«Вчера ввечеру, когда мне случилось быть в некоторой роще, появилась там одна разряженная госпожа в сопровождении двух молодых господ; они разговаривали о разных вещах. Наконец женщина начала такими словами: «Я могу вас обнадежить, государи мои, что я много объездила чужестранных государств, имела случай научиться распознавать людей, но ни одного таког странного не видывала, каков некий по соседству здесь живущий дворянин Просвет. В бывшую его болезнь, которую, кстати, всадила в него одна старая ведьма, вылечила я этого скупердяя моим искусством и собственными лекарствами, так что он через короткое время совершенно выздоровел. Сверх того открыла я ему тайну, касающуюся разумения птичьего языка; и сверх того я постаралась доставить ему утешение с собственным своим присутствием; и что ж? вместо того, чтоб меня удовольствовать, за все это я не получила я ни полушки. Будь проклято ремесло мое, о котором никому неизвестно. Я этому скряге оказывала все возможные ласки, коих он был недостоин, и вижу, что все нежности для таковых нечувствительных тварей употребляются тщетно. Я, как женщина, всегда взаимной любви стоящая, продлю еще на некоторое время ласки, и удержусь от воспринятого мною намерения; но если не заплатит он мне нормально, я начну его столь искусно мучить, что он утратит охоту жить.» Между тем они сели на траву; оба молодца нарассказали ей множество различных любезных слов, и ночь почти вся прошла в общих забавах. Наконец женщина сказала им: «Не пора ли вам помыслить о нашем приятном покое, кажется свет зари скоро выгонит нас из этой приятной рощи.» После этого все трое дружески обнялись, и пошли прочь».
Просвет горел от досады, однако не хотел прерывать повествования своей птицы. Как же скоро она кончила, он вскочил со своего места, начал поспешными шагами ходить взад и вперед по своей спальне, и произнес следующее: «Ах ты нерожденная кобыла! Чорт тебя привел со мною познакомиться… Такое-то твое честное намерение никогда не выходить замуж, дабы чрез то удобнее следовать твоим похабствам! Покажись же ты ко мне; я покажу тебе скрягу, негодная волочайка.»
Слуги его во весь тот день не слыхали от хозяина ничего иного, кроме бранных слов. Обед прошел, а он не мыслил о своем желудке, и стол стоял всё ещё накрытый. По счастью его посетил некоторый дворянин, поместья коего большею частью состояли во владении у других, и который, если сказать правду, ничего не имел кроме развалившегося замка, и титула «ваше благородие». А так как пропитание его состояло в том, чтоб посещать своих соседей в обеденное и ужинное время, то та же самая причина привела его к Просвету. Он сел за стол с хозяином, который довольствовался только созерцанием исправных зубов своего гостя, и тем, как раздувались обе его скулы. Он так убирал тарелки, что можно было бы об заклад биться, что в иной жизни он был некогда собакою. Господин Пустомошнин (таково было имя гостя) своим присутствием учинил то, что гнев хозяина на Хитрану смягчился, и доставил ему самому охоту пообедать; должно подумать, что пример гостя не мало к тому его побудил; ибо глядя на него, самый сытый человек обрел бы алчность. Пустомошнин не имел привычки во время стола разговаривать, но вымещал это после, и притом с довольным разумом насчёт честных людей, которым стоило не мало труда стереть с себя намазываемыя сим балаболом пятна. Ежели сделав краткое очертание его истинного характера, он был настоящий прихлебатель, негодяй, сплетник и лазутчик происходящего в тех домах, куда имел вход. Сухой и тощий вид его совершенно уподоблялся тем коровам, которые во сне предзнаменовали голод Царю Фараону. Впрочем в рассуждении нынешнего вкуса имел он все лучшие дарования: наглость, невоздержанность, бесстыдство и лукавство; таков будет истинный его подлинник. Просвет уже почти забыл о причиненной ему обиде, занявшись ведомостями, читаемыми от его гостя, как тому, конечно, злой дух (если таковой есть в человеке) внушил хозяину оказать тому некоторое доверие. «Мне известно, начал он, что дражайший мой Просвет, к счастью моему, издавна хранит ко мне дружеское расположение, и во все времена не переставал удостоверять это на деле; следовательно никакое таинство не может с покоем пребывать в груди моей, если не пожертвую им истинному моему другу и всегдашнему благодетелю в частных моих обстоятельствах. И так вы довольно ведаете, что состояние дому моего до сих пор еще не из лучших; единое только средство, обнадеживающее меня в приобретении моего содержания, если, я смогу учинить выгодный брак. К этому небо представляет мне ныне прекраснейший случай. Недалеко отсюда живет так называемая нерожденная и из чрева материнского вырезанная лекарша, которая производит чудесные исцеления, весьма много путешествовала и приобрела довольно нужных сведений. Одно лишь препятствует мне, что она дала обет никогда не выходить замуж; а из того необходимо следует, что она к нашему полу не имеет никакой склонности. Но как она имеет вход в дом ваш, то надеюсь я, что может быть ходатайство ваше смягчит её сердце, принудит забыть неосновательные обеты и сделать благодаря этому мои обстоятельства благополучными.» – При этом признании выморенный дворянин представлял себя до крайности влюбленным, а Просвет, при напоминании ему имени досадившей ему лекарки, почувствовал что гнев в нем разгорается, и получил охоту отомстить обоим волокитам. Первому за злой его язык, цепляющий невинных, а второй за собственную свою обиду. Намерения эти настолько отразились на лице его, что он вынужден был выйти в свою спальню под видом необходимости переодеться. Он поразмышлял там о способах, и не нашел затруднения сыграть шутку к коей сами действующие лица подали ему к тому средство.
Между тем господин Пустомошнин равномерно рассуждал о судьбе своей: он заметил свой чох, случившейся в надлежащее время, и вывел из того счастливое для себя предзнаменование. «По чести, думал он, нынешний день нахожу я господина Просвета довольно веселым: он милостив выслушал мое представление, всё подает мне надежду, что намерение моё достигнет счастливо своей мечты. Следует дождаться, пока Просвет выйдет, и подаст мне утешительные надежды. Участие его всегда бывало удачно; счастье мое цветет! … «Виват Просвет и моя красавица!» вскричал он столь громко, что хозяин должен был подумать, не закружилась ли голова у господина гостя; он выбежал к нему, чтоб удостовериться, не следует ли ему послать за лекарем, и приказать скорее пустить кровь больному. Но увидев, что Пустомошнин в совершенном здоровье, и только грезит своею радостною надеждою, успокоился.
Поскольку жених повторял свои просьбы, Просвет не мог оставить его безответным. Прежде всего он осведомился, достаточно ли жених знает особу своей лекарки, вопрошал ли он по обыкновению сватов, нравится ли ему она, и находит ли он себя уверенным, что брак с нею не лишит его спокойствия. – «О мой любезный Просвет! – отвечал Пустомошнин. – Я видел её только один раз, но того довольно; она имеет возвышенную грудь, как снег белую шею, нежные руки, маленькие ножки, прекраснейший стан; что ж до лица её, из больших черных глаз её блистает прелестный огонь, лоб её довольно размерен, нос ни короток, ни туп, а довольно складен, и чрез соединение с маленькими розовыми губами представляет то, что в нынешнем вкусе зовется красотою. Если же припомнить к тому о белизне лица, смешанного с приятнейшим румянцем, то можно сказать, что природа ничего лучшего не производила. Бесспорно, что мне придётся приноравливаться к принятому ею роду жизни, и усмирять свой нрав по её склонностям, но это ничто для человека, который живал в свете. Нет нужды сомневаться в её добродетели, когда она так прекрасна; и я не охотник испытывать, как судьба разделяет и соединяет дары свои. Довольно, если я, как почитатель приятных женщин, уверен, что она для меня годится, хотя еще не решено навсегда ли удержу я эти чувства; но это нам покажет время». – До этого момента Просвет кашлял и чихал, чтобы скрыть смех свой, но принужден был выйти вон, когда дошло до важнейших поверенностей, и открылось без околичностей, что господин Пустомошнин вознамерился торговать прелестями будущей своей супруги для приобретения себе пристойного содержания.
Просвет, не мыслящий опровергать его намерения, не сообщал ему о возможных последствиях; он еще подкреплял пылающий его от первых впечатлений любви пламень, обещал ему все свои услуги, и желал, чтоб они возымели то действие, какового он ожидает. Слова эти довершили радость нетерпеливого любовника, и весь день прошел весело. Просвет не вспомнил о своих птицах, и те беспрепятственно отправляли свою должность. По счастью в этот день Хитрана не учинила Просвету обычного своего посещения; ибо впрочем, может быть, всё дело бы испортилось, и свежий гнев Просвета побудил бы его к неласковым изъяснениям. Отсутствие её было кстати; покой Просвета не нарушился, вино заняло промежутки разговоров, и наконец так отуманило господина Пустомошнина, что надлежало ему оказать услугу: навьючить на колесницу и оттащить в его дворянский замок. Хозяин, расставшись с гостем, совершенно смягчился в отношении досадившей ему Хитраны; но не изменил намерения помогать соединению пары, друг друга стоющей. Он не мог удержаться от смеха, вспомнив о рассказанном ему диким соловьем приключении с целомудренной Хитраной и двумя её молодцами в роще. Хотя он и верил свою душою в волшебников, но неосторожность той, которую он причислял сперва в число владеющих сверхъестественными способностями, что она не узнала о присутствии соловья, бывшего свидетелем тайных её подвигов, подала ему смелость покуситься на обман, чтоб просватать её за беднейшую тварь на свете. Со всем тем он не имел достаточной бодрости пренебречь её угрозами, о коих уведомил его помянутый соловей, и потом во отвращение всех опасностей сходил в свой сундук, вынул пятьдесят червонных, положил их в вышитый золотом кошелек, и вознамерился подарить его Хитране. Такой щедростью не думал он истребить разнесшуюся молву, что он из скупейших людей в околодке; ибо это мало его беспокоило; но ожидал, что это в