– Жена, а куда мы свинью-то дели?
– Как, ты не помнишь? – отвечала та, – мы в избе её положили на ночь, одев в сарафан.
Услышав это, брат спрыгнул с клети, как бешеный, бросился в избу к печи, сволок оттуда пьяную чушку, которая беспрестанно опорожняла излишек пищи, что было весьма неприятно для воровских носов. Однако они сволокли её со двора долой и, отойдя подалее, связали ей ноги, продели между них шест и помчали бедняжку на шесте во всю прыть. Однако, ехать на шесте ведь не в качалке, растрясло обожравшуюся свинью и учинился с ней обоюдный фонтан, который без остановки орошал воров и тем изобильнее, чем ускоряли они свой бег. Воры надеялись что выдумали наилучший способ для возвращения Тимони к прежней службе. Но опасаясь лишиться двухсот рублей, терпели они это жестокое искушение, и поспешали дорогой.
Тимоня же после отъезда свиньи скоро проснулся, а проснувшись и сам не сразу вспомнил, куда он дел свинью.
– Жена, жена, – воскликнул он, толкая жену под бок, – а куда мы свинью-то спрятали?
– Долго ли ты будешь меня об этом спрашивать? – отвечала та. – Ведь я тебе уже раньше сказала, что она лежит на печи в сарафане.
– Когда ты мне об этом сказывала? – вскричал он с ужасом.
– Недавно, – отвечала та, – конечно, ты ведь после этого заснул.
– Ну, прощай же наша свинка! – воскликнул Тимоня, соскакивая с кровати. – Конечно, её уже спровадили. – И побежал в избу.
Но на печи вместо свиньи на ощупь обнаружил он нечто мягкое, и совсем не схожее с приятным запахом, а именно то, что свинья ему оставила вместо благодарности за похмельное угощение.
Затряслись и у Тимони поджилки, но опасность и дальше жить у воров в работниках принудила его отложив бесплодное уныние, искать средства к поправлению беды. Он бросился к лошади и поскакал догонять путешествующую свинью, что ему вскоре и удалось. Воров он догнал вскоре, на самом входе в лес, и поехал за ними потихоньку. Довольно тёмная ночь препятствовала ворам его увидеть.
Вскоре оба весьма устали и решили отдохнуть, бросив в сердцах свинью на землю. Один из них сказал:
– Тьфу! Пропасть какая! Уморила! Но уж за двести-то рублей потрудиться можно.
Другой отвечал ему:
– Теперь бы я, брат, не пожалел бы рубля за подводу, чтобы эту стерву отвезти.
Тимоха между тем привязал свою лошадь, отведя её в сторонку, а сам, подойдя потихоньку, начал бренчать удилами узды, скинутой с лошади. Одни из воров, услышав это, сказал:
– Брат! Послушай-ка, никак спутанная лошадь ходит?
Тимоха продолжал бренчать. Вор уверился в своем предположении и без лишних околичностей бросился ловить лошадь, а другой между тем отдыхал, сидя близ свиньи.
Между тем Тимоха продвигался вперед от вора, который вознамерился поймать клячу. Так он незаметно завёл его далеко, где и оставил, а сам побежал к другому. Приблизившись к нему сажен на десять, стал он его окликать, говоря:
– Пособи, брат, расковать лошадь.
Тот, решив, что разговаривает с братом, двинулся к нему со словами:
– Экой же ты детина! Не можешь распутать лошади.
А Тимоня, будто не в силах удержать лошади, подвигался прочь и как отвёл его от дороги подалее, так и оставил его искать своего брата, который искал попусту лошадь, а сам побежал к свинье. Подхватив ее, он сел на лошадь и увёз домой.
Там он привязал путешественницу за ногу к стоящему посреди комнаты жернову, вокруг насыпал ржи, итак свинья начала кушать рожь и ходя кругом, принялась молоть жернова.
Сделав это, Тимоня опять отправился в постель и, ни о чем не думая, заснул спокойно.
Между тем воры сошлись вместе. Один спрашивал где лошадь, другой отвечал что и в глаза её не видел.
– Как? Ведь ты меня кликал «пособи распутать». – промолвил первый.
– Ты бредишь! – возражал второй. – Я ни слова не говорил.
– Ну, – сказал первый, – знать это Тимоха подшутил над нами. Пойдём-ка посмотрим, тут ли свинья?
Но довольно долго проискав свою добычу, так и не смогли её найти, из чего и догадались, что она в сопровождении зятя из возвратилась обратно в дом свой, куда они опять и побежали.
Зайдя во двор, подошли они к избе, и один из них сказал:
– Пропали, брат, наши с тобой 200 рублей. Ведь уже старая-то хрычовка проснулась, вот уже она и жернова налаживает, знать зерно молоть хочет. Однако сбегаю-ка я опять к сестре, и спрошу опять у неё опять по-давешнему, где свинья, может, она и не в избе?
Итак, забравшись по-прежнему на клеть, разбудил он её и спросил:
– Жена, а где свинья?
– Экой ты сонный. – отвечала та. – Разве ты забыл, что привязал её в избе к жернову?
Узнав, где свинья, бросился вор в избу, и, подхватив добычу, бросился вместе с братом своим, говоря:
– Нет, теперь он научил уж нас, больше не обманет!
Но в то время Тимоня опять проснулся и вскочил посмотреть свинку. Но, войдя в избу, узнал, что та украдена вторично. Нечего ему было больше делать, как бежать воров догонять и изыскивать опять способ к их обману.
Он бежал порожняком, а сверх того, отдохнув, был посвежее, следовательно ему было не трудно догнать усталых воров, тащущих на себе свинью. Он и шел за ними полегоньку до самого леса.
По приходе в лес сказал один вор своему брату, чтобы им обоим тут отдохнуть.
Но другой отвечал:
– Нет, брат, тут Тимоня, догнав нас, опять как-нибудь обманет. А вот перейдя лет, помнишь ли ты близ дороги пустую избу? Там мы сможем отдохнуть в безопасности. – На чём оба и согласились.
Услышав всё это, Тимоня бросился стороною вперёд и, вымазав лицо своё грязью, прибежал в ту самую избу и сел в развалившуюся печь, взяв в руки по кирпичу.
Не долго дожидался он тут своих бывших «учителей»: войдя в избу, бросили они свинью на пол.
– Ну брат, – сказал один, – теперь дело почти что сделано. Дай-ка выкурим по трубке табаку.
– Изрядно, – отвечал ему другой, вынимая огниво, но долго рубя, так и не смог трут зажечь. – Экая беда, – сказал он, – трут отсырел, как я по росе в лесу за пострелом-то Тимонькою гонялся.
– А ты пойди к устью печному, может быть, к саже прилипнет искра, – говорил другой.
Тот подошел поближе к печи и стал опять рубить.
Между тем Тимоня, выглядывая на него, щёлкал зубами. Вор, услышав, что нечто перед ним щёлкает, начал пуще рубить, и при отсвечивании огня поглядывал в печь. Тут присел он со страха на землю увидев перемазанное Тимонино личико. Он счел его за чёрта и от ужаса не мог больше произнести ни слова, кроме как только прерывающимся голосом:
– Ах, братец! Тут… чёрт!
Тогда Тимоня, застучав по печи, пустил кирпичный перун в другого вора, который бросился было к двери, но, ударившись лбом о притолоку, растянулся на полу без чувств.
А Тимоня, схватив у одного из них дубину, принялся потчивать ею шурьев своих, и столь исправно, что оба вскоре придя в сознание, устремились в бегство.
Трясущиеся от страха ноги принуждали их неоднократно спотыкаться, а Тимоня препровождал их кирпичной пальбою. Прогнав воров, он взял свинью и понес домой, куда прибыл уже на рассвете.
Едва воры отдохнули после ночных приключений, как разговор их обратился к закладу с их зятем. Ну, говорили они, теперь-то свинью хоть чёрт съест, но Тимоне она не достанется, и мы его возьмём к себе обратно жить. Потом пошли они прямиком в дом его, поскольку уже рассветало. Но придя оба они узнали, что заклад проиграли, и что не чёрт то был в пустой избе, а зять их.
– Экой ты плут, – сказали они, – ведь мы чуть было не померли со страху.
– Что же делать, братцы, – отвечал тот. – Вам хотелось взять с меня двести рублей, а теперь вы мне сами их заплатите.
Наконец взял он с них деньги и стал жить добропорядочно.
Сказка II. Про цыгана-молодца
Хотя известно, что цыгане домов не имеют, а весь свет служит им ночлегом; однако неизвестно, каковым случаем жил в некоторой деревне цыган своим домом. Случилось ему ехать в лес за дровами, куда он, прибывши, влез на высокий дуб, желая обрубить на том ветви. Но был настолько глуп, что начал рубить самую ту ветвь, на коей стоял. Когда упражнялся он в сей работе, ехал мимо него русский мужик также за дровами и, приметив таковую цыганову глупость, сказал:
– Цыган! Что ты делаешь? Ведь ты убьешься!
– А ты что за черт? – отвечал ему цыган. – Неужели ты вещун? Почем ты ведаешь, что я убьюсь? Поезжай, куды едешь.
– Ну! Хорошо, – сказал мужик, – будешь ты и сам скоро не лучше черта.
– А убирайся ж до матери вражьей! – говорил цыган, продолжая рубить.
Мужик удалялся, но не отъехал еще ста сажен, как подрубленная ветвь оборвалась с цыганом, который хотя был не пернатый, но слетел проворно; только садиться на землю, сказывают, было ему неловко. По счастью, убился он небольно. Полежав несколько, я опамятовавшись, побежал – он, как бешеный, догонять мужика, говоря притом:
– Конечно, мужик сей был вещун, что узнал о моем падении!
Догнав оного, стал пред ним на колени и просил объявить, скоро ли его смерть будет.
Мужик, приметя глупость его, выдумал над ним пошутить.
– Очень скоро конец твой, – сказал он ему. – Вот когда ты, накладя воз дров, повезешь домой и, поднимаясь на известный тебе крутой пригорок, кобыла твоя трожди испустит ветр, тут твоя и смерть.
Бедный цыган завыл голосом, тужил и прощался заочно со своей родней, с домом и лошадьми. Считая ж судьбу свою неминуемою, приготовился расстаться с светом. Пошел он к своей лошади, наклал воз дров и поехал домой весьма тихо, ведя лошадь под узду, а на гору пособляя. Приближаясь к крутому пригорку, лошадь его, поднимаясь, дважды уже испустила ветр. Цыган от того был едва жив и кричал в отчаянии:
– Прости, моя мать-сыра земля! Прости, женка, детки! Уже я умираю!
Но, въехав на гору, ободрился, думая, что мужик солгал ему о смерти. Он, сев на воз, стегнул лошадь плетью, которая, подернув воз, гораздо громко выпалила. Тут цыган вдруг упал с воза, сказав: