[108] государя удержал меня при себе: Дагоберт, владетельный князь тамошней земли, настолько прославился правосудием своим и храбростью, что я пожелал посвятить ему свои услуги. Счастье мое приобрело мне особую любовь Катумера, сына его и наследника. Война, которую соединенные алеманы производили против римлян, подала мне случай утвердить мнение о моей неустрашимости, и избавление Катумера в опаснейшем для его жизни нападении, где я не щадил себя, укрепило ко мне милость его и его родителя. Я был пожалован в чин начальника телохранителей, и вступил в Марсингское подданство. Я писал к мачехе моей о своем благополучии, и убедил её оставить отечество, обратить всё недвижимое имение в наличные деньги, и разделить со мною выгоды моего счастья в новом моем отечестве. Она согласилась на это, и вскоре увидела и себя в объятиях моего семейства. Дом наш считался из богатейших в той стране; и если бы сестра моя не была малолетней, то многие знатные марсингцы поставили бы за честь искать с нами союза. Что до моей мачехи, она, не взирая на свои еще неувядшие годы, заключила сохранить верность праху моего родителя; мысль огорчить меня новым браком была далека от неё, и я равнозначно опасался навлечь её неудовольствие женою, которая, может быть, не захотела бы признать ее, так как я, вместо своей родительницы. Я наслаждался истинным спокойствием, и не думал ни о чём другом, кроме оказания услуг Государям, являвшим мне отеческие щедроты. Но неожиданное происшествие привело в ужас весь тот край, в коем рассчитывал я окончить дни мои, и принудило оставить его навсегда.
Во время войны Катумер познакомился с княжной Адельмундой, дочерью кауцского[109] князя Ганаша; и знакомство это имело своим следствием между ими жесточайшую любовь. Политические выгоды побудили Дагоберта одобрить эту страсть сына своего, и вскоре брак этот был сговорен. Уже приближалось время к совершению этого, как некоторый двор, тайно преданный римлянам, предвидя укрепление стороны соединенных алеманов от этого союза, употребил все меры к уничтожению его. Поскольку у алеманов бесплодие считается величайшим несовершенством, а особенно в особах государей, как в народе, где престол бывает наследственный, то заключено было Адельмунду через отравы сделать неспособною к беременности, обнаружить и подтвердить это, а тем самым уничтожить брак, готовый совершиться. К произведению этого плана в действие была подкуплена одна гречанка, находившаяся в особливой милости у княжны Адельмунды, а чтобы скрыть истинную злодейскую сторону, подосланному для подкупа гречанки Батавцу велено было вручить ей письмо о том от имени своего герцога Кариовальда. Все было подготовлено; но гречанка не осмелилась произвести такое злодейство, и чтоб не выдать своей неблагодарности за полученные ею великие подарки от мнимого Кариовальда, отписала к нему, что желание его исполнено, и что княжна Кауцская уже больше не в состоянии будет умножить род Маргсингских государей. Начальник всего этого умысла князь Адганастер, имеющий некоторое право на Маргсингский престол, тайно преданный вышесказанному злодействующему Двору, и находившийся от него в особе посла при дворе Дагоберта, так возгордился успехом этого намерения, что сам с собою советовал, получив от гречанки это письмо: полезнее ли допустить Катумера жениться на бесплодной супруге, и чрез то иметь надежду со временем стать его наследником; или через обнаружение этого несовершенства в Адельмунде, разбить брак их, и тем разрушить союз между Марсингцами и Кауцами? Целую ночь он был занят этими размышлениями, и напоследок заключил, что последнее принесет ему больше выгоды, чем сомнительное и издали представляющееся наследство. На этот конец переговорил он с первым вельможей князя Дагоберта, открыв ему, что союзник римлян, сильный король Маровей Маркоманский, предлагает чрез него Катумеру дочь свою и единственную наследницу в супружество. Вельможа возражал против этого, полагая, что эта вещь уже невозможная; ибо Катумер сговорен на Адельмунде, и день брака их уже назначен; но Адганастер дал ему знать, что ведает об Адельмунде некое таинство, но что никому его не откроет, кроме самому его Государю, и просил доставить себе для этого аудиенцию.
Вельможа, приведенный в сомнение, не осмелился прямо с тем предстать своему Государю, но счел за лучшее объявить о том, родительнице Катумера, княгине Гертруде. Та, будучи возбуждена любопытством узнать о столь важном таинстве, призвала Адганастера, который без дальних околичностей показал ей письмо, писанное гречанкой к батавскому герцогу. Княгина настолько этим огорчилась, что не могла ничего отвечать Адганастеру, и вне себя бросилась в комнаты своего супруга. Дагоберт, прочтя письмо, был настолько поражен этим открытым злодейством, что стал недвижим, и долго не мог выговорить ни одного слова. Напоследок вздохнув, произнес:
– Возможно ли, чтобы небо попускало существовать толь злобным, самой природе насилие наносящим душам? И какой адский дух открыл людям столь вредные таинства?… Что начнем мы теперь? Слово ли наше нарушим, или, сдержав его, пресечем колено нашего рода?
Княгиня, супруга его, не могла ничего ему советовать; но и другое казалось для нее выгодно. Он заперся в своем кабинете, и предался сражению своих рассуждений. Сперва ему казалось невозможным поверить в преступление гречанки, которая с его стороны видела многие благодеяния; он подозревал Адганастера в вымысле этой лжи. Но довольно знакомый ему почерк руки гречанки разсеял сии мысли. Он не смел в точности приписать этого злаго умысла Кариовальду; но вспомнив о признаках любви его к Адельмунде, от ревности и зависти ожидал всего ужасного. И в таковых заключениях призвал он первого своего вельможу, и по совету с ним послал он нарочного к Князю Ганашу, чтоб уведомить его о произошедшем, подвергнуть гречанку пытке, и удостовериться в истине, или в обмане.
Между тем князь Катумер проведал стороною, что есть нечто способное разорвать брак его с Адельмундой. Подозрения его умножились, когда его не допустили в совет, который родители его имели при отправлении нарочнаго к князю Кауцскому. Он возлагал всё бремя печали своей на моё усердие, и ожидал только достоверных известий, чтоб решится на все крайности для удовлетворения своей любви.
Посланный предстал князю Ганашу, донес ему повеленное, и поверг тем его в горе и несказанный гнев. Гречанка была допрошена, пытана, и запираясь во всем, посреди пытки умерла. Все это было отнесено только к злодейскому её упрямству; все были убеждены в истинности письма её руки, что Адельмунда точно отравами испорчена, и было решено этот брак уничтожить.
В это время в Марсингии государственный вельможа по повелению Дагоберта вошел в комнату его сына. Едва тот появился в дверях, как Катумер сказал ему:
– Не преступление ли ты идешь объявить мне, за которое я исключен из тайного совета, в котором ты предпочтен мне, наследнику престола?
Вельможа с должным подобострастием ответствовал:
– В том была воля вашего родителя; при чем осторожность его больше нежели неудовольствие; ибо он опасался открыть вам вдруг ту печальную новость, которая, яко до вас лежащая, более вас и тронуть должна. – Тогда открыл он ему причины, побуждающие уничтожить его брак с Адельмундой. Катумер был настолько поражен, удостоверясь в своем несчастье, что не ответив ни одного слова вельможе, удалился от него во внутренние покои. Я призван к нему немедленно, и нашел его снедаема тоскою, так что он долго меня не приметил.
– За чем желают быть владетелями, – вскричал он, наконец вздохнув, – когда им не дозволено следовать тем чувствам, которыми может утешать себя последний подданный?… Нет! Бесплодно будут стараться они погасить зажженный судьбою в сердце моем к Адельмунде пламень; и не милосердие есть то, чтоб принуждать меня к тому, без чего я не могу жить. Непонятно, чтоб праведное небо могло попустить злому человеку столь вредительствовать людям добродетельным… Все это препятствие основано только на догадках, которые сама гречанка до последнего своего издыхания отвергала; а в самом действии нет тут ничего, как только явный умысел враждебной стороны… Но что бы ни было, меня с моею возлюбленной разлучить они не смогут. – После этого он увидел меня, открыл мне своё несчастье, и потребовал моего совета, чем бы можно опровергнуть заключенное уничтожение его брака с Адельмундой?
– Государь, – отвечал я ему: – должность монарха и его престолопреемников есть та, чтоб терпеть все болезни, которые полезны их государству.
– Оставь должности и взирай только на человека; взирай на состояние моего сердца, Клоранд, – сказал он мне… – Но что распространяться? Я уже принял решение. Скажи, маркиз: имеешь ли ты столько любви ко мне, чтоб презрев все опасности, явить мне опыт твоей дружбы вручением письма моего Адельмунде? – Он обнял меня произнося это, и я не мог отговориться от поручения государя, милостями которого я пользовался. Письмо было написано, я уехал тайно с несколькими верными мне из телохранителей, прибыл ко Кауцскому двору и, переодевшись, нашел средство вручить послание княжне.
По отъезде моем из Марсингии Катумер, одолеваемый своею страстью, не мог долее вытерпеть со стороны своего отца убеждений, несогласующихся с его сердцем. Он счел правильнее успеть в своем бракосочетании со своею возлюбленной и предупредить своим приездом к Кауцскому двору готовившемуся к возвещению разрыва. На этот случай он взял с собою 400 отборных всадников, и с ними скрытно пустился вслед за мною. Приближась к границам Кауцским, оставил он большую часть в засаде, и в малом числе прибыл почти в тот же час ко двору князя Ганаша, когда я вручил его письмо Адельмунде.
Не успел он обмолвиться несколькими словами с князем Кауцским, как того прибежали уведомить, что дочь его впала в опасный обморок. Все встревожились, и можно догадаться, что всех больше Катумер; вбежали в спальню к Адельмунде, постарались привести её в чувство, а напоследок она пришла в себя. На вопрос о причине её болезни, подала княжна своему отцу письмо, которое она держала, сжав крепко в руке своей; Ганаш прочел вслух следующее: «Не мысли, Адельмунда, что злая гречанка такому божеству, как ты, могла причинить вред. Впрочем верь мне, что ни клевета, ни государственная пользы, ни вся человеческая власть не в состоянии удержать постоянного твоего Катумера от совершения с тобою брака, составляющего единственное счастье моей жизни, хотя бы через то весь род мой истребился. Для того сто крат лучше с честью уничтожиться, нежели со стыдом приобрести с