по платью состояния непростого. Она кричала, призывала небеса на помощь, и тем дала Слотану причину подумать, что она находится в руках у похитителя. Он вскипел гневом и, не рассуждая о неравенстве боя, пустился во оный, чтоб помочь утесненной девице. Везущий девицу и еще другой скакали не останавливаясь, а прочих он ударами своими принудил остановиться и начать сражение, в котором мы помогли ему.
Выслушав Слотана и узнав о похищенной девице, почувствовал я некоторое неизвестное мне побуждение следовать ей на помощь. «В которую сторону они обратились?»– спросил я у моего любимца и устремляя взоры мои на Мирослава. «Вы меня пленяете вашими благородными склонностями», – сказал мне Мирослав, уразумев мое желание и садяся на коня. «Защитим слабого!»– вскричал я, и мы пустились в сторону, в которую поскакали похитители.
При въезде в великий лес увидели мы три распутья. Не зная, которую избрать дорогу, заключили мы следовать врозь, и если не найдем друг друга вскоре, то чтоб дожидаться отставших в столице Ятвяжского царя, землею которого мы тогда шествовали. Мне досталась средняя, и я немедля удалился от моих товарищей в густину леса. Вскоре взоры мои открыли то, чего я искал: на обширной поляне увидел я ходящих двух оседланных коней и у дерева привязанную девицу, которая слезами и восклицаниями давала знать о своем стесненном состоянии; два витязя сражались между собою с великой яростью, и можно было уразуметь, что привязанная девица была ценою счастья победителя. Я не имел времени рассмотреть прелестей несчастной; гнев овладел мною, и я, подскакав к сражающимся, вскричал: «Дерзновенные! Оставьте ваш поносный бой, вы не получите плода из вашего преступления! Сей же час просите прощения у оскорбляемой вами девицы или готовьтесь принять казнь от руки моей. Я готов победить вас обоих вдруг или порознь». Сказав сие, я обнажил мою саблю и сошел с коня. Хищники оставили сражение и, не отвечая мне, бросились на меня. Счастье помогло мне к ровному бою, ибо один из них в первых же произведенных мною ударах лишился головы. Но другой, напротив, привлек на себя все употребление искусства моего и осторожности. Отломки броней наших, с искрами отлетая, падали на землю; противник мой покрыт был кровью, мы почти выбились из сил, и если я не был ранен, то за это, признаюсь, обязан меньше своему проворству, как доброте моего оружия. Наконец храбрый мой противник получил от меня смертельную рану в шею, от которой упал к ногам моим и, успев только произнесть: «Храбрый победитель Дуберзая Певцинского достоин владеть царевною Ятвяжскою», – скончался. Вложа мою саблю и закинув щит, поспешил я освободить избавленную мною царевну, но что я почувствовал при взоре на неё? Душа моя смутилась от красоты лица её, прелести коего умножались величием, блистающим из очей ее, и печаль, распростертая по оному, столь стала чувствительна моему сердцу, что оно с того мгновения отдалось ей в вечный плен. Вы, Звенислав, оправдаете мое признание, – говорил Тарбелс, – и согласитесь, что жертва эта к царевне Ятвяжской достойна прелестной Любаны, ибо она была, кою я имел счастье избавить. – Звенислав и его любовница отдали справедливость совершенствам Любаны, которая приняла это с целомудренной стыдливостью. Князь Обрский продолжал: – Развязав шелковую веревку, которою она прикреплена была к дереву, бросился я пред нею на колено, поздравлял её с победою над её врагами и просил, чтоб она позволила мне быть во всю жизнь мою исполнителем её повелений и проводить туда, куда угодно ей будет назначить. «Великодушный незнакомец! – отвечала она мне. – Небо наградит вашу добродетель, но несчастная царевна, лишенная родителей своих и государства, не может воздать вам ничем, кроме благодарности. Я не знаю, о чем вас просить и куда прибегнуть. Но чтоб вы лучше уразумели о моих обстоятельствах, я открою вам бедственные мои случаи. Я единочадная дочь и наследница Ятвяжского царя Крепостана. Родитель мой находил во мне все свое утешение и любил меня, как единственный залог нежного своего брака с княжною радимичских славян; он воспитывал меня для степени, к коему готовила моя природа. Я росла посреди счастья и не помышляла ни о чем, кроме о забавах, приличных моему полу. Между тем я слыхала, что обо мне говорили с похвалою и называли меня великою красавицею; я не уважала этих слов, считая их происходящими от обычной ласки. Однако ж скоро после того начались мои бедствия. Светан, сын великого спальника, влюбился в меня; он был довольно дерзок не только питать страсть к дочери своего государя, но и мне открыться в ней. Я запретила ему об этом даже мыслить, не желая из великодушия предать его заслуженному наказанию, но грозила открыть немедленно моему родителю, кой час примечу в нем следы столь непростительной глупости. Казалось, что с того времени он раскаялся, но это было его притворство, а внутри души своей питал он отчаянное предприятие; он заключил увезти меня на разбойничий остров в Варяжском море. Он едва не преуспел в своем злодеянии: прогуливаясь в саду с двумя только моими девицами и подойдя к воротам, выходящим к рощам, была я схвачена четырьмя вооруженными плутами, коих лица были завязаны и кои порубили находившихся у ворот часовых; хищники посадили меня на лошадь и поскакали во всю прыть удаленными от больших дорог местами. Ко преумножению моего ужаса, увидела я, что досталась в добычу злодею моему Светану; тот смеялся слезам моим и был глух к приносимым мною убеждениям. По счастью, встретились мы с государственным сыщиком, который выехал для поиска появившихся разбойников и, узнав меня, он тотчас же окружил злодеев моих; те оборонялись отчаянно и вскоре все были побиты и переловлены, кроме одного Светана, который спасся бегством в гуще леса. Переловленные из хищников были разбойники и на допросах показали, что подкуплены были Светаном и за тем нарочно приехали со своего острова, чтобы препроводить его, если им удастся похитить меня. Все они казнены, и приняты были всевозможные предосторожности против столь вредных предприятий скрывшегося злодея. Но тот был создан на произведение бедствий нашему дому: спася жизнь свою, не оставил он намерения овладеть мною и для того удалился к вечному нашему неприятелю, Певцинскому князю Куресу. Там принимали всех, кто только мыслил зло ятвягам, и Светан подбился в особую милость к княжьему сыну Дуберзаю. Он расположил предприятие свое весьма хитрым образом; ведая неприязнь народа певцин к своему, знал он, что меня никогда не отдадут в супружество за Певцинского наследника, если бы стал он того требовать, и что таковой отказ повлечет за собой неминуемую войну; для того описал он меня Дуберзаю таковою красавицею, что тот не мог не посчувствовать склонности ко мне, а показанный Светаном ему портрет мой произвел в нем такую ко мне любовь, которую не могли истребить рассуждения, предлагающие ему тысячу препон. Из этой войны ожидал Светан полезных для себя последствий, а именно: в смятениях, ожидаемых произойти от оной, уповал он опять похитить меня. Намерения его были удачливы. Дуберзай открылся отцу своему, что он не может быть спокоен, пока не станет он моим супругом. Князь Курес бесплодно старался отвратить его неудобовозможные желания и принужден был наконец послать торжественное посольство к моему родителю с требованием меня в супружество. Не пощажено богатых даров, ни в грамоте убедительных причин, для коих союз сей долженствует быть полезен обеим державам; но посол возвратился с презрительным отказом. Это раздуло давно уже горящий огнь ненависти, и страшная война началась неукоснительно. Сильные певцинские рати пошли к царству нашему, подкрепляемые воинами наемными, а наиболее предводительством Куреса, сего состарившегося в войнах и победах князя. Дуберзай начальствовал передовыми полками, и Светан был лучшим его советником. Он же предложил ему способ, на который, кроме варварского печенега, никто бы не согласился: заключено подослать лазутчика, который бы отравил моего родителя, и Светан сделал ему надлежащие наставления. Сей лазутчик был любимец Дуберзаев и взял на себя труд услужить своему государю, подвергая жизнь свою опасности. Он был отправлен прежде, чем войска выступили в поход, и соглашено было так, чтоб убийство это произвел он ко времени, когда войска вступят в область Ятвяжскую, чтоб ею, как лишенною своего государя, можно было овладеть без труда. Злодей отправился, прибыл в нашу столицу и, назвавшись греческим садовником, чрез деньги сыскал себе место главного учредителя в саду иностранных деревьев. Он умел с ними обращаться, и родитель мой доволен был его искусством. Услышав, что печенежские войска напали на наши земли, приготовил он два ароматных цветка, напоенные столь ядовитым порошком, что человек, обонявший цветок должен был в то же мгновение умереть. По определению судеб, родитель мой, занятый трудами распоряжений к обороне от неприятеля, пожелал прогуляться в саду для отдохновения; родительница моя не отставала от него никогда, и они пришли как невинные агнцы под лютый нож немилосердного убийцы. Тот подал им цветки, и родители мои, понюхав их, не успели сойти с места и попадали бездушны. Шум об этом несчастье в мгновение ока распространился по дворцу. Злодей старался отвратить казнь свою бегством, но работники, заметившие причину гибели своих государей, схватили его и вручили сбежавшейся страже и вельможам. Убийца в пытке открыл все обстоятельства и злобу Светана; он был казнен мучительною смертью. Оставшись сиротою и правительницей смятенного царства, я только проливала слезы и едва упросила вельмож, хотевших возложить на меня корону, чтоб они отложили сие до времени, когда освободят отечество от неприятелей, чтоб они пеклись о том сами и что ни пол мой, ни печаль моя не дозволяют мне теперь быть им в том помощницею. Усердные вельможи пеклись о всем, и передовые войска были прогнаны, но вскоре они присоединились к главной рати, и столичный город был осажден сверх чаяния. Мои подданные сделали несколько удачных вылазок, но вскоре были прогнаны, и в следующую ночь город взяли приступом. Узнав об этом, я постаралась спастись бегством, хотя и не ведала, куда обратиться, но поскольку все бежали, то бежала и я. Мне удалось пробраться за город, однако я попалась в руки Светану, который, как надо думать, примечал следы мои и давал мне свободу удалиться только затем, чтобы удобнее мог похитить меня; он схватил меня, посадил перед собою на лошадь и поскакал. Ужас мой был неизобразим, когда я попалась во власть неприятелю, злейшему всех певцинов. На рассвете мы встретились с Дуберзаем. Светан весьма огорчился сею неудачею и, отчаиваясь обмануть князя Певцинского, притворился радующимся и вручил меня врагу, равно для меня опасному; он советовал ему удалиться, насказав Дуберзаю, что войска ятвяжские пришли на помощь к столице и осадили овладевших оною певцинов. Дуберзай принял сей совет охотно и последовал за Светаном, который взялся проводить его в безопасное место с его добычею. Из разговоров их уразумела я, что Дуберзай был разбит от войск наших и только сам– десять пробирался к главным своим войскам. В проезде нашем чрез одну долину напал на моих хищников незнакомый богатырь и принудил их остановиться. Но Светан и Дуберзай, оставя прочих драться, удалились со мною. Светан нарочно поспешал и привел совместника своего н