бываете подвержены ослеплениям, и игра только воображения вашего производит мнимые прелести; в прочем все женщины равны, по крайней мере когда вынесут вон свечи. Ты можешь быть совершенно счастлив и доволен, если не станешь мыслить, что у меня нет волос, глаза, нескольких зубов, руки и ноги; ваши женщины нередко не имеют стыда, со всем тем вы за ними бегаете. Ежели ты не привык любить женщин с недостатками, поверь мне, ты не будешь никогда любить; но вообрази только, что я одета, и ты заснешь доволен в моих объятиях. Впрочем, в утешение твое уведомлю тебя, что я точно такова, каковую ты видел меня давеча: одна неприязненная мне волшебница учинила своим колдовством, чтоб я неодетая казалась в таковом виде, каковою находишь ты меня теперь. Я дочь знатного человека, который учинил этой волшебнице нечаянную обиду. Она поклялась отмстить ему на мне, и так как он не имел других детей, то волшебница пригрозила ему, что я никогда не буду замужем. Для этого она перенесла меня на этот волшебный остров, которого не может достигнуть ни один мужчина, разве что перевезен будет приставленными от нее духами в виде прекрасных девиц. Подвластные ей ведьмы приемлют его и приводят ко мне, но дорогою так заколдовывают его, что простые уборы, которые я снимаю с себя, при раздевании кажутся ему частями моего тела. Это возбуждает в приводимых такое отвращение, что они убегают от меня с ужасом. Уже с двести неверных клялись мне в любви, но ни один не стал еще моим мужем. А от этого и зависит освобождение мое от колдовства. Ах, Слотан, – продолжала она со страстным вздохом, – я надеюсь, что вы сможете рассеять волшебство и стать супругом девицы, которой не больше 16 лет от роду, и овладеть бесчисленным богатством, коего она наследница». Сказав это, она вскочила, с живостью обняла меня и, поцеловав, бросилась на постель. Я остановился в нерешительности, сравнивая вид, в котором она впервые предо мною предстала, с тем, в каковом она теперь, но одеяла и подушки, в которых она закуталась, последнему мешали. Я и верил повести ее, и сомневался, и рассматривал, но не видал ничего, кроме женщины. «Нет, моя красавица! – вскричал я. – Очарование разрушится!» Я сбросил латы, лег к ней и заснул в её объятиях.
По обстоятельствам повести надлежало бы мне очнуться в замке отца моей красавицы и встать, чтоб стать богатейшим вельможею. Но вообразите, в каком находился я состоянии, проснувшись. Я лежал между вонючих костей каких-то скотов, которые догладывали собаки, крепко держа в объятиях моих кобылью голову со спинным хребтом. Я вскочил как бешеный, хватался за мою саблю, чтоб отмстить пакостнице, сыгравшей надо мною таковую шутку, и это я сделал весьма кстати, поскольку мне предстояло отбиваться от своры собак, кои рычали, брехали и бросались на меня со всех сторон. Я одержал победу и шел искать мою лошадь. Бродя около озера, имел я довольно времени рассуждать о моем приключении и не мог заключить, сон ли то был или настоящее происшествие. Однако, думал я наконец в мое утешение, что бы то ни было, мне не должно досадовать: если я и проснулся гадко, то по крайней мере заснул с удовольствием. Я не размышлял о том более, прибавил шагу и нашел моего коня, кушающего с удовольствием траву. Я поехал около озера в надежде открыть остров или увидеть связавших меня девок, чтоб испытать, подлинно ли они привидение. Но на озере не было ни островов, ни лодок, и я не нашел никого, кроме старика, ловящего удою рыбу. Я назадавал ему множество вопросов, касающихся до моего приключения; старик не разумел меня и говорил, что лет с тридцать обитает он в этих местах и каждый день ловит в озере рыбу, однако ж не видал не только острова или лодки с красавицами, но и меня видит тут с удивлением, ибо пустота этого места, опасность от хищных зверей, тут обитающих, делают его совершенным для него уединением. Я для объяснения рассказал ему всё, что случилось со мною. «О! – вскричал старик со смехом. – Теперь я разумею. Здесь в лесах обитает ведьма, которая нередко делает такие игрушки над людьми, кои сюда заезжают. Вы еще счастливы, что проснулись между мертвых костей; другие получают от ней еще худшие ночлеги; но я советую вам не ночевать здесь вдругорядь, потому что ведьма за хорошее повторение снов берет досаднейшую плату». Я поблагодарил старика за это известие, спросил его о вас, но, не получив никакого уведомления, не знал, куда обратиться. Я надеялся в местах обитаемых лучше узнать об этом и потому поехал показанною мне стариком дорожкою. Оная вся заросла травою, почему легко мне было с неё сбиться. Я странствовал по дремучим лесам несколько дней, питаясь только древесными плодами, и с великим трудом выбрался напоследок на приятную долину. На ней увидел я вдали несколько человек, которые, казалось, работали нечто на одном месте. Я обрадовался, поспешил и нашел трех человек, таскающихся общими силами за волосы; близ их под деревом сидела женщина, спокойно взирающая на это побоище. Я удивился и любопытствовал узнать о причине этого, но не счел за благо вопрошать о непонятной для меня тайне у людей, находящихся в великом жару. Я подъехал к женщине и нашел её очень пригожею, что принудило меня сойти с коня и с учтивостью просить её уведомить меня, могу ли я вмешаться в их дело и предложить бойцам средства к примирению. «О, оставьте этих дураков увечить себя, – сказала она мне с приятным взглядом, – они не заслуживают таковой заботы». – «По крайней мере позвольте мне дождаться близ вас конца сего петушьего боя, и как силы равны, то мне нет нужды вмешиваться. Если б вам, сударыня, не противно было, – сказал я, осмелясь поцеловать её руку, – я с удовольствием бы глядел на ваши прелести и провел бы несколько минут, кои счел бы счастливейшими в моей жизни». – «Мы лучше можем препроводить их в моем доме, – подхватила красавица, – они еще не скоро окончат, и хотя сражение это происходит за меня, но я не имею охоты награждать победителя. Поедем, – примолвила она, подавая мне белейшую снега руку, – конь ваш может нас довезти обоих». Я с восхищением подхватил ее, посадил на седло и довольствовался занять место позади оного. Красавица правила конем с довольным искусством и позволила мне держаться за себя. Поединщики в запальчивости не приметили нашего отбытия, а мы, не беспокоясь о них, ускакали.
Дорогою уведомила меня она следующими словами о причине побоища, возбудившего мое любопытство: «Я – дочь одной волшебницы и называюсь Бряцаной. Родительница моя хотела учинить меня участницею своего знания и посвятить меня таинствам важных упражнений, но я не находила удовольствия запереться в тех горах, внутри коих она имела свой замок; мне казалось гораздо приятнее жить с людьми и забавляться разными играми. Родительница моя, не желая меня принуждать, построила мне в конце долины этот дом, снабдила его всеми надобностями, множеством невольников обоих полов и, вручив мне в полную власть судьбу мою, скрылась в горах своих. Мне теперь восемнадцать лет, и недавно меня начали беспокоить своими исканиями соседние дворяне. В здешней округе их только трое, и каждый из них хочет восторжествовать над своим соперником; что ж до меня, то ни один не воображает себе, чтоб я могла быть равнодушной к его совершенствам. Полгода уже стараются они друг перед другом выиграть. Один думает победить меня щегольством своим: он приезжает ко мне всякий день в переменном платье, которое после обеда переменяет другим, и нередко к ужину надевает третье. Это стоит ему недешево, ибо он продал уже две деревни, а с прочих собрал оброк за два года вперед. Он думает, что одних уборов довольно, чтобы тронуть мое сердце, и для того почти не говорит со мною ни слова, а утешается по нескольку часов рассматривать себя в зеркало и наконец удостаивает меня своего взгляда с гордою улыбкою. Второй, надутый знатною своею природою, считает, что ни одна женщина не может отказать в своем сердце столь благоразумному человеку, имеющему в своих предках множество полководцев, победителей и верных сынов отечества, и для того торжественно объявил мне, что назначает меня своею супругою. Впрочем, он не оказал еще отечеству никаких услуг и поведением своим подает худую надежду думать, чтоб он был законным сыном своих предков. Благородство свое считает он достаточным средством к защите себя от трудов и отличению в добродетелях и затем посвятил всего себя похвальному препровождению времени в гоньбе за зайцами, с соколами за утками, в рассматривании своих родословных и в причинении обид и презрения своим соседям. Однажды приехал он ко мне верхом; лошадь его и епанча вся покрыта была гербами, и в этот раз видела я его в полной гордости и удовольствии, ибо посреди скотов, составляющих гербы его, был он в настоящем своем элементе. Третий же поступает несколько лукавее: он знает, что храбрость и мужество наиболее пленяют женщин, и для того сколь ни естественный он впрочем трус, однако не перестает мне хвастать о своей силе и неустрашимости. Он рассказывает мне о разных достойных дворянина своих подвигах, например, как он дрался за землю с соседями и их переувечил, как у других отнял луга, а у третьих увёз сжатый ими хлеб; как он с одним ножом напал на медведей и разрезал их с головы до хвоста. На этот конец нередко покупает он у звероловов шкуры и привозит мне в подарок. Он не сомневается выиграть пред первыми, воображая, что они не осмелятся спорить со столь отважным человеком.
Признаюсь, что я великое утешение имею водить за нос этих трех благородных дураков. Я завожу их в такие споры о преимуществе, которые ежедневно представляют мне забавнейшие игрища. Я назначаю им попеременно некровопролитные сражения; иногда приказываю я им отличиться щегольством, и тогда первый мой жених не сомневается о победе, но, к досаде его, я решу не так, как он ожидает, и сказываю, что если он оделся со вкусом, то другие не уступают ему редкостью одежд, ибо один показывается в платье, которое носили за двести лет его предки, а другой увешивает себя хвостами волков и медвежьими лапами. Тогда следует вторая задача: преимущество в природе. Тут щеголь очень трусит, потому что он чувствует свою не передвоившуюся еще в дворянство подьяческую кровь, однако спорит крепко, и отчаяние представляет его бодрым рыцарем. Что лежит до имеющего знаменитые родословия, он не удостаивал их разговором и довольствовался только указывать на свои гербы; но третий презирал такую надменность. «Довольно, – кричал он, – побивать только медведей, чтоб доказать, что люди, жившие за два века, не сообщают человеку отважности и силы», – которые, по его мнению, суть единые знаки благородства. «Так, – подхватывал щеголь, – и должно лишь прибавить к тому благоразумие». Я видела, что подобный спор может возыметь жаркие последствия, и для того мирила их, уведомляя, что во всем этом трудно различить их достоинство, понеже все они происходят от Адама. Потом назначила им иные подвиги: бег взапуски, борьбу, кулачный бой, и хотя щеголь и старинный дворянин находили в том некоторые затруднения, однако я умела их принуждать повиноваться: они дрались, кувыркались и делали чего мне хотелось. Все средства были истощены, и ныне определила я им решительный бой, что тот будет достоин назвать меня своею женою, который получит удовольствие выщипать у своих совместников все на голове волосы. Вы видели, с каковым усердием исполняют они это, но я прикажу моему привратн