у друга! Живем мы рядом, а никогда не встречаемся.
Они никогда не гуляют и никуда дальше своего сада не ходят. Стали усиленно строиться (рядом с нами, у моря), но их дом еще не готов.
Со вчерашнего дня стало холодно, в тени у нас 6–7, а ночью 2–3 всего. Впрочем, и солнце греет хорошо, и, если бы не холодный ветер, было бы отлично.
Надеюсь, выставка моя[88] сойдет благополучно без goffes obs(tacles). М(ария) Щербатова[89], бедная, выходит из себя, возясь с нею, и пишет мне волюмы!** К сожалению, приходится ей отказать в последней ее просьбе. Она желает получить разные вещи (утвари разные, старинные ткани и т. д.) из Московского Исторического музея, – но на это Ники не согласился, и я в сущности рада; не дай Бог, случись с ними что-нибудь, а потом отвечай! Не знаю, кто будет на открытии выставки вместо меня. Я просила несчастную Ольгу быть моей заместительницей, но, не думаю, согласится ли она, да вообще, будет ли она в П(етербурге) в то время. Если не она, то не знаю положительно, кого просить, – никого нет. Была надежда на Мавру148, но она больна! Если О(льга) не согласится, надо будет обратиться к М(арье) П(авловне), что меня весьма расстраивает! Надеюсь, что она уедет за границу раньше! Но если никого из семейства не будет, что тогда? Дипломаты могут обидеться, они принимают большое участие в выставке. Повидай, пожалуйста, М. Щербатову, узнай, что она думает об этом, – как быть, если семейство откажется? Я положительно не знаю, что делать. Напиши, дай совет! Ну-с, а теперь пора кончить сие писание. Отвечай поскорее. Очень много тебе кланяемся.
Целую и желаю всего хорошего к новоселью. Очень рада, что ты довольна своей квартирой.
Любящая Тебя Ксения.
3-го авг(уста) 1903 г.
Александрия. Воскресение
Милая Апрак,
Сегодня получили твое письмо, на которое спешу ответить. Спасибо, что пишешь. Ты его послала до получения моего письма, в котором я нечаянно отвечаю на некоторые вопросы, Тебя интересующие. Я уже писала тебе об Ольге Гейден, которую Мама берет совсем к себе. Она была сегодня у обедни и завтракала, и имеет очень довольный вид. (Это ведь была ее давнишняя мечта!) К. Озерова уехала в деревню. Она и Кутузовы, кажется, вполне довольны новым назначением. Она очень хороший человек и будет, очевидно, жить в Мире со всеми!
Вечером сегодня Ники, А(лександра) Ф(едоровна) и Ольга едут в Псков на маневры, кажется, на неделю. Миша и Петя ушли в прошлой понедельник уже. Говорят, что под Псковом в деревнях сыпной тиф, и потому войскам запрещено останавливаться в деревнях и что-либо покупать у крестьян и т. п. Легко сказать! Ты хочешь узнать насчет Миши? Да все ничего, – да и что может быть, когда сердце и голова заняты другим?! Ужасно его жалко. Он мне сказал, что жениться без любви он не может и не хочет; поневоле приходится ждать и, вероятно, долго.
Министры опять немного успокоились, т. к., говорят, что Безобразов, окончив свою миссию на востоке, на время уходит со сцены. Надолго ли, хотелось бы знать? А в Македонии восстание вспыхнуло с новою силою[90], – что-то будет! Как-то страшно становится, думая, на каком в сущности мы волоске от войны[91]! А тут еще убийство бедного консула – все это ужасно страшно.
С Ершовой[92] я, к сожалению, не познакомилась и даже не говорила о ней с А. Коссиковскою[93], я ее так редко вижу, и здесь вообще невозможно кого-либо видеть и что-либо устроить! Отвратительная здесь жизнь. Откладываю все до зимы. Мама и мы, вероятно, уедем около 15-го. Ольга поедет в Данию недели на две, без мужа, который едет в Karlsbad. Я радуюсь ехать к себе. Слава Богу, Ирине лучше, она уже выходит. У Андрюши тоже было расстройство, но, к счастью, до дизентерии не дошло. Говорят, что это поветрие, многие от этого страдают. Посылаю тебе три фотографии, сделан(ные) Минни. Вчера Дмитрию было 2 года. Он страшно мил. До свидания (когда?!). Милая Апрак, желаю всего хорошего, главное здоровья. Пиши. Обнимаю крепко. Муж кланяется.
Ксения.
3—16 сентября 1904 г.
Александрия
Милая Апрак.
Прости, пожалуйста, что я не сдержала данного обещания (т. е. поздно исполняю его!) и не писала тебе до сих пор. Твою телеграмму я получила, когда мы куда-то ехали и торопились и затем совершенно забыла про нее (к великому моему стыду!), и только вспомнили, когда снова ее увидели!
Сколько еще грустного произошло с тех пор, что мы не виделись! Что за ужас эта бойня у Ляояна[94] и какие страшные потери, просто читать и верить не хочется, и сколько еще предстоит нам ужасов! Но что за дух и удивительные люди! Я думаю, Богу всетаки отрадно видеть, что есть такие люди, и Он сжалится над нами! Оттуда приехал Борис[95], возвращаются раненые – приехали два фельдъегеря, и все в один голос восторгаются Куропаткиным[96], – говорят, что он страшно всеми любим, и верят в него, как в Бога! Ужасно теперь быть заграницей, и я очень сочувствую Тебе.
Мы надеемся, если мой муж управится с делами, освободится, поехать в Крым в 20-х числах; чему я радуюсь, насколько теперь можно радоваться, но главное за него и за детей, им нужно тепло, и всем нужен отдых. Там меня ждут раненые; у нас устроились 2 барака на 10 офицеров и 40 нижн(их) чинов, – и это меня тоже радует, по крайней мере, будет дело и будет известная связь с войной, – ты понимаешь, что я хочу сказать!
Мама едет послезавтра (5-го) в Рамонь на 4 дня, а после 12-го собирается поехать на короткое время в Данию по настоянию Апапа, т. к. ей очень тяжело уезжать отсюда. Впрочем, для нее в одном отношении это будет хорошо, она отдохнет, но в смысле симпатий и сочувствия – их будет мало и только лично для нее, но не к России, и это будет ей тяжело, – будут ее жалеть, но и только! Впрочем, надеюсь, что я и ошибаюсь.
Александра Федоровна с дочерьми. 1913 г.
Ники и А(лександра) Ф(едоровна) остаются в Царском. Был разговор о Спале, но решительно ехать туда (в охотничье место) неловко, скажут, что поехали охотиться, а в такую минуту это было бы ужасно, и такие разговоры лишни и вредны. Мой beau pere уехал в Baden, где застал чудесную погоду, и очень доволен. Здесь были хорошие ясные дни при безоблачном небе, но увы! Их было мало, и теперь лето стало ужасно. Хуже, чем было. 7° всего, дует, и изредка идет дождь! Конечно, у всех детей насморк, и они сидят дома.
Уход эскадры, слава Богу, отложен на неопределенное время. Это было бы преступлением посылать ее в теперешнем ее виде (полуготовые суда и вдвое слабее японцев!). Мы были на некоторых судах в Кронштадте и собираемся еще съездить в Ревель, чтобы проститься со знакомыми перед нашим отъездом. Сандро взял к себе адъютантом Фогеля[97] – друг Ольги, он хороший, любезный офицер и толковый, что не дурно! И я рада, т. к. он с “ресурсами”! Ольга, я боюсь, будет ревновать! Другой ее друг – Эллис уходит на “Александре III”[98]. На нем уходит много знакомых и друзей! Ужасно грустно. Бедный Эллис потерял брата убитым на “Цесаревиче[99]” – ему было всего 19 лет.
Бедные наши моряки и флот, что от него осталось?! Ах! Как больно и грустно, милая Апрак!
На этом кончаю. Напиши, пожалуйста, что делаешь. Меня назначили почетной председательницей Эвакуационной компании, и на днях было заседание. Старый граф Тизенгаузен[100] председатель. Его жена тоже появилась на заседании, и мне тотчас сказали, что она невозможной репутации дама!! Вельяминов тоже был, и он мне сказал сегодня, что ты знаешь его и знала первую его жену. Теперь я не знаю, как быть, т. к. она состоит членом Комиссии. Очень смешно. Целую, дети тоже.
Ксения.
Рождество. 1905 г.
Ай-Тодор
Милая Апрак,
Спасибо тебе от всей души за интересное длинное письмо, которому я очень обрадовалась, ибо мы столько времени были без известий (писем и газет не имели 10 дней) и не знали, что делается в России да и вообще на белом свете! Боже мой! Что творится, кажется, нет ни одного города и даже почти ни одной деревни, где бы не пролилась кровь! А в Москве какие невероятные ужасы, и все это накануне такого праздника – где же “Мир на земле”?! Как тяжело проводить его вдали от Мама и всей семьи и при таких грустных обстоятельствах, но как мне страшно быть здесь в совершенно другой обстановке, чем та, к которой привыкла с детства.
Я не могу сказать, как мне жалко и грустно (и совестно даже!) не быть в Петербурге – не делить с братьями общего горя, не быть с ними, одним словом, в это ужаснейшее время – как тяжело и гадко у меня на душе и как тянет туда! Сидим мы здесь, милая Апрак, не чувствуя страха или боязни ехать в П(етербург), а только по той же причине, из-за которой ты пишешь, что Мама не надо возвращаться (с которой мы, между проч(им), совершенно согласны и думаем так же).
По-моему, присутствие Сандро может только повредить многим, наверное, многое, что теперь делается, приписывалось бы ему – ведь ему часто приходилось быть козлом отпущения. Но я вижу по твоему письму, что Витте сильно достается от всех, и, по-видимому, там также судят, как и мы здесь. Но, не дай Бог, все же, чтобы он полетел теперь – пускай расхлебывает кашу, которую он заварил. Как можно было доводить страну до всего этого?!
В Ялте тоже далеко не спокойно, и всяких миленьких типов – хоть отбавляй. Митинги происходят каждую минуту не только в Ялте, но и в Алупке и Кореизе (рядом с нами), и на них публику подстрекают на грабежи, отнятие земли у владельцев и т. д. Говорили даже, что хотят произвести нападение на Ай-Тодор, но пока Бог хранит! Хулиганов и всяких нищих здесь множество, есть такие жалкие, но большей частью ужасные толпы, способные на все.