вязывать себя браком, почитая его за вещь таковую, в которой и малая неудача может омрачить счастье дней моих, и прервать цепь спокойствия. Тщетно старались родственники мои представлять, что жена, которую я могу избрать по своей склонности, усугубит блаженство моей жизни, и любовь её придаст новые оттенки моим будням, что в объятиях её возрастет мое спокойствие, и что я не должен торопиться с выбором; но со временем положить на достойную жребий своего желания. Я был глух к этим увещиваниям. Несклонность моя к нежному полу была преградой согласиться на брак. Она наполняла различными страхами мое воображение, и положила затверделое намерение навеки остаться неженатому. Мир, коим наслаждалось наше государство, не доставлял мне иных забот, как о пристойном замужестве для сестры моей. Но и не было нужды прилагать тому излишнее старание. Множество главенствующих домов нашего дворянства искало охотно этого союза. Некоторых из них я согласен был принять в мое семейство; но сестра моя не выказывала ни малейшей склонности к замужеству. Соотнося это с моим собственным нравом, я внутренне радовался тому, а родственники удивлялись её поступкам; ибо достаток и знаменитость сватающихся не могли доставить ей выбора достойнее.
Мог ли я подумать, чтобы это происходило не от сходства мыслей её с моими? Всё это чувствительно умножало мою к ней горячность. Казалось, что и она любила меня, как брата, и любить больше не возможно. Словом, нам было скучно, если мы с нею разлучались хоть на час. Однако всё это скрывало её пороки. Ласки её ко мне, были притворной завесой. Гнездящийся корень злобы и ненависти углублялся в душе её между тем, как строгая судьбина определяла её быть орудием всех моих несчастий.
Сам ад вложил в нее склонность учиться волшебству. Я не знал о том, как Звездодрага сыскала некую злобную ведьму по имени Лютовиду. Она усвоила первые основы богомерзкой науки, между тем как я, имея страсть к псовой охоте, по нескольку дней проводил в полях. Хотя сестра и чувствовала досаду, когда я, возвращаясь домой, мешал ей в её упражнениях; но она, не показывая виду, встречала меня с обыкновенной лаской, и столь хорошо притворялась, что я не мог ничуть приметить в ней перемены. Всё шло прекрасно, пока чародею Рукману не довелось быть в Киеве. Он узнал от своей приятельницы Лютовиды о сестре моей. Та рассказала ему всё о её склонностях, и притом описала красоту её столь живо, что он в тот же час захотел её увидеть. Ему не составило труда достичь свободного к ней входа. Одно имя великого чародея открыло ему дорогу в дом мой и снискало дружбу Звездодраги. Впервые её увидев, чародей почувствовал к ней склонность, и как надлежит думать, посредством колдовства, со всем своим безобразием показался ей первым на свете красавцем. Он по её просьбе обещал обучить её всему, что знал, и в уплату требовал взаимной склонности, изъяснив свою к ней страсть. Сестра моя… увы! я стыжусь напомнить!… недостойная Звездодрага, слаба была противиться пороку, распространявшемуся в душе её. Она не устыдилась, принести честь свою в жертву склонности к волшебству. Посрамив род свой, и нанеся невозвратное мне поругание, она предалась во власть постыдной склонности мерзкого своего любовника и учителя Рукмана. Посещения его были столь же часты, сколь велика была склонность недостойной сестры моей к пагубной бесовской науке. Вероятно, они оба не имели ни малейшего опасения на мой счёт; ибо Рукман без всякой осторожности проводил у неё целые ночи. Все это не было скрыто от многих наших слуг, кроме одного меня. Робость ли сказать мне, опасение ли того, что я не поверю, и они останутся жертвою моего гнева, от того их удерживало, или сверхъестественная сила чародейства Рукмана наложила узы на языки их, или счастье моё, преодолевающее борющиеся с ним злополучия, старалось еще продлить спокойствие дней моих. Но настаёт время неимоверных моих бед.
Однажды я выехал из дому, простясь с сестрою, и предполагая несколько дней пробыть в поле для охоты. Но проведя на ловле один день, не знаю, от чего мне наскучило. Любовь ли к сестре, которую несносно мне было долго не видать, была тому причиною, или злой рок мой, пожравший злобною своей пастью спокойные часы мои, выводил меня на арену моих злоключений, и вложил в меня желание возвратиться домой. Участь моя была уже решена, и оставалось лишь поразить меня тем жесточе, чем род моего несчастья был мне более невообразим.
Ночь имела уже полное свое владычество, и вся природа покоилась во объятиях сна, когда приехал я в дом мой. Чтоб не наделать шуму, и не нарушить покоя сестры моей, шел я весьма тихо к её спальне осведомиться, здорова ли она. Я вошел, подступил к её кровати; но, – о ужас! – что я увидел? Недостойная сестра моя лежала во объятиях мерзкого Рукмана. Я остолбенел, и не знал, что предпринять. Разум меня оставил, и чувства все ослабли, борясь с гневом, мщением, досадой и стыдом. Прошло немного времени, пока я смог заключить, что предпринять. Иногда я думал умертвить их обоих; но любовь к сестре возобладала, то думал оставить их, и учинить Звездодраге наедине строгий выговор; но мщение свирепствовало в душе моей, и утвердиться в том не допускало. Полагал я и предать злодея на казнь народную, но природа моя вопияла о стыде, который я тем самым нанесу моему дому. И так был я во всём смущен, и мало-помалу изгоняя рассудок, поглощал свирепость. Между тем сестра моя, не знающая о моем присутствии, проснулась, и начала оказывать Рукману пронзающие мое сердце, ласки. Я затрепетал от ярости, и извлекая из ножен мою саблю, вскричал:
– Недостойная сестра, изверг и поношение нашего рода, ты раскаешься о своём бесстыдстве!.. А ты, осквернитель моей чести, прими казнь, достойную твоего злодеяния.
С этими словами я нанёс удар; но постельный занавес, за который я зацепил концом сабли, помешал мне отсечь голову любовника сестры моей, и я не мог отрубить более, как два пальца его левой руки. Сердясь на свою ошибку взмахнул я было в другой раз; когда они оба исчезли пред моими глазами. Ярость моя уступила место удивлению, и гнев боролся со страхом, когда я искал их по всем углам комнаты. Продолжая больше часа тщетный поиск, вышел я в трепете вон, и лег в мою постель, разбирая в уме необычайный этот случай. Я не верил глазам своим, думал, не ошибся ли и не во сне ли всё это видел; но чувства мои и кровь оставшаяся на сабле, подтверждали, что несчастье мое на столько же справедливо, как и стыд мне причиненный невозвратен. Целую ночь не мог я сомкнуть глаз, и наставший день принудил меня встать, чтоб осведомиться о следствиях ночного приключения.
Я нашел сестру мою лежащую в постели, и на лице её не видно было ни малейшего беспокойства.
– Ах! любезный братец! – сказала она, когда я вошел, – как ты скоро возвратился с охоты. Я не надеялась тебя ныне увидеть, и думала, что и нынешний день проведу без тебя в такой же скуке, как и вчерашний.
– Так, недостойная! – отвечал я, – Старайся притворяться, и думай, что можешь обмануть меня. Глаза мои явственнее изобразили порок твой, нежели можешь ты прикрыть его своими выдумками.
Звездодрага изобразила на лице своем вид оторопи и удивления, словно бы ей слова мои были непонятны.
– Объясни мне, в чем я виновата, – сказала она, – что ты видел, и что сделалось тебе? Слова твои совершенно невразумительны!
– Стыдись, негодная! – говорил я; – мне срамно повторять тебе то, что желаешь ты скрыть. Однако я превозмогу себя, чтобы уличить тебя. Не тебя ли я видел вчера, по возвращении с поля, обнимающую мерзкого твоего любовника? Не ему ли отсек я по ошибке вместо головы два пальца? Но какое чародейство скрыло вас от моего мщения, мне неизвестно.
– О небо! – произнесла она. – Ах! братец! Ты не стыдишься взводить на меня такую клевету? Меня ты выставляешь столь порочной, когда я и в мыслях всего этого не имела, и не была дома со вчерашнего полдня до самого нынешнего утра. Княжна Милодоха пригласила меня в свой загородный дом, где мы прогуляли целую ночь, и на рассвете расстались. Я только сейчас приехала. В своем ли ты уме? Конечно лишь сон посредством некоего ненавистного нам духа, желающего смутить спокойствие дней наших, всё это в тебе причинила.
Потом она замолчала, и начала горько плакать. Слова её привели меня в изумление. Я начал сомневаться, и посчитал сном увиденное собственными глазами. Вошедшие тем временем комнатные служанки Звездодраги отвечали на вопросы мои самым тем же же, что и она; а там и совсем меня уверили, что я ошибся, и что, ослепленный привидением, облыжно поносил невинную сестру мою. Сожаление и раскаяние овладели мою. Я извинялся перед нею, и всячески старался осушить её слезы, представляя, что невозможно мне было не ошибиться в искушении, от коего я не мог предостеречь себя. Такие и тому подобные слова восстановили прежнее между нами согласие, только притворное с её стороны. Хотя она и обращалась ко мне с обычной своей ласкою; но внутренне питала злобу, и искала случая погубить меня.
Прошло несколько месяцев, в которые всё произошедшее истребилось из моей памяти. Я наслаждался покоем, не мысля ни о какой опасности, и продолжал свои забавы с псовою охотою. В один вечер приехав с поля, вошел я прямо в спальню моей сестры и две собаки бывшие за мною вскочили туда же. Рукман находился тогда у ней, и при входе моем сделался невидим. Звездодрага приняла меня ласково; но в то время, как я с нею целовался, собаки учуяв духом чародея, бросились и начали рвать его столь жестоко, что платье его полетело клочьями, и он вскричав, представился глазам моим в обычном своем мерзком виде. Я узнал в нем того самого типа, которого прежде счел представившимся во сне, и будучи ошеломлён, начал травить его моими собаками. Тогда сестра моя переменилась в лице и преисполнясь злобою, вскричала:
– Ах! недостойный, как мог ты предпринять это против человека, коего ты ноги целовать недостоин! Мало того, что всё это время ты был препятствием наших свиданий, и нанес ему вред мерзкой твоею рукою, ты хочешь, чтобы его и псы твои растерзали? Время сбыть тебя с рук. Прими же достойное наказание! – С этими словами, она схватила стоящий стакан с водою, и прочтя незнакомые мне слова, плеснула мне в лицо. Каков же был мой ужас, когда я в то же мгновение узрел себя превращенным в дряхлаго и горбатаго старика.