ику объявить победителю, что я уехала на пять лет в чужие края. Впрочем, я открываюсь вам, любезный витязь, что вид ваш влил в меня чувства, которые приводят в забвение обычное мое времяпрепровождение».
Между тем мы прибыли к воротам огромного замка; которые нам отворили, и привратник получил повеление запереть их для всех посторонних, а особенно для женихов. Мы вошли в богато убранные покои: всюду господствовал вкус и изобилие. Бряцана старалась меня угостить, но я должен был сказать ей об удовлетворении моему сердцу, которое воспылало к ней жесточайшей любовью. Я открылся ей и предлагал себя выбору, если она имеет намерение быть когда-нибудь замужем. Бряцана находила в том некоторые затруднения, сомневалась, хотела лишить меня надежды, но предупрежденное её в пользу мою сердце решилось меня осчастливить. Я стал её мужем без обыкновенных благословений от жреца; она довольствовалась утвердиться на одних моих клятвах, и я не думал, чтобы можно было их нарушить. Итак я стал владетелем великих богатств и прелестной Бряцаны. Целый год жил я в удовольствии и не желал ничего, как быть любимым супругою, которую я обожал. Признаюсь, что страсть моя к ней привела мне в забвение дальнейшие поиски моего государства, и вы, великодушный князь (продолжал Слотан к Тарбелсу), извините эту вину мою, поскольку одни только чары красавиц имеют дарование затмевать славу лучших ироев. Спросите у своего сердца, не находит ли оно наклонения учинить подобного для несравненной Любаны.
(Тарбелс вместо ответа обнял своего любимца, а тот продолжал.)
Со временем узнал я, что и жарчайшая любовь подвержена таким периодам, в которые удобна она быть непостоянною. Одна молодая невольница из служащих моей жене привлекала к себе моё внимание своею живостью. Я чувствовал, что она в состоянии увенчать Бряцану оленьею короною, но укорял себя слабостью таковых мыслей, укреплялся и думал, что я торжествую. Но хитрая невольница, которая в меня влюбилась, умела разрушить мое постоянство; она находила такие встречи, кои поощряли меня к желаниям. И в один несчастный день, когда я отдыхал в густейшей аллее моего сада, напала она на меня столь удачно, что я пришел в себя не прежде, как Бряцана подоспела стать свидетельницею моей измены. Я оцепенел от её гнева и не находил, чем оправдаться. Это и не нужно было потому, что Бряцана не оказывала ни малой надежды к снисхождению. Невольники с саблями призваны были, чтоб изрубить меня в мелкие части. Приказ был отдан к началу казни, и я бесплодно обнимал колена разгневанной супруги. В это мгновение ока предстала перед нею волшебница, мать ее. «Постойте, – сказала она, – такое наказание будет несоразмерно преступлению; ты, дочь моя, также поспешна в выборах наказаний, как и супруга. Я не укоряю тебя, что ты полюбила человека незнакомого; потому что трудно испытывать человеческие сердца: они предрасположены к атакам бесчисленных страстей по обстоятельствам и времени. Я извиняю порок Слотана, но потому не меньше считаю его достойным отмщения, что он предпочел тебе простую невольницу, не имеющую других прелестей, кроме ветрености. И ради этого и ты забудь о склонности своей к человеку непостоянному, от коего не можешь ожидать ничего, кроме новых измен. А ты, неверный зять мой, стань по сходству свойства твоего жеребцом». Сказав это, волшебница на меня дунула, и я увидел себя превращенным в того самсого коня, которого вы взяли в конюшне Яги Бабы. На меня положили седло, привязали к нему оружие и дали волю бежать в любую сторону.
Не возможно описать отчаяния, в каковое повергло меня новое мое состояние, а особено презрительный смех моей жестокой супруги. Я видел, как невольницу, соблазнившую меня, остригли, обрезали и выгнали за ворота и что Бряцана приказывала конюхам проводить и меня со двора в дубины. Я не дожидался этих обрядов и поскакал со двора, проклиная собственную мою слабость и кляня чертовку, бывшую моею супругою, которую возненавидел за её мстительный нрав. Случай этот совершенно исцелил меня от любви и напомнил о моей должности; я заключил искать моего князя с тем, что когда уже не можно мне быть его любимцем, то хотя бы по крайней мере быть его лошадью. Долго бегал я по местам пустым и ненаселенным; везде меня ловили, но я имел счастье удержать мою свободу. Наконец забежал я в область Бабы Яги. Она меня увидела, но в суетах, коими, казалось, была оная занята, не приметила, что я имел честь родиться не настоящею лошадью. Она чародейством своим остановила меня и без лишних хлопот определила в холостой табун конского своего завода. Я ужасно много претерпел за собственное мое упрямство от ласковых кобылиц. Но ласка их обратилась в великий гнев: они искусали меня в кровь и избили копытами, и я, бедный Слотан, узнал по опыту, что самки во всяком роде слабы и мстительны. Между тем Баба Яга приметила жалостное состояние мое в табуне. Может быть, она узнала, кто я, но до дальнейшего рассмотрения заперла меня в подземную свою конюшню, из коей освобожден я моим государем.
Итак, – продолжал Слотан, – я во время моей разлуки дважды был женат: во сне и наяву, но думаю, что в третий раз не отважусь испытать моего счастия. Был конем заводным и богатырским, и наконец по-прежнему верный слуга моего князя.
Слотан окончил свою повесть, после чего все отдохнули. День настал, надлежало отправиться в путь, и безлошадные не имели к тому ничего, кроме своих ног. Но достойный Златокопыт, доставший уже шатер, знал, чем помочь сему недостатку. Он поглядывал с улыбкою на Звенислава, ласкающего его при разговорах: «На чем нам ехать?» Он давал ногою знак своему богатырю, чтоб отвязал его от дерева, к коему он был прикреплен. По учинении сего конь поднялся на дыбы и троекратно проржал столь крепким голосом, что лист на деревьях поколебался. В скором после того времени увидели они бегущих на голос Златокопыта пятерых прекрасных и оседланных коней. Те приблизились, и Златокопыт, обнюхавшись с ними, учинил их столь смирными, что те беспрепятственно отдались в руки имевших в них нужду. Слотан взял троих и подвел одного Любане, а другого своему князю; Мирослав взял себе, однако лучший конь, которого назначил Златокопыт, положа на него переднюю ногу, достался из рук Звенислава возлюбленной его Алзане, Звенислав был так доволен своим конем, что целовал его неоднократно.
Между тем приготовились к походу, шатер был снят, и Златокопыт сложил оный сам и оседлал себя. Все удивлялись дарованиям сего редкого коня, не могли понять, какого рода были призванные им лошади, и сели на оных, мало заботясь, впрочем. Заключено следовать к низвержению хищника Ятвяжского престола. Не знали только, в которую сторону надлежало им ехать. Однако Златокопыт взялся и за это; он не шел, если Звенислав, шествующий впереди со своею Алзаною, поворачивал не туда, куда надлежало, и сам стремился надлежащим путем, в чем ему и не препятствовали.
Оставим их в дороге, ведь скоро нельзя доехать, скажем лишь, что сказанного
В ПЯТОЙ ЧАСТИ ДОСТАТОЧНО.
Часть шестая
Продолжение повести о богатыре Звениславе, прозванном дворянином Заолешанином
Путешественники не имели причин раскаиваться, что следовали водительству Златокопыта, ибо на другой день нашли они себя в пределах Ятвягии. Мирослав привел их к убежищу, где укрывались верные к престолу вельможи. Радость их, при виде законной своей государыни, была несказанной; они упали к ногам ее, возблагодарили храброго её избавителя и с восхищением узнали из уст своей царевны, что князь Обрский будет их монархом, если счастье благословит его оружие, устремленное на защиту их отечества. Вельможи уведомили, что певцинский тиран владеет несчастным Ятвяжским государством с обыкновенною своею лютостью; что реки крови проливаются ежедневно и что при всем том он довольно осторожен ко удерживанию неправедного своего завоевания и на этот случай содержит в готовности сильное войско. Однако, говорили они, ятвяги ощущают угнетающее их бремя и не преминут явиться с оружием в руках, как только возвещено будет сражаться за право своей законной государыни, что они имеют тайное сообщение со всеми областями и дожидались только прибытия обещанного Мирославом предводительства князя Обрского, чтоб собраться в назначенное место.
Не хотели медлить, учинили военный совет и заключили, чтоб вельможам следовать немедленно в разные стороны и, собрав усердных граждан, собираться в долине, где Слотан напал на похитителей Ягвяжской царевны и где витязи, пришедшие на помощь, их будут ожидать. Вельможи в тот же день отправились, и через неделю Тарбелс и Звенислав нашли себя предводителями 50 тысяч пеших воинов и 20 тысяч всадников. Мирослав и Слотан с несколькими вельможами отделены были с половиною войск для истребления в разных частях Ятвягии находящихся певцинов. Другая ж половина, предводительствуемая князем Обрским и непобедимым Звениславом, пошла прямо к столице, чтоб принудить там скорее незаконного владетеля к решительной битве. Алзана и Любана не хотели отставать от своих храбрых любовников и, думая своим присутствием воспламенить отвагу своих богатырей, возложили на себя доспехи. Как ни тайно происходили эти приготовления, однако в приближении к столице певцины ветретили их 100 тысячами отборного войска. Гордый Курес надеялся разобрать по рукам столь слабую кучку необученных ратников, но сверх ожидания увидел настолько храбрую атаку, что со стыдом был принужден бежать в укрепленную ятвяжскую столицу. Тарбелс сражался как лев, но Звенислав демонстрировал чудеса храбрости. Самосек не рассекал инако как наполам коня и всадника; Златокопыт его не ступал ногами, чтоб в каждый раз не раздавить нескольких врагов. Алзана доказала, что искусство и неустрашимость делают женщину не меньше опасною в битве, чем и сильного витязя; она не отлучалась от своего любовника, и мертвые тела отмечали путь ее. Словом, певцины не могли устоять и получаса и бежали опрометью в крепость, которая немедленно была осаждена.
Мирослав и Слотан, со своей стороны, разносили всюду смерть и ужас. Крепости, занятые певцинскими засадами, были отобраны, и рассеянный ими неприятель бежал либо в свои степи, или, в надежде укрыться в главном своем войске, попадал в плен осаждающим столицу.