– Возможно ли? – Сказала она смеясь; – Это ты!… Какую ты сыграл со мною шутку? Ведь я испугалась до смерти!
Что было отвечать на это Невзору, как к страху своему прибавить удивления? Он не видывал её от роду; а слышал то, как был бы ей коротко знаком. Молчать же было не к стати, и так заявил ей:
– Пожалуйста, пусти меня, милостивая государыня. Я не тот, кто вам знаком.
– Перестань шутить; ты мне не знаком? Что ты говоришь?
– Я не могу иначе изъяснить? Я вас к несчастию моему вижу в первый раз.
– Изрядно! поэтому и я себя не знаю. А вчерась ты… Полно шутить, не к стати притворничаешь!
– Как! Я вчерась… я. я!… это чудная для меня задача… Пожалуйте оставьте меня.
– Ах! какой ты шутник! хочешь меня из ума вывести, будто бы я такая дура, что не могу различить любезнаго моего от человека незнакомаго.
Невзор не знал, что ей отвечать и замолчал бледнея от страха, чтоб она не закричала: «воры!»
Когда Невзор молчал и бледнел, а Лукерия прибиралась к нему так, как бы она жила с ним сто лет в союзе. Угрюм в то время, подошел к самому тому чулану, и увидя во нем огонь, заглянул в скважину. Но сколь он оробел, увидя человека во всем на себя похожего во объятиях своей любезной, которая приголубливала его очень ласково. Он заключил, что это нечистый дух, принявший на себя его образ, чтоб сыграть шутку между им и его любовницей. Это принудило его затрястись и отступать назад, приседая. Особенно уверился он тем больше, что не мог понять, как так скоро дорогая его из верхнего жилья дому, перебежала через дверь, и очутилась в чулане. Если б он был суеверен: то скоро бы о сем прошла история по всему городу, прибавили бы еще кой что, и наконец уверили бы, что видел он и сто чертей с рогами. По счастью был он не из числа тех, кои слепо верят привидениям, и припомнив, что дух не может доходить до осязания, воспылал он ревностью, и возвратясь, примечал, что произойдет далее.
Лукерия же тем временем ожидала больше нежели молчания от мнимого своего любезного. Холодность его крайне её удивляла.
– Что тебе сделалось? моя радость? – говорила она. – О, не сердит ли ты на меня?… Я не знаю, чем бы я заслуживала гнев твой!
– Нет сударыня, я не сердит. Вы не подали никакой к тому причины; но я немножко беспокоюсь.
– О чем?
– Что я ошибся.
– Ах! В чем же это?
– Что я не в урочный час зашел сюда.
– Вот изрядно! разве вам скучно меня видеть?
– Нет, я вовсе не скучаю, но я не ожидал вас к себе.
– Ах! не явный ли это знак твоей холодности? Как можно тебе было подумать, чтоб я переменилась, и забыла придти к тебе?
– Вам не было причины меня помнить, из-за того, что сердце ваше надлежит другому.
– Нет, жестокий! – перервала она речь его, рассердившись, – разве я лишилась твоей любви? Ругай же меня за мою слабость, и мучь меня за то, что я люблю тебя больше жизни. Зачем ты, немилосердный, мне льстил, когда ты мне изменяешь? Презирай, презирай, я достойна того, поскольку не осторожно отдалась во власть неверного.
Невзор не мог заключить иного, как только, что он попался сумасшедшей особе. Ужас владычествовал им тем больше, чем горела от досады Лукерия, и чем страннее казалась ему речь её. Он не знал, что предпринять. Оставить ее? – боялся сделать тревогу; молчать? – опасался, чтоб она не удавила; ласкаться к ней не имел он склонности. Однако решил он, что лучше делать ей угодное, и улучивв случай, направить стопы свои в бегство; почему он и начал говорить:
– Вот как можно полагаться на любовь твою, когда и малая шутка, возбудила в тебе великий гнев! Хорошо, душа моя, впредь буду я осторожнее. – Он хотя и не охотно, но поцеловал её руку, и тем в одну минуту возвратил весь пламень в грудь её. Она извинялась, что тронула его ложным подозрением, и возобновила свои объятия и поцелуи.
Угрюм, у коего во все время их разговора пересохло во рте, был поражен крайнею ласкою своей любезной к его двойнику. Ревность заскребла его по сердцу, и он не вытерпев столь явной измены, пылая гневом, бросился через забор. Но как глаза его стремились к чулану, то и не усмотрел он наваленной внутри двора к стене поленицы дров, на которых ноги его скользнув, с крайним стуком, падением многих полен, и совокупно тела его, спустили господина Секретаря на землю. Тогда к гневу его добавился страх, чтоб кто не услышал, и смутил его столько, что он не приметил, как равно испуганный громом падения дров Невзор, поспешно отправился через тот же забор в свой дом. Лукерия столь же неохотно слышала стук. Она погасила свечу, и не сочла за благо выйти из чулана. По счастью в доме все спали крепко, и никто не вышел поднять с земли Угрюма, да в том и нужды не было. Он сам встал, и не видя никого, вошел в чулан, осыпая укоризнами Лукерию за её неверность.
– Опомнись, опомнись, – говорила она, – что с тобой сделалось? Не с ума ли ты сошел? Ты опять по давешнему начинаешь бредить. Скажи лучше, кто там стучит, и не видал ли кого?
– Разве ты сошла с ума, что хочешь сделать из меня дурака, и дурака такого, который бы верил словам твоим, а не глазам своим.
– Да что ты видел?
– Неверность твою, бесстыдство.
– Какое?
– Вот изрядное притворство! Она хочет меня водить за нос, но сего не удастся. Разве не я видел того мужчину, коего ты, бесстыдная, обнимала?
– Ах! Ах!… Сотвори молитву, в тебе горячка, ты ревнуешь сам к себе. Я никого кроме тебя не видала, и не думала, чтоб обыкновенные мои ласки могли помешать тебе… Но я и давеча примечала, что ты в беспамятстве.
– Я столько ж в памяти, сколько ты бесстыдна. Ты не можешь сделать меня безумным, хотя тебе того и хочется. Что ты ни говори, а я довольно уверен, что ты похабная, и такая волочайка, которая в состоянии всякому отдать сердце.
Лукерия совсем смутилась от этих слов. Она знала свою невинность: ибо об ошибке не ведала. Она сердилась, дивилась, ужасалась, не знала, что начать, и долго смущаясь, заключила, что Угрюм действительно или в горячке или с ума спятил. Почему опасаясь, чтобы он не убил ее, торопливо оставив его, побежала в свою комнату. Угрюм, считающий это явным признанием её вины, проводил её ругательством, и исполненный досады, пошел домой. Дорогой он удивлялся, куда бы скрылся тот его соперник, которого он явственно видел во объятиях Лукерии, невинно почитаемой им неверною. Точное того с ним сходство приводило его во изумление, и он мало-помалу, начал поддаваться суеверию, заключая, что никто иной как некий нечистый дух мог принять на себя вид его, обмануть Лукерию, и опять на глазах его исчезнув, произвести в нем подозрение, рассердить тем его любовницу, и заронить между ими подозрение.
– Так, конечно так, – ворчал он дорогою, – я ошибся, и дорогая моя невинна. Дело это злого духа, который осердясь за мои над ним насмешки, изобрел и для меня такую шутку. Пойду-ка я завтра опять, объяснюсь с Лукерией, и принесу ей повинную. – так заключив, дожидался он другого вечера.
Между тем брат его Невзор со своей стороны, немножко досадовал на Василису, обманувшую его в выход на свидание, дивился чудной встрече, по мнению его с сумасбродною дамой, и сбирался опять увидеться с своею любезною. На такой случай отписал к ней письмецо, попеняв немножко за то, что она не вышла в назначенное место, а чрез то довела его до удивительной встречи, и не большаго страха; о чем он может изъяснить ей тогда, если прикажет она ему где-нибудь увидеться с собою по наступлении ночи. Ответ её был короткий, и сходный с желанием Невзора; для того что в двенатцать часов, велено ему приходить опять в тот же чулан. Невзор и Василиса были состоянием своим довольны, и ждали несколько нетерпеливо часа, как поулягутся люди спать.
Но Лукерия весьма беспокоилась. Она не знала, что думать по обращению своего дорогого. Досада её была бы чрезмерная, если бы она не чаяла, что любезный её заболел телом или разумом; а поскольку Угрюм днем к ней не отписал, ни сам не появился: то она и пуще того смутилась. Послала бы она наведаться; но к несчастью поверенного слуги её не было в тот день дома. И так она целый день беспокоилась от досады, удивления и жалости. Оставим её до того времени, когда рок приведет её к новому зрелищу для её смущения, и обратимся к тем особам, которые по порядку играли роли свои в этом смешном происшествии. День нахмурился, и спрятался под мрачную ночную крышу. Звезды просыпались от сна, и моргали посреди бледного неба. Люди начали зевать, дремать, и мало-помалу все поулеглись; хотя не в целом городе, по крайней мере в доме том бодрствовали только Лукерия и Василиса. Последняя, прокралась молчком в назначенный чулан, и впотьмах с дрожащим сердцем дожидалась Невзора, который прибираясь на свидание, расточал ароматные воды и помады на голову свою и платье, а чрез то замешкался, и дал время, смущенному Угрюму прийти в чулан, для нового замешательства.
Месяц продрал уж глаза, и полным блеском ударял в то место, где Василиса увидела приближающегося к себе Угрюма, и сочла его за Невзора.
– Я уже здесь, – сказала она, когда вошел он в чулан.
– Я этому очень рад, – отвечал он, – что могу извинить себя в том, чем досадил вам вчера. Согласитесь ли вы со мною поверить, что нечистый дух сыграл с нами шутку, и произведя видение, обманул меня, сделал то, что я крайне пред вами неосторожностью моею столько виноват? Нользя ли в том и не ошибиться!
Василиса не разобрала слов Угрюмовых, и с своей стороны говорила ему:
– Так, душа моя, я виновата, что вас обманула, но против моей воли. Мне никак нельзя было оторваться: сестра моя не спала.
– Как! вы меня обманули! Каким образом.
– Я вам сказывала, что не хотела того.
– Как же? Не хотела и обманула!
– Сестра моя тому причиною.
– Сестра ваша велела вам, а вы и послушались? Из этого я вижу, что чорт напрасно претерпел от меня подозрение, и что ты неверна мне в самом деле.
– Я вам неверна?! почему?! Откуда взяли вы это подозрение?
– Разве не тебя я видел вчера в этот самом месте с молодым мужчиною, которого ты обнимала?