есьма подействует к убеждению невесты принять его совет оставить мнимые обеты, и выйти за дворянина, коего он готов был изобразить достаточно состоятельным. Такие размышления отвлекли его за полночь; он лег в постель, но не мог почти заснуть, и встал в обыкновенное свое время. Соловей, отсутствовавший всю ночь, к тому времени уже возвратился и громким своим голосом привлек внимание Просвета, услышавшего от него такую весть:
«Я опять был в саду, где находятся летние палаты. Пока еще не смерклось, я никого не видал, кроме старухи, бегавшей несколько раз на дорогу; но когда ночь покрыла тенью своею землю, и Зимена пришла туда, они неоднократно ходили по дороге до потайных дверей, а я подвигался к ним с дерева на дерево, чтобы лучше вслушаться в их разговоры. Старуха изъявляла все виды своего расположения к Зимене. «Ах сударыня, – сказала она напоследок. – Вы осчастливили меня своим сюда приходом; я не останусь больше в подозрении у Остана которой еще не верит мне, если истинный его пламень к вам был мною довольно изображен. Теперь он может удовлетворить себя сам. Но что он замешкался? Кажется ему нельзя ошибиться по дороге к потайным дверцам, которые я ему подробно описала… Какая радость пронзит его нежную грудь!.. Подите сюда, прекрасная Зимена; я не ошибаюсь; мой дух предвещает мне, что Остан уже у дверей…» Обе ускорили свои шаги; дверь, которая не была заперта, отворена ими, и хотя Остана за нею не нашлось, однако был он уже в готовности в маленьком кустарнике, где приметить его было невозможно. Старуха вынула из кармана маленькую дудочку, и едва лишь в неё свистнула, как ей ответили тем же свистом; и вскоре Остан предстал перед ними. Первое своё свидание начал он низкими поклонами и вместо слов бесчисленными поцелуями рук у Зимены, которая будучи предупреждена старухою, принимала их, как ей и в самом деле это надлежало. По этом вступлении невинная девица сказала Остану: «Я должна признаться, что ваше столь позднее посещение и труд, с этим сопряженный для того только, чтоб меня увидеть, приемлю я с должною благодарностью; взираю на это как на знак чистосердечной вашей ко мне склонности, и надеюсь, что истинная невинность, которая никогда не выходит из пределов добродетели, не может заимствовать намерений у подлости. Представления госпожи ** возбудили во мне желание испытать справедливы ли слова её; и для того-то мы договорились об этом вечернем свидании. Если не противно вам, совекршим прогулку по этому саду, сколько вам дозволит время, или пойдем в покои; всё зависит от вашей воли.» Остан принял это с подобострастием, однако отвечал: «Прекрасная Зимена! Вечер этот из наилучших, погода не холодна и самое небо как бы нарочно украсилось множеством звезд; и так позвольте, если только вечерний воздух вам не вреден, пройтись немного по этой милой дорожке.» Они пошли прогуливаться, и простите мне, продолжал соловей, если не смогу я подробно уведомить вас об их разговорах; ибо с трудом мог поспевать за ними моим перелетом в темноте дорожки, от чего и зацепил крылом Зимену за голову. Сие принудило её вскричать и отбежать несколько шагов от Остана. «Ах! эта птичка; она задела меня крылом за мой головной убор, если только это не летучая мышь, которых я боюсь». Чтоб освободить её от этого страха, я в то же мгновение начал петь, и старался выбирать наилучшие коленца; чем успокоил Зимену, и весьма угодил всему малому обществу, из трех особ состоявшему. Может, я несколько удержал их в саду тою похвалою, которую начали они расточать моему голосу; а особенно Остан объяснялся с своей стороны: «Вот, прелестная Зимена, эта птичка старается вывести вас из страха; она дает разуметь, что это была не мышь, навлекшая на вас ужас. Я не помню, чтоб в столь позднее время нетопыри летали по скрытым дорогам. Жалуете ли вы соловьиное пение; птички сии бесспорно прекрасные по своему голосу. Может быть этот голос предвещает будущее мое счастье, потому что соловей запел в сию минуту, когда я вне себя от восхищения, находясь рядом с вами.» – Мне, говорил соловей, неприятно было, что Остан в глаза меня хвалил; но больше рассердился я, что он превозносил только мое пение, а о виде моем и перьях не упомянул ни слова. Я с досады перестал петь, и тем способствовал тому, что общество удалилось в покои.
Я нашел их в обыкновенной комнате, и не знаю, от чего случилось, что вся та вдруг настолько осветилась, как если бы солнечные лучи собрались в одно место. Я сел на моё окно, раньше, чем они заняли свои места: Остан сел близ Зимены, а старуха расположилась несколько поодаль. Разговоры продолжались, и насколько я понял, относились с обеих сторон к тому, чтоб друг другу понравиться. Остан беспрестанно рассматривал редкую красоту своей возлюбленной, сообщенную с великим разумом.; он, кажется, всем своим видом доказывал, что она была той самой особой, которая может будущую жизнь его сделать счастливою и приятною. По взорам Зимены также можно было заметить, что Остан ей не противен. Старуха заполняла промежутки разговоров, и помогала в случаях застенчивости, а вообще выглядела она весьма прилично и живо в лице свахи. Остан по благоразумию своему не спешил вдаль при первом свидании, чтобы сердце свое, как колодец, не исчерпать досуха; он дожидался, что время поможет ему достигнуть от поцелуя руки до объятия. И так простился он после нескольких страстных выражений, и в сопровождении старухи пустился в путь к потайным дверям. Зимена хотела его проводить, но после его возражений осталась в палатах, и не щадила на прощанье рук, кои все исцеловал Остан. Мне незачем было медлить далее; я заночевал в кусте, и поутру возвратился.
Просвет довольно забавлялся его повестью, которая затронула бы сердце любого, способного к любви; но тот желал только быть соловьем, чтоб не спать по ночам, и утешаться созерцанием тайных происшествий.
Тем временем и Хитрана пришла к нему с визитом и Просвет, имея на уме задуманное мщение, принял её со всей возможной лаской. Хитрана извинялась за вчерашнее свое отсутствие, сославшись на приключившуюся с нею простуду, от которой она не вставала с постели. «Вы можете видеть из лица моего, – говорила она, – насколько оно в столь короткое время переменилось, и если бы не было вам известно, что я не замужем…» – Просвет, имеющий достаточно сведений о её простуде, пожал плечами в знак сожаления, и не дав ей докончить речи, сказал: «Мне кажется, сударыня, что вы столько же преданы своенравию, сколько имеете разума и красоты. Простите мне, что говорю дружески: кто может быть столь дерзок, чтобы сопротивляться естественным порывам естества? Вы напрасно поклялись не вступать в супружество; и болезнь ваша может быть последствием этого обета. Может ли женщина не быть женщиною? Если б ваши сестры согласились следовать подобным намерениям, вскоре земли истребился бы род человеческий.» – «Государь мой, – отвечала она. – Если вы говорите это взаправду, то позвольте мне спросить: отчего слова ваши не согласны с действиями? Вы преподаете хорошие нравоучения, но не примеры, и может быть, сами учинили обещание, подобное моему.» – «Вы, сударыня, еще не ведаете, что со мною будет впредь, – сказал Просвет; – я вовсе не клялся не жениться. Сделайте так, чтобы я мог вам подражать; и я охотно последую вашему примеру. Я знаю одного дворянина, происходящего из старинного знатного дома, который со всеми потребными дарованиями имеет столько годовых доходов, что может содержать себя изрядно; и я не сомневаюсь, что если б небо наградило его такою супругою, как вы, то домостроительство свое он повел бы на приятнейшем основании.» – При этом представлении можно было видеть, что Хитране оно было не противно; и потому Просвет продолжал: «Поверьте, сударыня, что он обеспечен во всем нужном до избыточности, разве что дом его несколько пообветшал; однако он собирается строить новой, и получил уже чертеж от искуснейшего здешнего зодчего…. Не возражаете ли вы, сударыня, составить мне компанию: мы поедем к нему, застанем его врасплох, и тогда вы сами удостоверитесь в моем описании.» Хитрана ничего не сказала, однако согласилась туда ехать: таким образом решено было при первом удобном случае посетить господина Пустомошнина.
Между тем день шел своим чередом, и вечер наступил неприметно. Хитрана была отменно весела, а особенно, когда Просвет сходил за приготовленным кошельком, и с большою благодарностью вручил ей его за оказанные труды. «Я хочу сложить с себя некоторую часть долга, – сказал он ей, – коим обязан вам за восстановление моего здоровья; теперь ожидайте, что со временем не пропущу я постараться и о вашей пользе.» Она не отказалась взять подарок с надлежащим учёным видом, в коем едва ли можно было распознать благодарность; и с этого часа Просвет стал тем, которому она ни в чем отказать не могла. О приключении в роще с двумя молодцами не было упомянуто ни слова; Хитрана осталась при мнениии, что того никто не слыхал и не видал. Довольно поздно простилась она со щедрым Просветом, оговорясь, что если на завтра она не отдаст ему почтения, случится это не за иным чем, как за приготовлениями лекарств, запас которых у неё поиздержался, и который надлежит восполнить.
Лишь только она удалилась, Просвет отдал приказ, как можно ранее поутру сходить к господину Пустомошнину, и просить его к обеду.
Не было труда сыскать его, а того меньше упросить склониться на таковое предложение; он упреждал людей и без зову, к тому ж никогда ничем не занимался. Посланный возвратился с ответом, что приглашение принято, и что г-н Пустомошнин вскоре будет гостем г-на Просвета. В это самое время соловей уже был готов с вестями. «Ах моя любезная птичка! – вскричал Просвет увидев его; – что скажешь ты мне новенькаго? Вчера я не приметил твоего отсутствия; вот как я виноват перед тобою! Посещение Хитраны того причиною. Однако, чтоб ты не сомневался, что ты для меня милее этой беспутной женщины, то я не забыл о твоем завтраке; покушай, и расскажи мне, что ты видел и слышал.» Почти невероятно покажется, как сия тварь могла разуметь приветствия своего хозяина; однако соловей протянул шею, и внимал словам Просвета. Выслушав их, затрепетал он крылышками в знак того, что имеет сообщить весёлое приключение. «Я опять был в прежнем месте, – начал он, – и видел, что старушка довольно долго прохаживалась взад и вперёд около потайных дверей, а Остан прокрадывался к оным кустарникам; он стукнул несколько раз в двери, однако старая, углубясь в размышления, ничего не слыхала. Остан ещё постучал, и может быть, крепче надлежащего; ибо влюблённые бывают нетерпеливы. Старушка услышав, опрометью бросилась, и отперла ему со словами: «Ах любезный Остан! Извините… – говорила она; – конечно, вы уже меня дожидаетесь? Я сама не отходила ни на минуту вдаль, но размышления мои воспрепятствовали; я думала, как бы приступить к тому, чтобы Зимена, коя по своей невинности ни о чём судить ещё не знающая, ни в чём вам не противилась. Имейте немного терпения, я приведу её к вам, и прежде, чем вы воображаете получите счастье принять её в свои объятия». Сказав сие, она удалилась и в самом деле привела Зимену. «О, божество души моей, – вскричал Остан; – вы имеете снисхождение дать видеть себя человеку, смертельно вами пленённому». Сказав это, схватил он её в объятия, и прижал к груди своей. При этом показалось мне, что обе стороны выказывали, что любовь овладела ими соверш