Хотя их угрозы наполнили меня ужасом, но тот прогоняло воображение, что я столь легким средством отвратил ненавистные союзы от детей моих. Прошел целый месяц, в который опасность моя о мщении от чародеев начала в мыслях моих проходить. Они нарочно дали мне на столько отдохновения, чтоб тем жесточе повергнуть меня в чувствование моих бедствий. Вдруг прибежал ко мне вестник, что на государство мое напал исполин, имеющий львиную голову и каждый день съедающий по десяти человек из моих подданных.
Немедля собрал я моих вельмож и, посовещавшись с ними, послал против этого чудовища всё мое войско, ожидая, что множество воинов преодолеет силу одного чудовища; однако ж оно возвратилось без всякого успеха. Исполин, когда его окружали, исчезал посреди толпы воинов; бросаемые в него стрелы и копья пролетали сквозь тело его, подобно как бы сквозь облако, не причиняя ему ни малейшего вреда; исчезнув же, появлялся он в другой стороне, хватал по человеку и, проглатывая, кричал:
– Скажите царю Иверону, чтобы он оставил престол свой и добровольно уступил его мне, или я по одному поем всех его подданных.
Я пребывал в чрезмерной от этого печали и еще не решил, оставить ли мне корону или ожидать очередной смерти, когда исполин, поев всех моих подданных, дойдет и до меня, как мне пришли сказать, что дочь моя, прогуливаясь в садах, была похищена упавшим облаком. Горе пронзило мое сердце, и я впал в жестокое отчаяние, которое мучило меня тем несноснее, что я не знал, гневу ли богов или Нагуре и ее брату приписать мои несчастия.
Но на том они не кончились; Зоран, сын мой, узнав о бесплодном покушении войск на исполина, не поверил, чтобы рассказываемое об этом военачальниками было истинно; отступление армии приписал он недостатку храбрости и вознамерился сам испытать удачу, напав на чудовище. Он уехал искать исполина, не сказав мне о своем предприятии, до которого я бы его, конечно, не допустил.
Один только его оруженосец остался трепещущим свидетелем, с какою неустрашимостью нападал он на исполина, сколько раз принуждал его обращаться в бегство, и как… увы! напоследок исполин обессилевшего сына моего проглотил.
Оставшись без всякой надежды, лишившись детей моих, я не имел причин более дорожить моею короною: через опыт познал я, что чем долее буду иметь её на голове моей, тем больше убудет моих подданных, и что наконец я останусь царем без царства, ибо исполин продолжал пожирать людей. И так решился я идти к исполину и, добровольно вручив ему мое государство, удалиться в пустыню, чтоб там я свободно мог оплакивать потерю возлюбленных мне особ. Чудовище приблизилось тогда к столице моей, и я не имел труда в поисках его. Я шел без робости, ибо не считал за особое бедствие в моем злосчастии, если исполин проглотит и меня. Вельможи меня сопровождали. Я, приблизившись к чудовищу, вручил ему корону мою и просил о пощаде для бывших моих подданных.
Он принял корону с улыбкою и, возложив её на свою голову, говорил мне:
– Иверон! Я принимаю твое приношение с охотою, ибо нахожу утешением видеть тебя низверженным с престола; бродя по свету нищим, узнаешь ты, сколь великая разность быть тестем королю чародеев и свекром сестре его – или лишиться детей и царства по одному только упрямству. Иди, я не запрещаю тебе искать против меня обороны; я готов сразиться с каждым богатырем, пожелающим за тебя вступиться. Но знай, что если ты обратишься с просьбой и расскажешь о своих несчастьях человеку, который за тебя не вступится, то ты вечно не приобретешь ни царства своего, ни детей своих.
– Но разве сын мой, тобою поглощенный, жив? Разве могу я увидеть еще дочь мою? – вскричал я.
– Я ничего не могу тебе сказать, – отвечал исполин. – Поди, странствуй, ищи средств, может быть, ты умягчишь гнев богов; но трудно противоборствовать Зивиялу и Нагуре.
Я хотел задать еще некоторые вопросы похитителю венца моего, но тот отвратился от меня и торжественно прошествовал в мою столицу, а я два года в крайней нищете странствую по свету и по сих пор еще не нашел не только защитника, но и никого, кто бы выслушал повесть о моих несчастьях. Может быть, вам, великодушный богатырь, предоставлено пресечь мои злосчастья… Однако можно ли мне требовать, чтоб вы подвергли себя достоверной опасности сразиться сосверхъестественным чудовищем? Я готов погибнуть, но довольствуюсь тем, что объяснил вам, что не я являюсь причиною моих бедствий.
Сказав это, царь Иверон предался своей печали, и слезы покатились на его белеющуюся бороду.
Я взглянул на богатыря Еруслана, желая прочесть из взоров его, возможно ли мне примерить на себя предлагаемое приключение.
Наставник мой, приметив это, улыбнулся и не оставил меня надолго в сомнении.
– Должно признаться, – сказал он целтиберскому царю, – что обстоятельство этого избавления не из тех маловажных подвигов, которые приемлют на себя богатыри за честь оружия: тут придётся сражаться с чародейством, однако имейте надежду, несчастный государь: я обещаю вам, что ученик мой, богатырь Сидон, в состоянии будет уничтожить ваши бедствия. Верьте в том богатырскому моему слову: возвратитесь в вашу столицу и возвестите похитителю вашей короны, что чрез пять дней явится противоборец, сумеющий сорвать её с головы его и возложить на законного монарха.
Царь Иверон, готовый подвергнуться всяким опасностям, оказал на лице своем великую надежду, поблагодарил нас за участие, проявленное к его участи, и отошел по слову нашему возвестить наше послание чудовищу.
– Я не спрашиваю тебя, – говорил мне Еруслан по отшествии Ивероновом, – имеешь ли ты довольно отваги пойти на опасный этот подвиг: храбрость твоя и искусство доказаны мне неоднократно. Это приключение и будет тем опытом, которого ты от меня требовал, и я уступаю тебе за твое ко мне повиновение честь этого подвига. Чем он труднее и опаснее, тем больше приобретет он славы твоему имени.
– Я чувствую, сколь вы меня обязываете, – отвечал я, – но признаюсь, что без вашего наставления не надеюсь получить никакого успеха. Если быэто касалось одного только пренебрежения жизни или противопоставить искусство силе, я бы с охотою подвергся всем опасностям; но сражаться с колдовством, с привидениями, – не должен ли я остаться в стыде, когда храбрость мою устремлю только против сна? Мне кажется, что невозможно освободить никого от волшебных напастей, не будучи искусным в средствах против них.
– Ты говоришь правду, – отвечал мне Еруслан. – Однако я найду способ: я познакомлю тебя с благодетельной волшебницей, коя даст тебе подробное наставление, и тем более, что нам с тобою следует немедленно разлучиться. Ныне же мы отправимся к ней, и после того, как ты приобретешь в ней покровительницу, мы с тобою простимся.
Богатырь, сказав это, вынул из кармана клубок ниток и, сев на коня, бросил его на зе. Клубок покатился пред нами без остановки, а мы последовали за ним, невзирая ни на какие препятствия: сила клубка отвращала преграды: через реки воздвигались мосты, горы расступались и давали нам свободный проезд, а в непроходимых лесах появлялись чистые и ровные дороги.
Еруслан, приметив мое удивление, сказал мне:
– Этот клубок я получил от самой моей покровительницы, волшебницы Тифеи; ибо без этого средства ни один человек не может достигнуть в ее жилище, хотя бы весь свой век о том старался; а чтоб сократить время в нашем пути, я расскажу тебе, каким случаем я приобрел ее милость.
Во время странствования моего в странах славенских застигшая меня темная ночь принудила встать на ночлег в одной густой роще, недалеко от великого города Киева. Я остановился на великой поляне, в середине рощи, ибо мягкая трава, тут растущая, была хорошим кормом коню моему. Я лег и начал уже засыпать, как блеснувший по середине поляны огонь возбудил меня. Показалось мне, что огонь этот сам собою воспылал, от того что я не видал никого при нём. Но вскоре появились целые стада сорок; они слетались с обыкновенным их роду щебетаньем, от чего произошел столь великий шум, что конь мой испугался; однако я укротил его и отвел в чащу леса, а сам, возвратясь, примечал, что произойдет из этого сорочьего собрания.
Крик продолжался до тех пор, пока не прилетел необыкновенной величины ворон: он троекратно обошел вокруг огня, и сороки умолкли. После чего окружили они ворона, который, перекувыркнувшись назад, стал человеком, имеющим на голове своей железную корону, а чрез плечо пояс с зодиаками и в руке красный жезл. Вороновы его крылья остались лежащими позади него, которые поднял он и отнес на близ лежащий холм. Сороки последовали его примеру, относили крылья свои на холм, и чрез несколько мгновений ока увидел я превратившегося ворона, окруженного целым сонмищем женщин, имеющих чрез плечо зодиаки, а в руках красные палочки.
Я понял, что это было собрание волшебниц для какого-нибудь важного совета и что имеющий на себе корону был их король. Признаюсь, что надлежало мне собрать всю мою неустрашимость для преодоления напавшего на меня ужаса. Волшебный совет начался; долго слышал я невнятный шум разговоров, но наконец король волшебниц махнул по воздуху жезлом своим, и на огне появился великий котел.
Волшебницы принялись за работу: всякая выливала некий жидкий состав в котел из принесенной с собою фляжки и всыпала нечто подобное порошку; котел кипел, и король волшебниц мешал в оном жезлом своим. Через несколько часов состав сняли с огня.
Между тем, как это происходило, усмотрел я сову, крадущуюся к холму, на котором лежали крылья: она, пользуясь тем, что волшебницы были заняты своим делом, начала перебирать их крылья. Долго искала она в кучах, и казалось, что выбирала из прочих крылья которой-нибудь одной волшебницы. Напоследок ей удалось сыскать; она, подхвативих своим клювом, полетела стремительно прямо на меня. Не знаю, какое чувство вложило в меня охоту отнять у хищницы ее добычу.
Я приготовил мою ратную палицу, и едва сова налетела на меня, бросил в неё столь удачно, что она крылья уронила и я их подхватил. Сова, опустившись на землю, превратилась в медведя и бросилась на меня; но я успел взять мою палицу, которой принудил зверя оставить меня с крыльями и самого обратиться в бегство. Приключение это наполнило меня страхом; однако, ободряя себя услугой, оказанной мною обществу волшебников, я не весьма опасался превращающейся совы и смотрел на происходящее у огня.