а сию поляну, где он, сойдя с коня, говорил к князю Певцинскому: «Теперь время мне тебе открыться. Не думай, Дуберзай, чтобы только в угоду тебе поверг я мое отечество в кровопролитную войну; нет, я сделал тебя только орудием к моим выгодам; я ожидал, что мне удастся обмануть тебя и посреди военного смятения увезти мою царевну, в которую я сам влюблен до крайности. Мне это удалось было, но ты встретился со мною и принудил меня притвориться в ожидании удобного времени к вторичному твоему обману; однако счастье избавляет меня от такового ожидания: мы одни, и оружие докажет, кому из нас владеть Любаною». Дуберзай от слов этих рассвирепел, как лев, он обнажил меч и готовился напасть на своего врага, но сей остановил его, представя ему, что должно наперед привязать цену их сражения, чтоб оная не могла бегством учинить тщетным торжество победителя. Каждый надеялся остаться оным, и они совокупными силами привязали меня к дереву. Потом начали битву, которую вы, храбрый незнакомец, остановили и решили к моему счастью. Небо, наказующее злодеяния, употребило руку вашу во отмщение свое и избавило меня от таковых врагов, коих и мертвые трупы еще для меня ужасны. Теперь вы видите, – продолжала царевна Ятвяжская, – что я не могу назначить вам, что должно вам предприять со мною, кроме как предаться под защиту вашего великодушия; лишенная родителей, отечества и престола несчастная Любана вверяет себя одним вашим добродетелям». Это произнесла она со столь трогательным выражением, что сердце мое, уже покоренное её совершенствами, принудило меня пролить слезы. «Ах, прекрасная царевна! – сказал я, став пред нею на колена. – Ежели б только жизнь моя могла переменить ваши несчастья, не отрекся бы я ею вам пожертвовать. Но ничто уже не возвратит вам родителей ваших. Что же касается до престола вашего, то Тарбелс, сын и наследник сильного князя обров, клянется вам, что погибнет или возложит на вас ту корону, которую изменнически похитил Певцинский князь; но какой бы успех ни был из сего моего обещания, я уверяю вас, прекраснейшая царевна, что вы ничего не потеряете: в Тарбелсе найдете вы вернейшего своего слугу, равно как и в обрах покорных подданных, ибо я уступлю вам всё мое право». Любана пресекла мои слова, взирая на меня со смущением; она, поднимая меня с земли, повторяла свою благодарность за мое о ней попечение и тем дала мне время опомниться, что я наговорил ей для первого случая с излишеством. Я переменил голос и начал предлагать ей об опасности долее медлить в месте, наполненном её врагами, и посоветовал ей надеть латы убитого Певцинского князя, чтобы, скрыв пол свой, безопаснее могла она продолжать путь к удалению от своего отечества. Любана согласилась на это; она надела броню, я подвел ей коня, которого поймал из двух надлежавших Дуберзаю и Светану, и Любана села на мвоего с удивительною и не ожидаемою мною проворностью; и мы поскакали.
Дорога, которую мы избрали, вела вон из Ятвяжской земли, и на четвертый день были мы в безопасности от певцинов, ибо вступили в области, надлежащие великому князю Русскому. В пути я рассказал моей царевне о причине, ведущей меня к Бужанскому оракулу, и просил её согласиться и позволить мне проводить её туда, в рассуждении того, что отставшие от меня Мирослав и Слотан, не могли ожидать, чтоб был я в столице Ятвяжской по причине завоевания её певцинами, и зная, что я, конечно, буду в области дулебов, не преминут туда приехать. Любана не прекословила мне, но и сама получила желание вопросить Золотую Бабу о будущей судьбе своей. Она с каждым часом получала ко мне всё более доверия и почивала гораздо спокойнее, чем в первые ночи. Поскольку хотя она и имела причину считать меня человеком честным, но не могла забыть, что страж её прикрытого латами пола – молодой мужчина. Однако, как несчастный к приемлющему в несчастьях его участие скоро начинает чувствовать симпатию, и эта симпатия в людях разного пола обращается в страстнейшую любовь, то она не замедлила воспылать в сердцах наших, уверить нас, что мы созданы друг для друга, и привести нас к признанию. Мы поклялись взаимно вечною верностью и уговорились вступить в брак, коль скоро достигнем области моего родителя.
Во весь путь до области дулебов нам не встретилось ничего, достойного примечания, и путь этот как бы ни был продолжителен, на нем не нашлось таковых минут, в кои бы мы не имели что-нибудь сказать друг другу. Наконец достигли мы храма Золотой Бабы и остановились на постоялом дворе. Подарок, преподнесенный от нас верховному жрецу, учинил то, что на другой день мы были введены в капище и получили ответы. На бумажке, поданной от жреца Ятвяжской царевне, было следующее:
«Любана! Боги увенчают жизнь твою счастливым браком с князем обров; оный отмстит врагам твоим; но в ожидании благополучных дней твоих великодушна будь к несчастьям, ибо небеса ничего даром не посылают».
Мы предвидели, что прежде достижения к нашим желаниям нам придётся претерпеть многие злоключения, и для того хотели еще вопросить о средствах к предупреждению их; но жрец сказал, что больше вопрошать не позволяется, как единожды, и подал мне ответ следующего содержания:
«Князь Обрский! Великодушные склонности твои весьма приятны богам. Ты, отважась избавить сестру твою, нашел в пути твоем советника, который дни государствования твоего исполнит мира и славы. Ты, подвигнутый к защищению утесняемого ратника, освободил от смерти любимца своего Слотана, а тот доставил тебе случай избавить царевну, коя назначена тебе в супружество и коя усладит остаток века твоего. Видишь ли, что добрые дела никогда не остаются без отплаты. Но что до освобождения сестры твоей, это предоставлено другому. Довольствуйся знать, что она жива и будет иметь удовольствие освободиться рукою будущего супруга своего из рабства Бабы Яги. Сей храбрый зять твой, именуемый Звениславом, будет тебе верный друг и помощник. О князь! Продолжай следовать порывам души своей, она предана добродетели. Не жди здесь Мирослава и Слотана, ты увидишь их со временем. Теперь следуй на северо-восток и жди, что судьба определила; законы её неизбежны».
Если я не узнал, где мне сыскать жилище Бабы Яги, то по крайней мере радовался, что сестра моя жива и получит со временем освобождение. Из назначенного мне пути на северо-восток я ожидал сего счастливого для меня обретения, почему и отправились мы с возлюбленною моею Любаною в эту сторону света. Скоро заехали мы в преужасные леса, претерпели множество трудностей в переправах через реки и пропасти, учреждая путь в назначенную часть земли. Мы обрадовались, въехав в каменистую пустыню, ибо в ней не было переправ, но вскоре увидели, что нам надлежит умереть с голоду, ибо пустыня эта не произносила ничего, служащего на пищу ни нам, ни коням нашим. Предавшись сему страху, поспешали мы выездом из сего забытого природою места, но, понуждая коней, увидели мы их издохших от жара и усталости. Это неожидаемое бедствие лишило нас бодрости, мы плакали вместе и отирали слезы, чтоб друг друга утешать. Мы шли пешими, и наконец увидел я с отчаянием возлюбленную мою Любану ослабевшую и упавшую почти без чувств. «Мы погибнем здесь, дражайший Тарбелс», – сказала она мне томным голосом. «Ах, на что нам отчаиваться, – говорил я, ободряя её и схватив её в мои объятия. – Боги никогда не вещают лжи: они обещали нам счастливый брак, и тот не может быть во гробе, коего ты ожидаешь в сей пустыне. Надейся на небеса; они пошлют нам избавление, если мы терпением докажем повиновение к ниспосылаемым от них несчастьям». Казалось, что слова эти подали отраду моей царевне, она успокоилась, но, вдруг вскочив, вскричала: «Прости, дражайший мой, я умираю!» – и начала трепетать во всех членах. Но что увидел я? Боги! Я по сих пор еще без страха не могу вспомнить: я увидел Любану, превращающуюся в дерево. Ноги её пустили корни, а голова и руки разделились в ветви и вскоре оделись листьями. Я бросился с отчаянием, обнимал отвердевший пень дражайшего мне дерева, которое отвечало мне только вздохами. Я готов был обратить на себя мое собственное оружие, но был удержан услышанным мною громким смехом. Я оглянулся и увидел с ужасом Бабу Ягу. «Тарбелс! – сказала она столь приятным голосом, что на возлюбленном моем дереве ветви протряслися. – Простись со своею любовницею, ибо ты никогда её уже не увидишь: она вечно останется в таком состоянии». – «Но погибнешь и ты, злая ведьма!» – вскричал я, обнажая мою саблю, чтоб изрубить её в куски. Баба Яга на меня дунула, я сделался от того как каменный и не мог отвести руки моей, ни тронуться с места; а ведьма продолжала: «Не сердись, мой милый князь! Ты довольно хорош, чтоб Любана, а не я любовалась твоими прелестями. И для того я сбыла с рук эту мою соперницу; она, говорю я, вечно останется в сем состоянии, потому что избавление её зависит от поражения крылатого змия, обитающего в этой пустыне; его желчью надобно будет помазать пень зачарованного дерева, чтоб оно приняло первоначальный свой образ. Но целый свет не может змия того убить, поскольку он с крылами и от отважных охотников улетает. Сверх того, он так страшен, что вряд ли кто на него посмеет напасть. Он, например, таков», – сказала она и, перекувыркнувшись, обратилась в змия. «А теперь, Любана, твоя очередь, – прохрипел сей змий, – проститься с Тарбелсом». И, разинув пасть, он проглотил меня.
Я пришел в забвение и, очнувшись, увидел себя в приятном и украшенном саду лежащего на мягкой софе, усыпанной розами. Сперва думал я, что уже нахожусь в обиталище теней и что змей отправил меня сквозь желудок свой в царство мертвых; но, ощупав себя, нашел, что я с телом и вооружен. Тогда вспомнил я о превращении ведьмином в змея и о том, что я занесен ею в этот сад через очарование. Я вообразил судьбу мою, которая показалась мне столь незавидною, что в ту ж минуту хотел сам убить себя, но по опытам узнал, что оружие мое не вынимается из ножен. Я покушался разбить себе голову о стену или что-нибудь твердое, но в приближении чувствовал только мягкое прикосновение, и твердые тела становились пуховыми подушками. Рассердившись, старался я уйти из сего сада, но узнал, что я заключен в обширной и крепкой клетке. Все эти неудачи и напоминание о моей возлюбленной и её несчастье привели меня в жалостное состояние: я плакал и вознамерился умереть с голоду, но узнал, что я его не ощущаю. Напоследок ко мне пришло рассуждение: я вспомнил о божественных словах, данных мне в Бужанском оракуле и увещевавших меня к терпению, укорил себя слабостью моего отчаяния и вознамерился ожидать великодушно перемены моего рока.