– Постой Клоранд! – восклицает он. – Друг твой не допустит тебя стать бесчестным… Какое право позволяет тебе убивать не обороняющихся? Может ли благородная душа употреблять в месть свою предательство? Если хочешь ты мстить за своего родителя, безрассудный ли гнев должен препровождать твои удары? Мог ли ты считать Порамира столь подлым, чтобы он не дал тебе средства к удовлетворению честным образом?… Но ах Клоранд! Какия бы ты ни имел причины искать смерти милорда Гарстона, он – отец Гремиславы, отец возлюбленной твоего верного друга. Дни мои соединены со спокойствием его семейства; вся природа моя приемлет в нем участие; она вооружает на тебя сердце мое, кое в оборону против тебя ставит одни только объятия… Рука моя уязвлена твоим оружием; удовольствуйся текущею из неё кровью… О! Если только может она насытить гнев твой. проливай её, вот грудь моя для твоего мщения; но примирись с Порамиром. Вражда твоя к нему – это более болезненная мне рана, чем там какую получил я теперь от твоего оружия.
В продолжении этих слов, когда Любимир говорил к Клоранду, луна, закрывшаяся на тот час малым облаком, посылает свет свой помочь глазам Клорандовым обозреть кровь, льющуюся из руки его друга. Вид этот смягчает его душу; он бросает свою шпагу, и в сражении страстей своих, достает платок, и обвертывает им его рану. Гнев и жалось стремлениями своими его переосиливают, и приведя в умеренность, лишают слов; одни только сверкающие глаза его обращаются попеременно, то на Порамира, то на своего друга.
Между тем Порамир, опершийся на близ стоящее дерево, с удивительным равнодушием произносит:
– Я не опорочиваю, Клоранд, запальчивости твоей, возбужденной справедливою причиною мщения: от моих рук скончал свой век твой родитель, и ты ненавистью ко мне показываешь в себе достойного его сына. Но не всегда преступления бывают таковы в самой сути, каковыми изображает их наружность. Если бы ты знал точность этого несчастного происшествия, ты вместо мщения разделил бы проливаемые по родителе твоем слезы, чтоб посочувствовать горю оплакивающего его друга. Так, Клоранд, отец твой составлял одну со мною душу, пока бедственная ревность не изыскала ему средства погибнуть от руки моей. Но эта рука, пресекшая дни его, и теперь есть рука его друга; она не виновна в крови его, единая только случайность управляла её ударом, причинившим беспрестанное мучение моему сердцу… О тень моего друга! Ты в вечности примешь всегдашние мои воздыхания.
– Так ты невинен в смерти отца моего? – прервал с горестною улыбкою Клоранд. – Но чем докажешь ты страшную эту неправду?
– Весьма неоспоримою истиной, если только Клоранд будет терпеливо слушать до окончания все предыдущие и последующие обстоятельства этого злосчастного происшествия.
– Слышишь, Клоранд, – сказал Любимир; – тебя хотят удостоверить в том, что предрекало мое сердце. Я никак не мог присваивать злодеяния мужу столь достойному. Ты не можешь отказать своему другу в том, чтобы малым временем требуемого терпения не победить, может быть, безрассудного и несправедливого твоего мщения.
– Ах Любимир, – ответствовал Клоранд. – Какие уверения могут быть сильнее истины, явившей мне смерть отца моего!.. Но я повинуюсь воле моего друга, одно имя которого обезоруживает мою руку. Ты волен из меня учинить преступника; я уже предстаю таковым, вручая предстательству твоему за милорда оружие моего мщения… А вы, государь мой, (обратясь к Порамиру) имеете теперь власть располагать моим терпением; но не забудьте, что вы должны за это единственно тому, кто в один час двоекратно спас жизнь вашу.
– Следовательно и в третий раз, – сказал Порамир обняв Любимира; – поскольку если бы не он призвал вас к терпению, вы покушались бы еще и на жизнь мою… Но не подумай, маркиз, что я тебя опасаюсь: может ли быть смерть страшна тому, кто дни провел борясь с несчастьями? Итак, не от робости приемлю я удовольствие остановить месть твою, но чтобы уверить тебя в моей невинности, и приобрести любовь того, кто имеет вескую причину меня ненавидеть. Разогнав заблуждение случая, я попрошу тебя, чтоб ты принес дни мои в жертву дорогой мне памяти отца твоего; но может быть тогда ты будешь столь же неумолим к моей просьбе, сколько выказал теперь против меня ярости… Однако когда мы говорим о вещах, допускающих промедление, мы забываем подать помощь в деле, не терпящем отлагательства: друг твой исходит кровью, исходящей из раны его. Промедление может быть для него опасно. Отложив все, довезем его до его дома; я не хочу оставить моего избавителя, покуда увижу его вне опасности.
– Ах государь мой! Вы оказываете мне одолжение, которое приятно принимать и от неприятеля, если онокасается моего друга и моей неосторожности… Любезный друг! Сей ли знак оказал я моей любви к тебе? Оружие, должное со всею моею жизнью встать на твою защиту, обагрено твоею кровью.
– Но она спасла родителя Гремиславы, – сказал Любимир Клоранду. – Не опасайся за мои раны, обстоятельство тебя извиняет, и когда случай способствует моим желаниям, не помышляй об их болезни. – В продолжении таковых речей шли они к своим каретам, Клоранд – ведя под руку своего друга, а Порамир опираясь на поднятую с земли его шпагу; ибо почтенный возраст его требовал этой помощи. Они все трое приехали в дом Любимира в его карете, потому что коляску Клоранда послали вперёд, за лекарем. Тот, перевязывая рану Любимира, нашел её неопасной, хотя в левой руке шпага и очень глубоко прошла к локтю.
Когда они остались одни, Порамир, обращаясь к Клоранду, начал говорить следующее:
– Теперь когда настало время уже удовлетворить вашу недоверчивость объявлением настоящего происшествия кончины истинного моего друга, а твоего любезного родителя, доказать мою невиновность, и обратить ненависть твою в сожаление. Но как хозяин дома сего, имеющий не малое соучастие в моих обстоятельствах, может только неполное иметь понятие, если я коснусь некоторой части моих приключений, то позвольте мне, маркиз, несколько отяготить вашу нетерпеливость полным описанием всей моей жизни.
Клоранд на это согласился, и Порамир начал.
Повесть Порамира, или Милорда Гарстона
Настоящее имя мое показывает, что я англичанин, но предки мои не были соплеменниками этого народа. Отец мой, гонимый несчастиями, поселился на берегах Темзы. Фортуна, уставшая его гнать, подала ему случай оказать услуги королю-покровителю; который наградил его имениями и произвел в достоинство лорда. Вскоре потом счастье дома нашего усугубилось весьма выгодным браком моего отца, который присоединил нас в свойство ко многим знатным фамилиям; я был вторый плодом этого союза.
Мне исполнилось двадцать лет, как отец мой кончиною своею оставил наследство старшему моему брату, а я по законам должен был довольствоваться одной пенсией. Это принудило меня искать счастья моими собственными трудами, но поскольку я с не находил клонности к торговле, которую там производят люди всякого состояния, то расположил, отдав половинное число годового моего дохода в торговый капитал верного человека, посвятить жизнь мою военной службе. Я имел уже офицерский чин в королевской гвардии, как прибыл ко двору один несчастливый владетель некоторого небольшого государства в немецкой земле. Определен будучи в приставы к Сегимеру (так звали того государя), я вскоре приобрел его ко мне особую милость, так что, видя его в беспрестанной задумчивости, некогда осмелился ему сказать: «Ваше величество! Да отпустится дерзость последнейшего слуги вашего, желающего проникнуть в таинство скорби, окружающей вас со дня вашего прибытия. Ведаю я, что не рабам оставлена смелость помышлять о сокровенностях государей; но добродетельные монархи не презирают желаний, исходящих от сердец, горящих к ним нелестною преданностью. Говоря так, не сомневаюсь я, что смелость моя почтется за то самое соболезнование, которое лишает меня довольствоваться беспримерными ко мне вашего величества милостями».
Сегимер не огорчился этим, но, испустив тяжкий вздох, отвечал: «Приятно видеть такое соболезнование от человека, ничем мне не обязанного; само это уверяет меня, любезный Гарстон, о твоем чистосердечии. Приемлющие от судеб жребий целых народов тем только несчастливы, что не имеют у себя столь верных друзей, которые смели бы говорить им всё то, что видят и чувствуют: они облегчили бы им тягость обременяющей их должности, они исправляли бы их пороки. Я не скрою от тебя причину тоски моей, но прежде должно дать тебе понятие о состоянии государей. Те, кои побуждаемы единым властолюбием, ищут скипетра, в казнь людей возводятся к вышнему достоинству. Будучи самолюбивы, не пекутся они н о чём другом, кроме как о своеугождении; следовательно, должность сия, удручающая добродетельного, служит им только к забаве, роскоши и покою. Но тот, кто вступает на престол, влекомый любовию к отечеству и к счастию своих собратий, тот отрекается от самого себя. Он должен все желания свои поработить благополучию своих подданных и не может не чувствовать того, что должен чувствовать человек. Народ вверяет ему вольность свою, как дражайший из всех залогов, с таким договором, чтоб он был их отец…
… Они хотят, и он должен, чтоб только один он мудростию и заботами снискивал благополучие несметному числу людей, а не того, чтоб все они бедностию своею, рабством и подлым ласкательством служили надмению и неге одного только человека. Не для него самого бог делает его царем, но чтобы был он человеком целого общества. И так видишь ты, Гарстон, завидна ли та участь, которая, однако, имеет великое притяжение в душах смертных. Я выбран на престол желаниями моих соотчичей; они принудили меня взять над ними владычество. Я повиновался им и не жил иначе, как для их счастия. Отвергал все, что лежало до меня, и это-то самое причинило величайшее мое несчастие. Во время войны римлян с парфянами, женился я на дочери парфянского полководца Мурена, по имени Азбласта; ибо я, как союзник римлян, посредством сего брака привел к окончанию разорительную войну эту. Дарования Азбласты были достаточны, чтобы составить счастье дней моих; почему и жил я в совершенном покое, управляя моим государством. Но поскольку нет в свете ничего непостояннее фортуны, то наскучило ей взирать на меня равнодушным оком. Один соседний владетель, который прежде еще посредством союза хотел утвердить силу своего дома, предложив мне дочь свою в супруги; но брак мой с Азбластою уничтожил его намерения. Бесплодие ж моей жены возбудило вновь его желания. Тайные происки его сделали лестными эти предложения в ушах моих подданных.