Лютые звери и ядовитые змеи дополняли стражу страшного этого острова, наполняя мерзким ревом и ядовитым дыханием берега его. Гассан пустил одну из стрел своих, и та отняла жизни у всех чудовищ, охраняющих вход. Страшный рев их умолк, и волны перестали биться, не смея нарушить наступившую вдруг повсюду тишину.
Дух опустился близ двора Рукмана. Гассан сошел сохребта его, и свел вниз князей варяжских. Все, что природа может иметь ужасного, и приводящего в трепет, собрано было в этом месте, чтоб изображать на нём самый ад. Смертоносный дым исходил из окружающего двор рва, в котором кипел яд. Это наводило тут мрачную мглу, и горящия осмоленныя тела несчастных, попавших в руки извергу, служили вместо света, отогнанного ядовитым паром. Обагренные кровью черные стены изъявляли бесчеловечие и злобу обитающего во них существа. Затворы в воротах вместо обыкновенных железных прутьев сплетены были из страшных ползучих змей. Шипение и вид их были достаточны, чтобы охладить воинственный пыл в самом бесстрашном человеке. Так что, желая изгнать трепет от своих спутников, Гассан принужден был прочесть заклинания отваги, и уничтожить происходящее от чар страшное сборище. Слова его разрушили все наваждение. Мгла и яд исчезли, стены развалились, и обыкновенный свет простер лучи свои на дом варвара Рукмана.
Когда Гассан приблизился ко входу внутрь дома, и ступил на первую ступень: страшный гром поколебал стуком своим окрестности. Великое пламя выскочив из разошедшейся в разных местах земли, обратило свою свирепость туда, где стоял Гассан, и трясущиеся от ужаса Светомил и Всемила. Но одного обнажения меча Вирстонова довольно было, чтобы уничтожить это волшебство. Сам дом чародея, созданный сверхъестественными средствами, исчез и оставил злого Рукмана стоящего перед Гассаном. Он трепетал, взирая на меч и отвращал лицо от Гассана, чтобы не показать, как опасается он его власти. Гассан же очертил вокруг него мечом черту, прочитав заклинания, которые лишили его памяти, и истребили из ума все его былые знания чародейских наук. Покинув его ожидать достойного наказания по делам своим, пошел Гассан, сопровождаемый Светомилом и Всемилою искать место, где был заключен Падманаб…
Но Сочинитель уверяет читателя, что он не найдёт Падманаба, если только не заглянет в последнюю часть. Поскольку в этой третьей
ТОЛЬКО ВСЕГО И БЫЛО,
Часть четвертая
Заключение повести о Гассане Астарханском
Не долго трудился Гассан, отыскивая заточение Падманаба. Оно нашлось, когда исчез дом. Всё, что ни есть мерзкого для взоров, было собрано вокруг и в середине клетки, в которой он страдал. Гассан не стал медлить – он подошел и перерубил печать, преграждающую возможность к освобождению Падманаба. При ударе вся клетка рассыпалась и оставила заключенного в ней свободным к принесению благодарностей своему избавителю. Но до чего же он удивился, узнав в нем Гассана.
– О небеса! – возопил он. – Кого я вижу! Не обманывают ли меня глаза мои?… Нет, это он, Гассан мой избавитель! Ах! не тот ли это Гассан, который, не помня моего сурового с ним поступка, подверг свою жизнь стольким опасностям, чтоб спасти меня. Но мог ли бы я ожидать всего этого? Как несправедливо поступил я с тобою, великодушный Гассан! Я был столько ж немилосерден к тебе, сколько ты великодушен. Но я за то наказан, и тобою, дражайший мой Гассан, смягчена жестокость мучительной моей жизни. Какое благодарность могу я принести тебе! Сами небеса, воздающие за добрые дела, наградят тебя, и ниспошлют бесчисленные щедроты на все дни твои.
Гассан стыдящийся взирать на Падманаба, воспоминая своё пред ним преступление, стал перед ним на колени и сказал: «Кто мог быть столь злобен и столь неблагодарен, как я против тебя, великий Падманаб! За все твои благодеяния ко мне, хотел я допустить смерть твою. Но благодарю небо, наказавшее меня твоею рукою. Оно истребило из сердца моего злобу, и очистив его через несчастие, представило глазам моим всю бездну моего беззакония. Я раскаялся в моем проступке, каюсь еще, и во весь век мой буду каяться. И если боги дозволили мне подать тебе свободу: то не сочти этого в заслугу; но прими её в знак исправления моего, и вместо благодарности прости вину мою.
Падманаб, любивший Гассана и в преступлении как сына, не мог всего этого слышать иначе, как с пролитием слез. Он заключил его в свои объятия, говоря, что не только забывает прошедшее, но просит, чтоб и он не помнил прошлого; и что он будет счастлив, если Гассан вознаградит свою потерю, приняв его вместо отца погибшего за свою несправедливость. Гассан был этим настолько обрадован, что едва мог выразить свою благодарность. Он отдал ему во власть меч и стрелы Вирстона. Но тот не принял их, сказав: «Когда я тебя, дорогой Гассан, почитаю моим сыном: то не только, чтоб желать приобретенного тобою через неисчислимые труды, но и всё, что я знаю и у себя имею, есть твоё».
После всего он попросил рассказать, что случилось с ним со времени превращения его в чудовище. Гассан исполнил его желание, не скрывая и любви своей к племяннице его Гироуле; чем усугубил радость его.
– Так, любезный Гассан, – сказал он, выслушав его приключения, – Гироуль должна быть твоею, и без того счастье её и моё благополучие не будет совершенно.
Гассан забыл себя от радости, и целовал руки Падманаба.
Успокоившись от смятения, вызванного радостью от благополучного окончании этого происшествия, спросил Гассан у Падманаба, какое наказание определит он злобному Рукману?
– Каковое ты вздумаешь, – отвечал Паманаб.
– Он должен быть терзаем во весь свой век двумя птицами, – сказал Гассан, – и умереть не прежде, как в день предписанный его смерти.
– Нет, дорогой мой Гасан, – перервал его речь Падманаб, – я не могу допускать такого бесчеловечия. И хотя Рукман во весь век свой осквернял свет пороками, и дни его были днями беззакония и мучительства; но мы отдадим долг добродетели, простив ему наши обиды. Однако, чтобы он, будучи свободен, не обратился к своим прежним варварствам, заточим его навсегда в эту клетку, где до него сидел я и повелим земле сокрыть его во внутренности пропастей своих. Приставим к нему духа, который бы кормил его. И этого с него будет довольно. Он будет терзаться уже от того, что уже не сможет никому повредить.
Гассан повиновался воле Падманаба, и они пошли к месту, где бесчувственно лежал Рукман. Тотчас же он был оттащен к клетке, в которую и был посажен, и запечатан печатью с именем великого Вирстона, снятою с его пояса. По прочтении Падманабом некоторых заклинаний, земля разверзлась, и с страшным стуком сокрыла Рукмана, и всю его злобу в свои недра. Затем был призван дух, которому были поручены хлопоты о его пропитании, и получив приказ, дух исчез.
Князь Варяжский и его супруга, бывшие свидетелями освобождения своего благодетеля и заключения врага, весьма всему этому радовались, и приносили Гассану и Падманабу свою чувствительную благодарность, за оказанные им одолжения. Они с нетерпением дожидались времени, когда могли бы попросить о возвращении своем в Варягию. Гассан это заметил, и сказал им:
– Я могу видеть, дорогой Светомил, что вы со своею супругою имеете желание возвратиться в родные края. Это я должен исполнить по моему обещанию. Но если я могу требовать от вас воздаяния за мою услугу: оно будет состоять в просьбе, чтоб вы разделили со мною ту радость, какую будет иметь свидание наше с Мулом-бабой, и милой моей Гироулой, и чтоб вы присутствовали на моей свадьбе. А после того обещаюсь я сам проводить вас до Варягии.
Светомил и Всемила охотно на это согласились, и все хотели уже оставить остров Рукмана, как услышали произходящий неподалеку от себя болезненный стон. Они бросились все к тому месту, и увидели в погребе растянутого за руки и за ноги человека, на которого лилась с верху клокочущая смола. Гассан сошел в погреб, и прочитав заклинание, потушил смолу, и избавил этого несчастного от пытки. Выведя его на поверхность, он дал ему несколько капель состава Мулом-бабы; чем в мгновение ока исцелил и возвратил ему первоначальное здоровье. Избавленный пал к ногам его, и со слезами приносил свою благодарность. Он также пострадал от бесчеловечия Рукмана. И поскольку все желали узнать, каким образом попался он к нему в руки, и какая причина побудила чародея столь жестоко с ним поступать; то попросили его рассказать свое приключение, в связи с чем он и начал. —
Повесть Киевского Воеводы Мирослава
Столицей великих князей Киевских был тот город, в котором издревле обитал род наш. Рождением моим обязан я Страшимиру, полководцу Князей Дира и Аскольда, известному свету по храбрым делам его против греков. Кончина его оставила меня с сестрой моей Звездодрагою в раннем детстве сиротами и наследниками великого богатства. Милость наших Государей, в каковой находился у них родитель наш, подвигла их в сожаление о нашем сиротстве. Мы были взяты во дворец для воспитания; а имение наше было поручено в управление одному надежному человеку из числа Киевских бояр.
Первые годы моего юношества прошли в изучении наук, пристойных моей природе. Я соответствовал попечению, чтоб быть достойным наследником степени отца моего, прилежанием и понятием в изучении. Это снискало мне любовь и благоволение от князей. На шестнадцатом году я был произведен в тысячники, и война с греками доставила мне случай, заслужить княжескую милость, счастливым успехом оружия предводимого мною полка. Войско возвратилось с великой добычей, и я предстал пред очи Государей, чтобы услышать похвалу за отличное мое поведение, и принять новые знаки милостей. Коротко сказать: я был пожалован полковым воеводой, и имение отца моего, находившееся до той поры под опекою, было отдано в собственную мою волю. Я переехал в мой дом. Сестра моя, любившая меня чрезвычайно, не хотела жить со мной порознь. Я выпросил её из дворца, и с нею разделял все радости и довольства повседневной спокойной жизни.
Чего не доставало, чтоб составить мне дни, преисполненные удовольствия? Милость от князей, знатный чин в молодые года, и к тому изобильное богатство, вливали в мои мысли разные лестные надежды. Каждая прошедшая минута проходила в невинных забавах, и каждая настающая вновь несла мне новые утехи. Я не желал с