Курес, привыкший к победам, рвал на себе волосы с досады и, защищая похищенную им столицу с отчаянием, не медлил, однако, послать просить о помощи своих союзников. Кимвры прислали к нему девять исполинов и сорок тысяч стрельцов и всадников, а хозары одного только богатыря, называемого Гаркало. Но этот Гаркало был опаснее всего ополчения и кимврских исполинов, потому что он имел столь страшный голос, что не только оглушал и опровергал на землю без чувств целые войска своим криком, но и каменные стены крепостей разрушал им до основания. Слух этот рассеял ужас в ятвяжском войске, но неустрашимость предводителей его и обнадеживание Звенислава ободрили воинов. Звенислав клялся, что своею рукою истребит исполинов и заткнет горло проклятому хазарскому крикуну. Между тем Курес, ободренный столь важною помощью, готовился напасть на осаждающих всеми своими силами; он на рассвете дня построился в боевой порядок пред стенами города и предводительствовал сам. Исполинам было приказано начать сражение; Курес имел такую надежду на рост и силу исполинов, что не думал сам иметь дела, как только побивать бегущих. Богатырь Гаркало, который сражался своим горлом, оставлен был позади войска в засаде, чтоб в случае неудачи оглушить нападающих ятвягов. Вдруг ятвяги увидели выступающих исполинов, подобных великим башням, вооруженных целыми с корнем выдернутыми дубами. Страх отразился на лицах неустрашимейших витязей, и все войско готово было бежать. Но Звенислав, готовый сдержать свое слово, возвратил им смелость и приказал быть свидетелями его сражения с исполинами; он говорил, что успеют они еще бежать, когда его победят. Алзана не смела отвращать почти дерзкую отвагу своего возлюбленного и с трепетом видела его воссевшего на Златокопыта. Она успела только его обнять и заткнуть ему уши хлопчатою бумагою для удержания от воздействия горла Гаркала, если тот начнет криком своим помогать исполинам. Златокопыт ржал и порывался; казалось, что он огнем дыхал, чувствуя желание к бою; Звенислав его не удерживал, и вскоре обнаженный меч-Самосек засверкал посреди исполинов. Первые три удара были столь жестоки, что шестеро чудовищ пали разрубленные напополам; земля задрожала от их падения. Ятвяги радостно восклицали, и Алзана благодарила богов-покровителей. Но радость эта мгновенно обратилась в печаль: оставшие три исполина совокупно ударили в Звенислава своими дубинами, и хотя дальнего вреда ему не причинили, но выбили из рук его Самосек и самого витязя из седла вон. Златокопыт не мог оказать ему другой помощи, кроме схватить в зубы драгоценный меч богатыря своего и тем разделить силы, поскольку один исполин погнался за ним, чтоб отнять меч. Прочие два исполина кричали победу и готовились раздробить ятвяжского надежду войска; они занесли уже свои дубины; ятвяги восклицали болезненно, и храбрая Алзана упала в обморок. Однако Звенислав опомнился и, видя опасность, бросился к одному исполину, схватил его за ноги и, подобно тому, как бы махал легкою веточкою, взмахнул несколько раз вокруг себя и треснул им другого исполина столь ловко, что из обоих их сделались дрожжи. Он оглядывался по сторонам, недосчитываясь еще одного чудовища, и увидел опасность возлюбленного коня своего: гнавшийся за ним исполин поймал уже его за ногу и хватал другую зубами, чтоб её откусить. Златокопыт оборонялся и выбил своему врагу все передние зубы. Звенислав без памяти бросился на помощь и подоспел в самое лучшее время, когда Златокопыт, освободя обе ноги свои, лягнул столь жестоко в нос нагнувшегося исполина, что тот опрокинулся назад. Тут было его несчастье, ибо Звенислав подхватил его за волосы и, вскричав к своим «на копья!», бросил оного в ятвяжское войско. Исполин летел, кувыркаясь по воздуху, и был подхвачен на острия, учинившие из тела его сито.
Ятвяги возгласили победу, и Тарбелс не упускал этого счастливого времени, воспользовался ободрением войск и повел их на певцинов. Отчаянный Курес не дожидался, чтоб напали на него, и поскакал с яростью навстречу, поощряя всех своим примером. Сражение началось с равномерным жаром, кровь полилась, Курес разносил всюду смерть, а князь Обрский со своею сестрою опровергал целые стены. Звенислав искал Куреса, вознамерившись сдержать свое слово царевне Любане, чтоб привезти к ней его голову, но в густоте толпящихся воинов не мог его найти, и отомстил свою неудачу над тысячью головами певцинов и их союзников. Между тем ятвяги сбили с места врагов своих, но то отступали в таком порядке, что надлежало каждый шаг выигрывать у них с пролитием многой крови. Гаркало, который, выходя на бой, слишком объелся, сидел у башни под городского стеною; он и не думал, чтобы дошла до него очередь употреблять свое горло в рассуждении сильных исполинов и превосходного числа их войск пред ятвяжскими. Пары взошли ему в голову и принудили его дремать, однако стоявшие на стене караульные, увидев, что войска их ослабевают, раскликали его. Несчастные сии не ведали, что заплатят смертью за таковое усердие свое, ибо Гаркало крикнул столь громко, что не только они слетели бездушные со стен в городские рвы, но и башня, под которою он сидел, опроверглась с частью стены. По счастью, Гаркало был удален от места сражения настолько, что голос его имел только половинное действие, и войска лишь пошатнулись, но сам он причинил себе больше вреда тем, что упавшая башня придавила ему ноги и заставила его выдираться на свободу изо всех сил своих. Он уже перевернулся навзничь, как Звенислав, услышав крик его и представив себе опасности, могущие произойти от него в приближении, порешил истребить его и, пробившись сквозь певцинов, прискакал к нему. Гаркало, увидев свою беду, хотел от нее избавиться криком, но Звенислав не допустил того и, соскочив с коня своего, пихнул его ногою в брюхо так крепко, что крикун высунул язык на локоть. Богатырь поймал его за язык и заколотил ему горло обломками кирпичей. Гаркало прилагал старание их проглотить, но Звенислав, не имея времени медлить, оторвал ему голову, не удостив отрубить её Самосеком богатырю, сражавшемуся не оружием. По окончании этого обратился он к побоищу и ободрил своих победою над опасным Гаркалою, показав им его голову. Один Курес только лежал у него на сердце; он прилагал труд сыскать его и нашел в самое нужное мгновение. Возлюбленная его Алзана сражалась с ним и почти выбилась из сил. Уже свирепый Курес изрубил в куски щит её и взмахнул решительный удар на её прекрасную голову, как потерял свою от сильной руки её любовника. Звенислав соскочил с коня, взоткнул на копье голову Певцинского князя и показал её бывшим близ него ятвягам. Те возгласили победу, и смерть Куреса стала известна его подданным и союзникам. Они оробели, побежали опрометью, жаждя найти спасение свое в укрепленных стенах столицы, но между тем Слотан и Мирослав, окончившие уже свое дело, возвратились и, увидев пролом, учиненный криком Гаркалы, вошли в город и им овладели, и бегущие певцины теснились в городских воротах, чтоб найти за ними свою смерть. Все они были порублены без пощады разгневанными ятвягами, и царевна Любана, ожидавшая нового сражения на приступе к своей столице, к удовольствию своему увидела Мирослава, Слотана и вельмож своих, встречающих её с радостью и поздравляющих её с совершенным освобождением царства её от неприятеля. Таким образом кончилась эта война, и победители торжественно вошли в избавленную от врага ятвяжскую столицу.
Невозможно изобразить благодарности, приносимые признательной царевной к спасшим её богатырям. «Благодаря вам, возлюбленный мой князь, – говорила Любана, – приведена я в состояние заплатить вам одолжения ко мне, но что я благодарю вас! – продолжала она к Тарбелсу с нежным взглядом. – Вы для себя возвратили престол Ятвяжский, ибо я сама не буду владеть им, разве что разделив его с вами». Страстный поцелуй был ответом на это объяснение. Звенислав поистине заслуживал всю честь великой победы, но он не принимал никаких наград от людей, ему обязанных; он жаждал исполнять свою должность, подвергая жизнь свою опасности для славы и добродетели, и не хотел быть никому обязанным, кроме возлюбленной своей Алзаны. Та же готова была пожертвовать ему своею жизнью, ибо он её удержал, но богатырь с восхищением благодарил богов, что столь удачно срубил голову Куресу. «Ах, сударыня, – говорил он, целуя руку княжны Алзаны, – я ничего не сделал, как защитил собственное мое сердце; ваше соединено с ним столь крепко, что рана одного должна быть смертью и для другого». Словом, обстоятельства сложились так, что не оставалось большего, как любовницам вознаградить своих любовников; что и было заключено, и брак их был отложен только до возвращения Слотана, коего послали в землю обров испросить на это дозволения от родителей Тарбелса и Алзаны. Между тем мудрый Мирослав, не в силах отговориться от возлагаемого на него тяжкого бремени правления, по повелению ятвяжских государей трудился над восстановлением истерзанного врагами царства. Он вскоре стал необходим для всей области; ятвяги увидели в нем отца и не хотели бы называть этим именем свою царевну, если бы великодушный Мирослав не производил своих благодетельных попечений от имени престола. Он умел довольствоваться одною добродетелью и укреплять счастливый союз любви между государем и подданными. Сколь мало в свете вельмож, имеющих такие намерения! Но да подаст небо, чтоб одно только самолюбие и тщеславие их к тому побуждало, ибо честолюбие, корыстолюбие и предприимчивость их еще опаснее. Вскоре ятвяги забыли изнурение тиранств, разорение приняло помощь, возвращенные из неприятельских рук народные сокровища не были употребляемы, как в награду верным, сражавшимся за отечество ратникам, но пошли на довольствование сирот, коих мужья и родители в том погибли, и на восстановление упадших домов. Селения возвысились, торговля зацвела, поля покрылись стадами и нивами, представляющими изобилие, и радостные восклицания колебали воздух на тех местах, где незадолго вздыхали со стенанием.
Слотан возвратился. Князи обрские едва остались живы от такой счастливой вести, которую привез им любимец их сына; они р