бою в сани поменьше людей. Когда лед под нами трещал, он уверял, что это признак сильного мороза, и никак не хотел допустить, что причиною тому тяжесть саней. Так как обед у князя начался очень рано и продолжался недолго, то мы застали наших кавалеров еще за столом, что Геклау и мне было чрезвычайно приятно, потому что мы двое еще ничего не ели.
После обеда его высочество посетил молодой граф Сапега; но его, под благовидным предлогом и с помощью маленькой лжи, скоро выпроводили от нас: его высочество не хотел в этот день иметь у себя посторонних, потому что намеревался отпраздновать хорошенько именины посланника Штамке, для чего и приказал, чтобы на кухне готовили к вечеру ужин на 10 человек. Вечером герцог велел пригласить в комнаты графа Бонде, где назначался праздник, следующих особ: конференции советника Альфельда, генерал-майора Штенфлихта, полковника Лорха, подполковника Сальдерна, майора Эдера и нас троих, дежурных, т. е. Бонде, Геклау и меня. Когда посланник Штамке вошел в комнату графа Бонде (куда его высочество сам лично пригласил его), валторнисты, которые рано утром от имени герцога давали ему серенаду, приветствовали его веселою музыкою, чтобы показать нашу радость по случаю прибытия именинника. После того его высочество вручил ему поздравительные стихи и весьма удачное сравнение (своего собственного сочинения) между ним, посланником, и одним господином, которого терпеть не может, где последнему страшно достается, посланнику же, напротив, делается много похвал. Это сочинение в особенности возбудило в посланнике неописуемый восторг. Заметив, что герцог и все общество в отличном расположении духа, он воспользовался благоприятным случаем и предложил, с позволения и одобрения его высочества, подписку в пользу одного бедного голштинского чиновника по имени Гросс, который был прежде капитаном и приезжал сюда просить о чем-то его высочество, но на обратном пути между Петербургом и Ревелем пострадал от кораблекрушения и только с штурманом и двумя-тремя матросами остался в живых. В бедствии своем он написал трогательное письмо к посланнику, прося или дать ему взаймы сколько нужно для его путешествия, или сделать для него сбор у придворных кавалеров его высочества. До своего отъезда из Петербурга он получил от герцога порядочную сумму на путевые издержки и потому не имел смелости еще раз прямо обратиться к его высочеству. Посланник собрал для него довольно много; сам его высочество дал еще 12 рублей. По окончании сбора его высочество кушал чай, а потом, около 10 часов, сел за ужин. Когда мы пробыли несколько времени за столом, его высочество встал, перевязал себе через плечо салфетку (в знак того, что сам хочет быть маршалом общества) и начал провозглашать тосты. Сначала он собственноручно передавал всем бокалы, потом взял в шаферы майора Эдера; но так как последний не мог один справиться за усилием веселого распиванья, то я также должен был встать и занять место шафера, повязав себе тотчас же, для отличия, салфетку на руку. Его высочество, когда много уже было выпито, приказал подать самый большой бокал, какой только могли найти во всем доме, наполнил его доверху и сам предложил посланнику Штамке тост за здоровье имени одинакого начала и окончания, подразумевая под этим здоровье старшей императорской принцессы Анны, потому что имя ее начинается и оканчивается одною и тою же буквою. Перед тем однако ж его высочество приказал несколько бутылок вина побольше перемешать с водою, и я должен был незаметно наливать его самому герцогу, полковнику Лорху и графу Бонде: его высочество в подобных случаях всегда щадит этих двух господ, потому что граф Бонде начинает харкать кровью, когда выпьет лишнее, а полковнику Лорху вино противно, особенно же в больших стаканах, из которых пить против воли его не может принудить никто на свете. Но все остальные гости, даже мы, шаферы, должны были пить это здоровье чистым вином и полным бокалом. Г. Альфельд, который был не совсем здоров вследствие многих сильных, хоть и не всегда добровольных, попоек и потому имел позволение во весь вечер пить Tisane (род легкой настойки), на сей раз также должен был вместе с нами пить за упомянутое здоровье крепкое бургонское вино. Его высочество сам обходил гостей, каждому подавал бокал и всякий раз пробовал наперед, не подмешано ли туда воды; а чтобы тост этот шел живее, он приказал у большого бокала отбить ножку, отчего его нельзя было выпустить из рук, не выпив дочиста. После того Альфельд предложил его высочеству тост – как мне удалось услышать, за здоровье г-на Р.; он хотел предложить его потихоньку и не заметил, что я все-таки слышал его слова. Его высочество покачал головою и отвечал ему громко, что это здоровье сюда не идет; но Альфельд возразил, что пили же за здоровье его и его семейства, на что его высочество сказал, что то совсем другое дело. Кончилось однако ж тем, что за здоровье это таки пили, назвав его здоровьем в мыслях, почему немногие только поняли, что под ним разумелось. После ужина мы принялись весело распевать обе наши русские песни Stopotski postolisku (Стопочки по столику) и Pobora godilla (По бору ходила), при чем много прыгали и, стоя на столе, распили не один стакан. Так провели мы время до половины второго часа ночи и были очень веселы. Когда его королевское высочество удалился, отправился и я домой вместе с конференции советником, квартира которого недалеко от моей. Дорогой он начал уговаривать меня зайти с ним на минуту к посланнику Штамке, на что я и согласился. Проходя мимо дома тайного советника Толстого, мы увидели, что император со всеми андреевскими кавалерами у него и очень веселится; это еще более поощрило нас исполнить свое намерение. Когда мы пришли к посланнику, его даже не было еще дома, потому что он завозил домой генерал-майора Штенфлихта. По возвращении к себе он очень удивился, увидя нас. Если г. Альфельд начнет пить, то уж до окончательного опьянения перестать не может и заставить его отправиться домой нет возможности. Он послал одного из своих людей к генерал-майору Штенфлихту с приказанием разбудить его и привести, в халате, к посланнику, его ближайшему соседу (он видел, что сам посланник уже слишком много пил и не в состоянии еще раз состязаться с ним). Генерал-майор рассердился, что ему помешали спать; но зная, что во всю ночь не будет иметь покоя от Альфельда, если не пойдет к посланнику, он пришел и принес свой огромный стакан (подаренный ему бароном Мардефельдом), в который входит более полутора бутылок и который он называет Causa (причина). Уверенный, что им всего скорее можно споить и сбыть с шеи Альфельда, он велел наполнить его почти доверху и приветствовал конференции советника. Генерал-майор, который только в Риге, по убеждению императора, опять принялся за вино, не пробовав его 16 лет, может так ужасно пить, что всем и каждому делается страшно; он выпил свой стакан с величайшею поспешностью. Посланник между тем незаметно скрылся и лег спать; но генерал-майор добрался до его спальни и велел своим людям во все время, пока пили, трубить в рожки (которые те постоянно должны иметь при себе, когда господин их навеселе), что производило невыносимый шум в такой маленькой комнате, какова спальня посланника. Конференции советник Альфельд выпил большой стакан, однако ж с расстановкой, потому что вообще пьет очень медленно, когда бывает уже пьян. Я еще довольно хорошо отделался, наперед уговорившись с людьми, чтоб они наливали мне вино наполовину с водой. После полуночи, часа в три, я наконец потихоньку убрался; но Штенфлихт и Альфельд оставались у посланника для упражнения его в терпении до шести часов утра.
Декабрь
3-го. Так как его высочество провел ночь не совсем хорошо и потому долго проспал, а потом был чем-то занят, то проповедь началась не прежде исхода второго часа, и мы только в 4 часа сели обедать. В этот день посланник Штамке угощал иностранных министров и некоторых из наших придворных. Вечером его высочество ездил на ассамблею к князю Меншикову, но император и императрица уже уехали оттуда до его прибытия. Когда герцог приехал, гости только что собрались осматривать золотой туалет и серебряный сервиз, выписанные из Англии для принцессы Анны и недавно здесь полученные. Оба, говорят, необыкновенно хороши и великолепны.
<…>
11-го, около полудня, я получил наконец лошадей, приготовил все к отъезду и затем, приняв из придворной кассы его высочества 75 рублей на прогоны и из императорского приказа или канцелярии 27 рублей 36 копеек на фураж отсюда до Новгорода (потому что до этого города нельзя получать его без платы), отправился в час пополудни с своими людьми и лошадьми в путь и в тот же день проехал 25 верст. Еще не доезжая до первой станции, я встретил на дороге обеих императорских принцесс со всею их свитою, довольно многочисленною. Они вскоре после меня оставили С.-Петербург и ехали в сопровождении тайного советника Толстого. Моя свита состояла со мною из 8 человек, но кроме того с нами были большая карета его высочества, недавно привезенная из Берлина, и 5 небольших саней, из которых одни служили мне дорожным экипажем. С половины дороги я послал солдата вперед для заготовления квартиры, что он и исполнил как нельзя лучше; все нужные распоряжения насчет фуража были сделаны им с необыкновенной поспешностью, несмотря на то что мы поздно прибыли на место. Я велел одному из конюхов спать в конюшне при лошадях и иметь там всю ночь засвеченный фонарь; поставил также крестьянина караулить карету и прочие вещи, приказав ему в то же время смотреть, чтобы никто из ямщиков не уводил своих лошадей: они хотя и получают известную плату, однако ж до того измучены усиленною ездою, что охотно оставляют уже заработанные ими деньги и возвращаются домой.
Январь
27-го. После обеда приехал г. Кампредон в глубочайшем трауре и передал его королевскому высочеству два письма, в которых извещалось о смерти матери регента Франции. По этому случаю траур при императорском дворе будет наложен уже завтра, а при нашем послезавтра. После 5 часов его королевское высочество с Измайловым и со всею своею свитою в величайшем параде отправился в Старо-Преображенское, где назначено было праздновать день рождения старшей императорской принцессы Анны. Мы нашли там императрицу, герцогиню Мекленбургскую, сестру ее – принцессу Прасковию и всех находящихся в Москва знатных дам, начиная с 10-летнего возраста, также множество мужчин. Все они уже заняты были танцами, продолжавшимися до 11 часов, когда приехал император, который перед тем пировал в нашей Слободе сперва у купца Конау, потом у молодого купца Мейера. Императрица в этот раз много говорила с его королевским высочеством, нашим герцогом, равно как и император, разговаривавший, впрочем, в продолжение короткого времени, проведенного им с нами, большей частью с приехавшим накануне из Франции послом Долгоруким. В то время как герцог в ожидании его величества прохаживался в передней, мы увидели там дочь несчастного Писарева, до того закутанную и убитую горестью, что ее почти нельзя было узнать. Она говорила с капитаном, который исправлял теперь должность обер-прокурора, и намеревалась, если будет удобный случай, пасть к ногам императрицы и просить за своего несчастного отца.