Повесть короля волшебников
– Вам уже известно, как я был приведен в несправедливое подозрение ненавистным Зловураном и как неосмотрительность жены моей подарившей мне двусмысленно вещающей зачарованной книги способствовала вооружить меня против неё самой, детей моих, Гипомена и всего, в чём он принимал участие. Признаюсь, к стыду моему, что я не захотел вникать в подробности доноса Зловурана и, не открыв настоящей истины обстоятельств, предался всей ярости овладевшего мною гнева. Я поклялся отомстить мнимым вредителям моей чести такими клятвами, которых я не мог уже нарушить, не погибнув сам. Моим заклинаниям надлежало исполниться, хотя бы я после и пожелал смягчить их строгость.
Совершив то, о чем вы уже слышали от Зимонии в рассуждении ее и дочерей моих, я всё мое внимание обратил на Гипомена. Чрезмерно досадно мне было чувствовать, что познания его в волшебстве и сооруженный им потом талисман и броня избавляли его от моей власти. Я ничем не мог повредить ему, кроме составления зачарованного копья, которое мне казалось удобным пронзить всю его заколдованную броню. Я вооружил им Зловурана и повелел ему всюду преследовать Гипомена. Я покровительствовал намерениям этого проклятого волшебника в покушении его на дулебское царство, ибо хотя царь, родитель Доброслава, ничего мне не причинил, но всё, в чём Гипомен имел участие, казалось мне ненавистным. Вы ведаете также, как авары были приведены на дулебов, как Киган влюбился в царевну Рогнеду и как отечество её в связи с этими обстоятельствами оказалось разорено. Мне весьма досадно было узнать, что почти пойманный Гипомен нашел способ из зачарованной клетки освободиться и спасти Рогнеду, ее брата и пораженное тело их отца. Происшествие это случилось так скоротечно, что я не мог и предохранить Зловурана от погибели, устроенной ему наставлениями Гипомена рукой Доброслава. Я узнал об этом почти тогда же, когда проклятый этот клеветник пал под ударом волшебного копья. Спеша к нему на помощь, увидел я, что уже поздно сохранить ему жизнь: я поспел почти в ту минуту, когда Доброслав наказал этого тайного врага моего.
Закрытый невидимостью, я легко мог бы уничтожить Доброслава: таков был гнев мой, – но броня, талисман и собственное мое копье остановили мое покушение и тем самым возвели мою ярость на высшую степень. Я успел только почтить тело Зловурана и превратил его в ту гору, дерево и мраморных львов, на коих после утвердил я всю тайну судьбы несчастных, подпадших под моё мщение. Доброслав казался мне не настолько виновен, как Гипомен, а притом я не мог ничего учинить ему. Но узнав, что королевич кимбрский находится без талисмана, поспешил я схватить его в мои руки. Я овладел им в его замке прежде, нежели возвращение Доброслава могло защитить его. Рогнеда и Любостана также достались в мои руки, а какое я замыслил им наказание, вы услышите позже.
Осматривая замок Гипомена, нашел я волшебную доску: я имел понятие о ее ценности и весьма обрадовался, увидев удобный случай завладеть этим сокровищем. Я не имел причин беспокоиться о возвращении Доброслава, потому что рассчитывал со всем управиться прежде его прибытия. Первым делом я спросил у волшебной доски, что мне предпринять над Гипоменом, Рогнедой и Любостаной, но, к изумлению моему, получил такой ответ:
«Король волшебников! Ты суетно даешь свободу неосновательному твоему мщению. Если боги и предают во власть твою детей короля кимбрского и дом царя дулебского, но они их и охраняют, и все твои умыслы обратятся наконец в их пользу, а ты раскаешься. Уннигард пошлёт разрушителя твоим чарам, а от Доброслава произойдет дочь, которая станет наградой его, ибо ты никак не разлучишь брак Любостаны. Собственные твои дочери присоединятся к твоим неприятелям, которых ты в свое время возлюбишь».
Ответ этот произвел во мне страх, но поскольку разум гневливого не способен к рассуждениям, то размышления мои мало-помалу привели меня к заключению, что волшебная доска учреждена через прозорливость Гипомена к таким для меня показаниям. Я был так слаб, что со временем, перенеся эту доску в мой замок, долгое время ни о чем её не спрашивал, как бы желая наказать её за то, что она держит сторону моего неприятеля. Вот каким безумиям бывают порой подвержены смертные!
«Посмотрим, – говорил я, – посмотрим, как кто сможет отвратить мое заклятие или уничтожить его, увидим, какие последствия будет иметь брак Доброслава». После этого организовал я мое заклятие, и перед приведением его в действие произнёс я великую клятву, с тем, чтобы я утратил мою великую волшебную власть, если раскаюсь в моем мщении и буду когда-нибудь склонен помогать благополучию особ, ставших предметами моего гонения.
Во-первых, я напал на Любостану и превратил её в наипрекраснейшую рыбу с тем намерением, чтоб она, отличаясь своим внешним видом, попавшись рыбакам, досталась на стол какого-нибудь государя или угодила в его пруд, и тем было бы положено вечное препятствие её браку с Доброславом. По времени же узнав, что она, будучи поймана Доброславом, получила прежний свой образ, прибавил я к заклинаниям моим и то, чтобы благополучие их брака продолжалось только до тех пор, пока их сети не будут прорезаны зачарованным копьём. Тогда надлежало ей опять превратиться в рыбу и быть с супругом своим разлученною до времени, пока зачарованное копие каким бы то ни было образом переломится. Потом я обратился к Гипомену и его супруге.
– Вам следует знать, – обратился король волшебников к Зелиану, – что пещера, в которой я вас воспитывал, находящаяся в дулебской пустыне, была во всех обстоятельствах мим самым надёжным убежищем, или, лучше сказать, кабинетом для моих размышлений. Вход в неё без моего дозволения был прегражден для всего света. В эту-то пещеру определил я заточить королевича кимбрского с его супругою; и сам, оставив моё обычное жилище, вздумал я обитать в ней, чтоб пресечь все способы, ежели бы кто захотел постараться об их освобождении. А то, что вы, Зелиан, никогда не видали темницы Гипомена, так это случилось потому, что вход в неё загражден был крепким заклятьем.
Во-первых, заблагорассудилось мне нанести жесточайшее поражение сердцу Гипомена отняв у прекрасной Рогнеды все её прелести: я у него на в глазах превратил её в мертвую человеческую голову и долго утешался его отчаянием. Потом и самого моего мнимого неприятеля лишил его естественного вида и из молодого человека сделал дряхлым стариком, ибо остатки человеколюбия удерживали меня от предания его смерти, а поскольку он всё же был волшебником, я не мог превратить его ни в какую другую тварь. Но чтоб это его и жены его заклятие не могло быть разрушено каким-либо иным волшебником, а обратилось бы им во вред, соорудил я волшебную дудочку и положил на возвышении, где Баламир и увидел лежащую мертвую голову. Если бы кто-либо покусился свистнуть в неё, то Рогнеда утратила бы жизнь свою, а Гипомен нашелся бы повешенным на самом том виноградном дереве, которое выросло из трупа Зловурана.
Второе мое заклинание относилось к дочери Доброслава, которая родилась в награду разрушителю моих чар. Я не рассчитывал, чтоб это последовало, но если бы такое случилось, то я расположил так: пришедший в темницу Гипомена, должен был взойти на возвышение для взятия дудочки с восточной, а не с другой стороны; в это время Гипомену надлежало ему показаться, и если бы он учинил ему свое наставление, ему следовало превратиться в каменного человека, держащего в руках медную стрелу; в прочем Гипомен должен был оставаться для гунна невидимым. Но если бы гунн взошел на возвышение с юга, запада или севера, то он беспрепятственно свистнул бы в дудочку, и в то же мгновение дочери Доброслава надлежало переселиться в нарочно для того сооруженный мною перстень; а поскольку я носил его на руке моей постоянно, то и полагал, что этот гунн никогда ее заполучить не сможет.
– Враг чести моей, – сказал я Гипомену, совершив всё это, – ты должен вечно остаться в этом образе и иметь утешение, взирая на прелести этой мертвой головы, если ты мог осмелиться воспользоваться принадлежащим мне.
Не думай, чтобы кто-либо смог освободить тебя от твоего зачарованного состояния, ибо не сыщется на свете смертного, способного преодолеть все соединенные с этим труды и опасности. Твоими стараниями погублен верный мне Зловуран, но я и труп его обратил в узел, содержащий беспрестанное переплетение твоих несчастий. Знай же, что ты не избавишься от заклятия до тех пор, пока не переломится надвое мое зачарованное копье, которым был убит Зловуран: а такого никогда быть не может, в поскольку Доброслав хранит его, как зеницу ока. Но даже если такое и случится, то кто сможет догадаться перекинуть за себя обломки копия, чтобы превратить его в лука и коня? Но если даже и таковое случится, то кто отважится, воссев на коня, ехать к холму, возникшему из тела Зловурана? Кто без оружия решится сразиться с ожидающими там каменными львами? Кто осмелится взлезть на неприступный холм, чему будут препятствовать львы, взобраться на дерево, достигающее вершиной до облаков, и, сломов на ней тяжеленную гроздь, сойти с ней на землю, когда силы и возможности человеческие к тому недостаточны? Пусть бы такое и последовало, но кто возьмет у тебя медную стрелу, которой еще нет и которая возникнет при превращении твоем в каменный истукан, если ты о слышанном от меня в наставление кому-нибудь откроешь?! Принимай достойное наказание!
Таким образом оставил я эти жертвы моего мщения и заключил, претворившись в образ этого старика, в коем вы меня видели, обитать в дулебской пещере. Причины, побудившие меня к такому преображению, были те, что мне надлежало сберечь моё обещание и никогда не видеть Зимонии, которая, после попадания в руки мои Гипомена, уже имела свободу отлучаться из своего замка и, следовательно, могла бы где-нибудь со мною встретиться.
В последствии я узнал; что Доброслав соединился со своею супругой и уже имеет от неё детей. Это обстоятельство принудило меня постараться об их похищении, однако три первые сына прежде меня были унесены Зимонией, как вы о том уже слышали и о чем я в тогдашнее время проведать не мог. Но я и не заботился об этом, поскольку тогда для меня возникла серьёзная опасность от дочери. Между тем нашел я Зелиана, и приятной внешностью был доведен к чувству симпатии к этому младенцу, унес его в мою пещеру и воспитывал его для того, чтобы впоследствии сделать его моим наследником; ненависть, питаемая мною тогда к дочерям моим, меня к этому принуждала. Впрочем, боги исправили то, что Зелиан по ребяческому своему любопытству напортил: он вместе со своими братьями вошел в объятия моего семейства и ошибкой исправил наказание моим дочерям. Я в заблуждении моем радовался, что дочери мои выйдут замуж за людей низкого происхождения, ибо знал, что один