рдить вашему величеству: когда был поднят вопрос об установлении налога на подданных во время его свадьбы, в акт, составленный по этому поводу, вписали так: во время свадьбы королевского принца с лютеранской принцессой. Епископы, выслушав проект этого акта, вычеркнули по своему собственному побуждению слова: с лютеранской принцессой.
Соблаговолите довериться опыту тридцатилетнего царствования, во время которого мне удавалась большая часть моих предприятий. По этому опыту и самой искренней дружбе осмеливаюсь дать вам верный и прямой совет с единственной целью доставить возможность пользоваться счастьем в будущем.
Вот мое последнее слово: не подобает русской великой княжне переменить веру.
Дочь императора Петра I вышла замуж за герцога Карла-Фридриха Голштинского, сына старшей сестры короля Карла XII, и для этого не переменила религии. Права ее сына на наследование шведского королевства были тем не менее признаны сеймом, который послал торжественное посольство в Россию, чтобы предложить ему корону. Но императрица Елисавета уже объявила этого сына своей сестры русским великим князем и своим предполагаемым наследником. Условились по предварительным статьям Абоского договора, что ваш дед будет выбран наследником шведского престола, что и было исполнено. Таким образом, две русские государыни возвели на престол линию, из которой произошли вы, и открыли вашим блестящим способностям дорогу к царствованию, которое никогда не будет более благополучным и прекрасным, как того бы хотелось мне.
Позвольте мне прибавить откровенно, что необходимо нужно, чтобы ваше величество стало выше всяких преград и сомнений, пусть всякого рода доказательства будут собраны, чтобы рассеять их, так как они могут только повредить и вашему счастью, и счастью вашего королевства.
Скажу больше: моя личная дружба к вам, неизменная с самого вашего рождения, докажет, что время не терпит и что если вы не решитесь окончательно в эти дорогие для меня минуты, то этот план может совершенно исчезнуть из-за множества препятствий, которые снова представятся, лишь только вы уедете. Если, с другой стороны, несмотря на серьезные и неоспоримые доводы, представленные мною и теми, которые наиболее заслуживают вашего доверия, религия все же должна служить непобедимым препятствием к союзу, казалось, желаемому всеми еще неделю тому назад, то вы можете быть уверены, что с этой минуты не будет больше и речи об этом браке, который мог стать столь дорогим для меня ввиду моей нежности к вам и моей внучке.
Приглашаю ваше величество внимательно отнестись ко всему мною изложенному, моля Бога, управляющего сердцами королей, просветить ваш разум и внушить вам решение, сообразное с благом вашего народа и с вашим личным счастьем».
«№ 2. Проект. Я торжественно обещаю предоставить ее императорскому высочеству государыне великой княжне Александре Павловне, моей будущей супруге и шведской королеве, свободу совести и исповедания религии, в которой она родилась и воспитывалась, и прошу ваше величество смотреть на это обещание как на самый обязательный акт, который я мог подписать».
«№ 3. Дав уже мое честное слово ее императорскому величеству в том, что великая княжна Александра никогда не будет стеснена в вопросах совести, касающихся религии, и так как мне казалось, что ее величество этим довольна, то уверен, что императрица нисколько не сомневается в том, что я достаточно знаю священные законы, которые предписывают мне это обязательство, что всякая другая записка становится всецело излишней». Подписано: Густав Адольф. 11–22 сентября 1796 года».
Граф Морков мне сказал, что императрица была так огорчена поведением короля, что после получения его второго ответа у нее сделался такой вид, словно ее постиг удар паралича.
На другой день был праздник. Приказано было дать народный бал в белой галерее. Присутствовал шведский король, грустный и очень смущенный. Императрица была величественна и говорила с ним со всею возможною непринужденностью и благородством. Великий князь Павел был разгневан и бросал на короля грозные взгляды. Тот уехал через несколько дней. Великий князь Александр дал бал, на котором все были в трауре по случаю смерти королевы португальской. На этот праздник императрица приехала вся в черном, что я видела в первый раз, так как она, за исключением лишь особых случаев, носила всегда полутраур. Ее величество села возле меня. Я ее нашла бледною и осунувшейся, и мое сердце забилось от крайнего беспокойства.
– Не находите ли вы, – спросила она меня, – что этот бал похож не на праздник, а скорее на немецкие похороны? На меня такое впечатление производят черные платья и белые перчатки.
В бальной зале два ряда окон выходят на набережную. Мы стояли у окна, когда взошла луна. Императрица обратила на нее внимание и сказала:
– Луна сегодня очень красива, стоит посмотреть ее в телескоп Гершеля. Я обещала шведскому королю показать его, когда он вернется.
По этому поводу ее величество напомнила мне ответ Крибина – крестьянина, ученого-самоучки, принятого в Академию благодаря своему выдающемуся уму и замечательным изобретенным им машинам.
Когда английский король прислал императрице телескоп Гершеля, она велела одному немецкому профессору из Академии и Крибину привезти его в Царское Село. Телескоп поместили в гостиной и стали рассматривать Луну. Я как раз стояла за креслом императрицы, когда та спросила профессора, не сделал ли он какие-нибудь новые открытия с помощью этого телескопа.
– Без сомнения, Луна обитаема. Видна страна, прорезанная долинами и целые леса построек.
Императрица выслушала его с невозмутимой серьезностью, и, когда он отошел, подозвала Крибина и спросила у него:
– А ты, Крибин, открыл ли что-нибудь?
– Я не так учен, как господин профессор, государыня; я ничего не видел. Императрица с удовольствием вспоминала об этом ответе.
Объявили, что подан ужин. Императрица, никогда не ужинавшая, прогривалась по комнатам и затем уселась за нашими стульями. Я сидела рядом с графиней Толстой. Она кончила есть и, не поворачивая головы, отдала свою тарелку, и была очень удивлена, увидав, что ее приняла прекрасная рука с великолепным бриллиантом на пальце. Графиня узнала императрицу и вскрикнула.
– Разве вы меня боитесь? – сказала ей та.
– Я смущена, что отдала вам тарелку, – ответила графиня.
– Я хотела помочь вам, – отвечала императрица и стала шутить с нами по поводу пудры, сыпавшейся с наших шиньонов на плечи. Она нам рассказала, как граф Матюшкин, личность весьма нелепая, по возвращении из Парижа приказал пудрить себе спину, уверяя, что эта мода принята во Франции всеми наиболее элегантными людьми. – Я вас покидаю, мои красавицы, – прибавила императрица. – Я очень устала.
Она ушла после того, как положила мне на плечо свою руку, которую я поцеловала в последний раз с непреодолимым чувством беспокойства и грусти. Я следила за ней глазами до самой двери, и даже когда перестала видеть ее, мое сердце билось, точно хотело оторваться. Вернршись домой, я не могла спать.
На другое утро я пошла к матушке в то время, когда она вставала, и разразилась слезами, говоря о замеченном мною нездоровье императрицы. Матушка пыталась меня разуверить, но напрасно: я была как приговоренная к смерти и как бы находилась в ожидании казни. Бывают в жизни предчувствия, не подвластные рассудку. Все советуют нам выбросить их из головы, не думать, но мы все-таки тревожимся и не в силах победить беспокойство. Единственное прибежище в печалях и скорбях, ниспосылаемых нам Господом в виде испытания, – это покорность. Стремление к ней занимает душу и смягчает ее скорбь. Но предчувствие, тревога – результат нашей слабости. Они преследуют нас, как тени, пугают и постоянно стоят перед нами.
Через несколько дней, когда я завтракала у матушки, в десять часов утра вошел придворный лакей, служивший моему дяде, и попросил разрешения разбудить его.
– Вот уже почти час, как императрицу постиг удар! – сказал он нам.
Я страшно вскрикнула и побежала к мужу, который находился внизу в своей комнате. Я с трудом спустилась по лестнице. Дрожь во всем теле едва позволяла мне ходить. Войдя к мужу, я должна была сделать над собою усилие, чтобы произнести эти страшные слова: императрица умирает. Муж был страшно поражен. Он сейчас же потребовал одеваться, чтобы ехать во дворец. Я не могла ни плакать, ни говорить, тем менее думать. Торсуков, племянник первой камер-фрау императрицы, вошел и сказал нам по-русски:
– Все кончено: и она, и наше счастье!
Приехали супруги Толстые; графиня осталась со мной, а граф уехал во дворец с моим мужем. До трех часов дня мы провели самое страшное время в моей жизни. Каждые два часа муж присылал мне записочки; была минута, когда надежда озаряла все сердца, как луч света темноту, но она была очень непродолжительна и сделала еще более твердой реренность в несчастии. Императрица прожила 36 часов, пораженная ударом; ее тело продолжало жить, но голова была мертва: произошло кровоизлияние на мозг. Она скончалась шестого ноября.
После смерти Екатерины Павел, уступивший на престол, выдал свою старшую дочь за Иосифа, палатина Венгерского, брата императора Австрии Франца. Одновременно младшая сестра Александры Елена вышла замуж за герцога Мекленбургского. Венчание состоялось в Гатчине.
О последних днях, которые принцессы провели в Павловске и о двойной свадьбе в Гатчина рассказывает Варвара Голицына:
Из мемуаров Варвары Голицыной
Свадьба великой княгини Елены с наследным принцем Мекленбург-Шверинским была отпразднована 6 октября, а великой княгини Александры с эрцгерцогом-палатином – 8 или 10 дней спустя. Государю было угодно, чтобы последующие праздники состоялись со всем приличествующим им блеском и великолепием, но гатчинский дворец был для этого неудобен, слишком мал и не мог достойным образом вместить в своих стенах все петербургское общество, так что те особы, которые по положению и по рангу должны были непременно присутствовать на церемониях, едва смогли разместиться в Гатчине. Отдельная постройка, куда приходилось идти смотреть домашние спектакли, крайне тесные квартиры первых чинов двора и лиц, принадлежащих к высшему петербургскому обществу, грязь и осеннее небо, покрытое тучами, – все это делало торжества крайне печальными для участников, обреченных тесниться в гатчинском дворце, и смешными – для зрителей, поставленных в гораздо лучшее положение. Я не прочь причислить к числу жертв этих праздников и наследника престола с его супругой: из покорности воле императора, желавшего, чтобы великий князь устроил бал, им пришлось выселить маленькую великую княжну, для которой не было другого убежища, кроме комнаты ее матери.