А что сказать хотите, знаю я, — отмёл он жестом очевидные возражения прежнего своего врага Гинтараса, вождя кривичского. Не в русы звать хочу Рюрика. Мы здесь сами — русы, хоть бы и без норманнских. Но и в полные варяги брать его невместно — нет у нас денег, чтобы чистым наёмникам платить. Да и за что? Нападут русы чужие когда — неизвестно, а наёмников-клятвенников кормить всю зиму — за что? Думаю, звать надо Рюрика воеводою нашим общим. В Вадима место — зоне совсем озверел Вадим, больше вреда от него, а пользы вовсе не стало. Пусть Рюрик закон и покоя русский, здешний, примет. Ряд ему дадим, прокорм, а он нам защиту и перед норманнами свейскими да готскими даст, а главное — перед русами другими.
А там, глядишь, сам он захочет долю свою увеличить, отправим его ростовских русов злохищных наказать, да пути для товара нашего расчистить. Снова начнём серебро из Булгара да Хазара возить. Русинги свейские реками пойдут, у нас в Ладоге серебром звеня, — тоже ведь и им там плохо, у себя, без пути нашего. Вон, люди доносят, полоцкие русы сверх всякой совести цены на всё задрали, покуда одни остались на пути восточном. А мы тут в убытках да разоре. Да на кривичей — ну, в смысле, на русов смоленских — его направим, Рюрика-то. Чтобы путь на юг открыл для товара нашего, в Царьград, значит.
И Велеса уговорим наконец. Девок ему побольше утопим в Волхове, даст он нам урожай. Народишко успокоится.
И заживём, братие!
Разумеется, обсуждение то проходило не так. Даже совсем не так. Не могло оно быть таким назидательно-разжёвывающим. Да и не понимали люди тогда многих вещей, о которых здесь говорится. Хотя бы в силу того, что сами в тех событиях участвовали, а потому не видели их во всей полноте взаимосвязей. Просто жили, просто чувствовали, просто действовали в тех обстоятельствах, не всегда отдавая себе в них отчёт.
В общем, будем считать это литературным приёмом — в духе писателей ХVIII века, которые многие разъяснения свои в уста героям вкладывали.
Но для себя мы пометим — если Гостомысл такого и не говорил, то ситуация вокруг него и тех, кто жил во времена «призвания варягов», была именно такою.
И вот на том собрании уцелевших в замятие старейшин те после недолгих споров и порешили обратиться к бывшим врагам, но всё же знакомым русингам с просьбой о вводе в Ладогу миротворческого контингента.
Собственно, кроме русингов, больше обращаться всё равно было не к кому.
Податные племена, продолжал Гостомысл, за это время все сплошь объявили независимость и вмешиваться в словенские дела не желают. А смоленские кривичи с любшанскими эмигрантами, да сидящие у них готские русины, по слухам, и навовсе готовили уже вторжение, желая воспользоваться ладожской смутой.
— Дорогие князья русские (о-па, князья! конунги! — отметил про себя Хрёрекр, — важная титулатура!), — взмолился Гостомысл. — Простите прежний глупость наша, простите наша неласку. Мы хорошо с вами жить имели, пока вы русили по наши реки и привозили серебро на пути назад. Возвращайтся теперь, просим вас!
Нам бы только порядок навести, закон, убеждал старик, не видя немедленной реакции на лестное предложение. Земля-то, ты знаешь, велика и обильна, да вот наряда в ней нет, власти, распоряжения нормального! А дальше мы и сами поднимемся, пойдём вперёд семимильными шагами! Нужна только твёрдая власть, чтобы снова пошло из земли нашей всяческое обилие! Придите, умоляем!
А уж владеньишко разное, рухлядь меховую, другого богачества мы вам всегда обеспечим…
В летописи призыв звучит так:
Земля наша велика и обилна, а наряда въ ней нѣть. Да поидете княжить и володѣть нами.
Одни видят в этих словах отражение строк из некоего договора между приглашающей стороною и варягами: дескать, вы — князья-наёмники, ваше дело будет наряд, то есть закон охранять. И ссылаются на аналогичный опыт будущей Новгородской республики, которая именно так правителей и приглашала.
Другие с этим не соглашаются и утверждают, что посланцы к варягам заявили себя едва ли не холопами. И также указывают на почти юридическую неправомочность формулировки —
володѣть нами.
Потому как не могли сказать такого вольные люди, пусть и пострадавшие в ходе беспорядков.
Третьи приводят примеры аналогичных приглашений, не видя в этом никакого криминала и антинационального подтекста. Похожим образом, согласно пассажу из «Деяний саксов» хрониста X века Ви-дукинда Корвейского, бритты позвали саксов:
…когда распространилась молва о победоносных деяниях саксов, (жители Британии) послали к ним смиренное посольство с просьбой о помощи. И послы (из Британии), прибывшие к саксам, заявили: «Благородные саксы, несчастные бритты, изнурённые постоянными вторжениями врагов и поэтому очень стеснённые, прослышав о славных победах, которые одержаны вами, послали нас к вам с просьбой не оставить (бриттов) без помощи»., отцы ответили на это кратко: «Знайте, что саксы — верные друзья бриттов и всегда будут (с ними) в равной мере ив их беде, ив их удачах». (…) Затем в Британию было послано обещанное войско (саксов) и, принятое бриттами с ликованием, вскоре освободило страну от разбойников, возвратив жителям отечество.
Четвертые просто, не мудрствуя лукаво, предлагают всем подумать о том, что текст ПВА создавался через двести лет после этих событий и создавался если не по заказу, то в угоду князю Владимиру Мономаху, которого, не имевшего прав на великое княжение, как раз именно и позвали-пригласили «княжить и володеть нами». И во времена Мономаха такая формула уже существовала и означала как раз приглашение на власть. То есть мы зовём тебя во властители и обещаем слушаться и покорствовать…
Чуть ниже мы об этом поговорим поподробнее, а сейчас отметим: все эти позиции небезосновательны — но и небезупречны. Если отрешиться от национального и политического «гнева и пристрастия», то историческая картина вберёт в себя все эти четыре краски. И в то же время будет окрашена иначе, чем они все.
Конечно же, в слове —
— нарядъ —
— можно услышать отзвук слова «закон». Только что это меняет? В феодальном, как и в раннефеодальном обществе закон творил и требовал его соблюдения хозяин, владелец удела. И сколько ни ссылайся на то, что известная «Русская правда» была отражением существовавших норм бытового права — тем не менее расписана и утверждена она была полномочными князьями, владельцами Русской земли. И своё, княжеское, они там очень жёстко защитили. Так что, позвав —
— княжить и володѣть нами, —
— неведомые просители действительно передали и себя, и закон над собою в руки позванных варягов. И ссылка на Видукинда и саксов именно поэтому здесь не работает: те звали помочь от врагов, а эти — владеть и собою…
Да ещё сулить за это обилие земли своей.
Кстати, Видукинд тоже далеко не современным свидетелем тех событий был — и далеко не беспристрастным. Так что эта ссылка не работает вообще.
Многие исследователи предполагают, что в этом отрывке заключена также информация о том, что от имени ладожан делегаты заключили с Рюриком некий договор или ряд, как тогда говорили. Дескать, фраза —
— владѣлъ нами и рядилъ ны по праву —
— означает, что приглашение сопровождалось выдвижением неких юридических условий — наподобие того, как это происходило в позднейшем Новгороде. Напомню, что новгородцы не просто принимали нового князя взамен выбывшего, а нередко заключали с ним даже формальный ряд. А подчас и противостояли отдельным князьям, не пуская их к себе.
Могло ли быть так? Вернее, можно ли представить себе, что русы, пришедшие из-за моря по просьбе ладожан, заключили с местными жителями честный ряд-договор?
Да, мы такие примеры знаем:
Ярицлейв конунг отвечает: «Нам очень нужна от вас помощь и совет, потому что вы, норманны, — мудрые мужи и храбрые. Но я не знаю, сколько вы просите наших денег за вашу службу». Эймунд отвечает: «Прежде всего ты должен дать нам дом и всей нашей дружине, и сделать так, чтобы у нас не было недостатка ни в каких ваших лучших припасах, какие нам нужны». «На это условие я согласен», — говорит конунг. Эймунд сказал: «Тогда ты будешь иметь право на эту дружину, чтобы быть вождём её и чтобы она была впереди в твоём войске и княжестве. С этим ты должен платить каждому нашему воину эйрир серебра, а каждому рулевому на корабле — ещё, кроме того, половину эйрира». Конунг отвечает: «Этого мы не можем». Эймунд сказал: «Можете, господин, потому что мы будем брать это бобрами и соболями и другими вещами, которые легко добыть в вашей стране, и будем мерить это мы, а не наши воины. И если будет какая-нибудь военная добыча, вы нам выплатите эти деньги, а если мы будем сидеть спокойно, то наша доля станет меньше». И тогда соглашается конунг на это, и такой договор должен стоять двенадцать месяцев.
Почему бы такому не быть и в Ладоге?
Мешают ответить положительно два обстоятельства. Одно — умозрительное, но тем не менее более чем основательное. Миролюбие Эймунда проявляется в условиях, когда он ведёт переговоры, фигурально говоря, со всем русским государством. Пусть даже с его новгородской частью — ибо данный эпизод явно отражает тот период, когда Ярослав Мудрый был ещё Ярославом-просто-Владимировичем и только готовился к проведению сепаратистских акций против власти Киева и своего отца Владимира Красно Солнышко. Готовился с помощью как раз скандинавских варягов-наёмников.
А насколько хватило бы того эймундова миролюбия, буде перед ним не мощный город как часть мощного государства стоял бы, а — ряд мелких и средних поселений, разодранных гражданской войною и неизбежными её спутниками — голодом, террором, беззаконием и безвластием?
А во-вторых, это дела гораздо более поздних дней. И вполне уже сложившейся новгородской государственности. Которая строилась не вокруг князя, а вокруг богатых боярских родов — «золотых поясов». Археология показывает, что и в Ладоге, скорее всего, государственность начиналась именно с них, а не с Рюрика. Но вот были ли те «золотые пояса» достаточно властными и авторитетными, чтобы управлять округою — неясно. Вспомним: по меньшей мере с 840 года в Ладоге существовала власть норманнских завоевателей — а под оккупантами на собственную власть претендовать не