что за ней катится золотая мера, или четверик. Агафья со страха не могла ступить шага и не знала, что ей делать. Мера подбежала ближе и говорит ей:
— Агафья, возьми меня к себе, со мной будет тебе, чем пожить на своем веку.
Агафья сначала согласилась: отчего же и не взять? По мера отдавалась не даром.
— Давай сделаем уговор, — сказала она.
— Какой же будет уговор? — спросила Агафья.
— А вот какой, — отвечала мера, — отдай ты мне своего мужа и поживай в свое удовольствие.
Агафья совершенно опешила, потому что сильно любила своего мужа. Зло ее взяло, и она с досадой произнесла:
— Провались ты, проклятая, в землю, да чтоб и там тебе места не было!..
Мера тотчас загремела и провалилась, так что доселе можно заметить на этом месте небольшую яму.
Кувшинчик
В одном селе жила женщина, дурочка не дурочка, да и умной-то грех назвать. Идет она в сумерки из леса — теща послала ее искать корову, — раздумывает и чуть не плачет, что не отыскала корову и ей достанется от тещи. Вдруг подскакивает к ней медный кувшинчик на длинных ножках, похожий на самовар, только голосистее.
— Ударь меня, — говорит, — Марфа, палкой.
— Да за что я тебя стану бить, голубчик!
— Ну, хоть толкни ногой посильнее, — толкует самоварчик.
Она шла босиком и ковырнула его большим пальцем ноги.
— Динь-динь-динь, — кувшинчик весь рассыпался золотыми лобанчиками.
Она собрала их в подоле и принесла домой. Теща начала было ругать ее за корову, но когда Марфа показала свою находку, забыла все и отобрала у нес лобанчики. Только не впрок пошли ей эти деньги. Через две недели она умерла, и за ней вся семья перевелась; осталась одна Марфа.
«Упаду — расшибусь!»
В одном доме была женщина, не любимая в семье; ей не позволяли даже участвовать в общем деревенском веселье и в играх, и потому она больше сидела дома. Как только останется она наедине с собой, вдруг завоет в трубе ветер и послышится голос: «Упаду — расшибусь!..»
Когда она рассказала об этом родным, те подняли на смех и обругали се. Страх одолел несчастную женщину, и она рассказала о том своей соседке, которая научила се, как пособить горю:
— Ты возьми, — говорит, — белую скатерть, расстели около печки, поставь хлеба-соли, и как только заговорит в трубе голос, ты скажи: — Упади — расшибись на хлеб да соль, да на добрые годы.
Припасла все это молодуха, сидит одна-одинешенька по-прежнему, а голос не объявляется, так что она о нем и забывать стала. Сидит она однажды вечером, задумавшись; вдруг завыло в трубе сильнее прежнего: «Упаду — расшибусь!..» Сначала молодуха оробела, потом оправилась и тотчас разостлала скатерть и проговорила, по совету соседки, немудреные слова. Клад рассыпался из трубы серебром прямо на скатерть.
СТАРИНА МОСКОВСКАЯ
Козье болото
Москва-городок. Художник А. М. Васнецов
И на месте Москвы была дичь глубокая: много было сказок о горах, рощах и лесах ее; долгие тянулись присказки о топях и лугах в тех лесах нетронутых. Недавно еще певалась песенка: Как начиналася матушка каменна Москва.
Приволье тут было птице небесной, не стерегся тут зверь стрелка вороватого. И прошло все: не живет маслина сплошь в году! Показались высокие рога кремлевские. И двинулись князья Московские на поезда удалые! Недалек им был выезд разгулять себя: то в рощах подкудринских, то на трясинных топях козихских, то по вражкам тверских слобожан, то по отлогому бережку речки Неглинной; тут всего было вдоволь; и не бежал еще зверь в Сибирь дальнюю…
Дикие козы и лоси водились по всему Царству Русскому: и много же было коз на болотах Козьих низменных. Никто их тут не распугивал, как начиналася матушка каменна Москва.
А при царях и патриархах тут же был и ручной козий двор: с него собиралась шерсть ко двору царскому; той же шерстью владел и патриарх Московский. Это был у царей и патриархов — быт хозяйственный. Большие слободы были приписаны ко двору козьему. Как на праздник хаживали красные девки на дело пуховое; весело им было щипать пух под песенки.
По в топях козьих много тогда легло парода неосторожного. — Всегда была тонка Козиха.
Могила забытого святителя
В Москве нынешняя церковь Святителя Ермолая[15] была молельною часовней патриарха Ермогена. Уединенно стоя в чаще ракитника, окружшшая топями козьими, она издревле принадлежала ко двору патриархов. По горке к Благовещенью[16], почти от самого пруда, красиво сидела березовая роща, хорошо в ней свистывали соловьи, хорошо пели и другие пташки. В березняке много родилось грибов, весело им было родиться на чистоте, на припоре красного солнышка. И все это было для народа Божьего: для чернецов, для отшельников!..
Велик из них был патриарх Ермоген. Живой на воле Господней он здесь молился за нас, страдал и умер за нас, за Церковь Божию; но не тут, не в своей молельной, — чужие пташки теперь щебечут над его могилой, чужая пчелка сосет там мед с лазоревых цветочков; они одни — памятник мужу правды!
Но тут же, в молельной, спит крепко другой святитель… Ему нет теперь имени на земле у пас, у живых, — камень, его покрывший, затиснут в помосте церковном, при самом входе в храм Божий, парод его топчет. Никому незнамо, кто был этот святитель; но вот крест, вот святительская митра… Они еще не сглажены богатырскою рукою времени, — тут она была бессильна!
Помни это прохожий на землях света: может быть, этот в живых бывший и теперь лежащий у ног твоих сам обрек себя в жертву, нам другим, смирения недоступного, — но кто он?..
Село князя Владимира Донского
Стойте! Вот церковь Рождества в Кудрине[17]. Справьтесь по Синодику, кажется, еще существующему в бывшем Новинском монастыре[18], и вы подтвердите это предание; если я теперь расскажу вам, что это Кудрино было вотчиной князя Владимира Андреевича, брата-сподвижника Димитрию Донскому. Дом князя Владимира услужил отечеству почти вравне со своим братом-воином. Нельзя решить: мог ли бы Димитрий без Владимира так счастливо стереть татар с лица земли Русской?