Прополз коронованный уж.
Не он ли, старый бездельник,
Меня пригласит на ужин?
Городская весна расплескалась
Вдоль по улицам грязью кофейной;
И тропы, чтоб пройти, не осталось
Через площадь до бани семейной.
Но безумолчно хлопают двери,
За четой принимая чету:
Словно звери добычу к пещере,
Господа волокут красоту.
Подъезжают в закрытой пролетке
Словно дамы под белой вуалью;
Подъезжают беспечно красотки,
С перекинутой за-плечи шалью;
Приближаются пары попроще;
В картузе он, в платочке она,
Или юноша, длинный и тощий:
На подруге — плакат: «продана».
Милый «Lift» с лиловой неулыбкой,
Ангел, мальчиком наряженный ошибкой,
На восьмой меня протяжно проэтажь,
Милый «Lift» с лиловой неулыбкой,
Подымающихся поздний паж!
Посмотрю, припомню, позабуду,
Каменный зрачок, подобный изумруду,
Фиолетовость полувампирных губ,
Посмотрю, припомню, позабуду
В ангелочка превращенный труп[668].
Но, грудь с грудью, на дневной кровати,
Тайно вдруг найду в кольце своих объятий
Ангелочка мертвого, как ты, точь-в-точь:
Грудь под чьей-то, на дневной кровати,
Я тебя в свою пролифтчу — ночь!
Открываю глаза и гляжу в пустоту.
Кто-то провел
В темноте огневую черту.
Мол[670];
Белые гребни
Разбитой волны;
Столб луны,
Я стою на прибитом щебне[671].
Это было,
А, может быть, этого не было.
Мертвое тело на поверхность всплыло…
Или только сердце потребовало,
Чтобы что-нибудь было.
Зыбью прибрежной раздроблена
В море луна.
Я на моле стою, опечалена, сгорблена,
Одна.
Полосами: сиянье и мрак;
Во мгле мигает маяк;
Никто моей печалью не тронется.
Нет, не так![672]
Это — бессонница:
Луч провел на полу огневую черту,
Я, проснувшись, гляжу в пустоту.
Да, в жертву тебе я все принесла:
Богатство, — хотя б оно было не право, —
Известность, — хотя б она дышала отравой[674],
Любовь, — хотя б она продажной была!
Я все отдала ради поцелуев твоих:
Как свои бриллианты, так и свои улыбки,
Свои мечты, как свои ошибки,
Свои безумные ночи, как свой священный стих.
Я все, я все положила к твоим ногам:
Я целовала покорно у тебя колени,
Я принимала с восторгом боль унижений[675], —
И думала, что все люди завидуют нам.
И ты, склонив свой земной ореол,
Брал это тело, и эти стоны слушал,
Целовал эти губы и убивал эту душу,
Взял все, что могла я дать, — и ушел.
Я желала бы снова веселья и смеха,
Но как мне жить без тебя.
Кутаюсь в белые волосы меха,
Концы боа теребя.
Дерзко заглянул мне в лицо прохожий —
Ах, я иду пешком.
Мы с ним когда-то гуляли тоже,
Но вдвоем.
Majestic, Soleil, пассаж, квисисана,
Дневные витрины, толпа —
С каждым шагом в сердце новая рана,
Но боль тупа.
В три ряда экипажи, авто, пролетки [677].
Кто-то поклонится мне.
Он еще не забыл обедневшей кокотки,
Но былое — было во сне![678]
Голову подыму из белого меха,
Концы боа теребя.
Кто хочет со мной веселья и смеха? —
Нет , мне не жить без тебя.
Глянец яблок, апельсинов круговые кирпичи, —
Вся витрина магазина блещет, близится, кричит!
Рев авто, свистки циклистов, трама гуд и трама звон…
Вьет[680] вечерняя столица роковой водоворот.
Что ж, под шляпкою измятой, грусть в глазах, ты медлишь час?
Пред иконой, — ах! — так тает в церкви блещущей свеча.
Не придет он, обманул он! Яркость грохота кругом,
Жизнь поет угрюмым гулом: «Он с другой! с другой! с другой!»
Что ж ты гнешься низко, низко, цветик бедный на лугу?[681]
Рев авто, циклистов взвизги, трама звон и трама гуд…
Не уступи под гнетом лени,
Жизнь требует вновь пестрой дани:
Еще томлений,
Еще страданий!
И будь, в пути слепом, иная,
Забыв садов греховных розы,
Припоминая
Все, словно грезы!
2
И мы, разорванностью сближены,
Взглянули в тесное стекло,
Где призраки непостижные
Колышатся светло.
Ты узнала мой лик отуманенный,
Я — твой младенческий рот…
Так двух звезд отраженье, приманено
Гладью вод,
В глубине живет.
Целуясь над пространствами,
Сближаясь в беспредельности,
Лучисто светило в новых небесах
Мы, — символ постоянства,
Дрожь над движеньем бесцельности
Полярной звезды, уходящей чуть зримо в веках…
Режут хрупко сани снег;
Нежит жутко ранний бег.
Где туманы белой ночи?
Светом пьяны смело очи!
Было что-то, или нет?
Смыл заботы лилий свет!
Пусть звала я вялой лаской:
Грусть былая стала сказкой, —
Ночь остыла; — тени страсти…
Прочь, что было! день у власти!
Месяц белый, словно пьяный
Навзничь лег на облаках;
Даль закутана в туманы, —
Крэп на чьих похоронах?
Нет, не то! Мой сон — не это!
Я дрожала с ним вдвоем,
В темной комнате без света,
Грудь на грудь, к лицу лицом.
Нет, не то! Я задремала
На постели у себя,
Называла, призывала
Имя милое, любя…