Кроме того, Один сам был воином. И у него любимым оружием было копье Гунгнир. И что характерно, не раз и не два в сагах скандинавских упоминаются посвящённые этому богу убийства копьём. Например, в «Саге о Гисли», «Саге об Эгиле Одноруком и Асмунде убийце берсерков», «Саге о Гаутреке» и некоторых других можно встретить эпизоды, где герои поражают своих врагов копьём в честь Одина, с его одобрения или даже при его прямой поддержке. А самое главное: они тем самым приносят врагов в жертву Одину!
Впрочем, дело не в этих деталях, углубление в которые заведёт нас в дебри схоластики. Само наличие в русском воинстве и скандинавских, и славянских по происхождению обычаев означает одну простую вещь. А именно — что не считали они ни тот ритуал скандинавским, ни этот — славянским. А считали они его русским. Что и демонстрируют русские богатыри в русских былинах. А уж кто какой обычай привнёс в их быт во времена давние, седые — это представляет сегодня лишь академический интерес. А тогда не представлял никакого, ибо люди тогда делили себя на своих и чужих, а не на славян и скандинавов.
Вспомним всё того же хёвдинга из Шестовиц — по времени он как раз мог быть одним из тех, кто сначала рубил Курку аса на части, а затем выставлял его голову на копье. А это означает, что люди, захороненные по скандинавской традиции — и иногда с молоточками Тора на шее, — при жизни с полным удовольствием участвовали в изначально славянском мистическом ритуале.
Снова — синтез.
Кстати, о том же нам говорит и ещё одно свидетельство Льва Диакона:
И вот, когда наступила ночь и засиял полный круг луны, скифы вышли на равнину и начали подбирать своих мертвецов. Они нагромоздили их перед стеной, разложили много костров и сожгли, заколов при этом по обычаю предков множество пленных, мужчин и женщин. Совершив эту кровавую жертву, они задушили несколько грудных младенцев и петухов, топя их в водах Истра.
Много ведётся споров, чего тут больше — славянского ритуала или скандинавского. На самом деле спор бессмысленный: это русский ритуал. О чём нам достоверно сообщает сам ромейский император Константин Багрянородный:
После того как пройдено это место, они достигают острова, называемого Св. Григорий. На этом острове они совершают свои жертвоприношения, так как там стоит громадный дуб: приносят в жертву живых петухов, укрепляют они и стрелы вокруг [дуба], а другие — кусочки хлеба, мясо и что имеет каждый, как велит их обычай. Бросают они и жребий о петухах: или зарезать их, или съесть, или отпустить их живыми.
Опять же можно углубиться в уже много десятилетий не приносящую победу ни одной стороне полемику о том, чьи верования лежат в основе подобных ритуалов. Но мы, как уже говорилось, не стоим ни на стороне славян, пи на стороне скандинавов. Точнее — адептов оголтелой славянофилии или сторонников решительного норманизма. Мы — на стороне русских. И потому лишь отметим одно очень многозначительное место в этом тексте, на которое обычно мало кто обращает внимание в пылу священной дискуссии. Вот оно, ещё раз:
…[одни] приносят в жертву живых петухов, укрепляют они и стрелы вокруг [дуба], а другие — кусочки хлеба, мясо и что имеет каждый, КАК ВЕЛИТ ИХ ОБЫЧАЙ…
Одним обычай велит одно, другим — другое. Но речь идёт о русах — именно они, по Багрянородному, идут караваном в Константинополь. А время, когда писались эти строки, — как раз чуть позже гибели Игоря у древлян. А в договоре Игоря с греками фигурируют в списке русских представителей правящей верхушки и их послов как скандинавские, так и славянские имена.
И две информемы из, в общем, достаточно надёжных источников прекрасно коррелируют друг с другом. И говорят они о том, что русы есть уже единый правящий, управленческий и воющий организм, но состоящий пока из элементов разного этнического происхождения. Это, однако, не мешает русам, придерживаясь каждый своих этнических обычаев, участвовать и в общих ритуалах, где эти этнические черты перемешиваются, проникают друг в друга и становятся уже общими.
А значит, русскими.
А в следующем поколении, когда подрос сын Игоря Святослав, его русы на поле брани уже в одном общем ритуале участвуют. А через поколение, к которому (формально, конечно же, ибо о собирательных образах речь идёт) принадлежат наши былинные богатыри с князем Владимиром, оные ритуалы уже и не мыслятся ничьими другими, нежели природно русскими.
Интересные аллюзии к скандинавской мифологии предлагает внимательному читателю и одна из самых известных русских былин— «Добрыня и змей».
Конечно, в том, что я скажу ниже, содержится очень много лишь косвенных соображений, но когда они складываются, получается интересная картина.
Итак, у нас есть река Почайна. Прямо скажем, река со странностями:
Тая река свирипая,
Свирипая река, сердитая:
Из-за первоя же струйки как огонь сечёт,
Из-за другой же струйки искра сыплется,
Из-за третьей же струйки дым столбом валит,
Дым столбом валит да сам со пламенью…
Так что маменька Добрыми вполне справедливо наказывает ему не купаться в оном опасном потоке.
Судя по описанию реки Почайны, этот водный ресурс очень похож на «адскую реку» скандинавской мифологии — Gjoll. Это одна из двенадцати, что пошли от Élivágar, ледяных рек, которые текли в Гишіупгагапе (Ginnungagap) — хаосе-пустоте, что существовал до создания человечества:
Вне Муспельхейма (Muspelheim) —
— мир огня на юге —
— лежит пустота, называемая Гиннунгагап, к северу от неё — Нифлъхейм — мир грозной темноты и холода. В этом мире появился родник —
— или же колодец —
— Хвергельмер (Hvergelmer), и потекли из него двенадцать рек. Имя этих рек — Эливагар. Реки замёрзли и заняли Гиннунгагап. Когда ветер, дождь, лёд и холод встретят тепло и огонь Муспелъхейма в центре Гиннунгагап, родится место света, воздуха и тепла. /152/
В общем, Дух Божий метался там над водами, пока мозги Имира не были подброшены в воздух. Впоследствии через Гьёлль по мосту Gjallarbro проскакал Хсрмод, чтобы просить повелительницу ада Хель отпустить любимого всеми бога Бальдра.
Этакая древнескандинавская река Стикс.
А далее у нас есть Змей. Который обитает в этой реке.
Змей у нас тоже со странностями. Такого в славянской мифологии — кроме данной былины — нет.
То есть, вообще говоря, Змеи-ящеры-драконы присутствуют в мифологии практически всех народов. И в славянской — тоже. Достаточно вспомнитъ бесконечно дружелюбного Змея Горыныча. Но это, так сказать, чудовище не хтоническое. Скорее, просто персонаж, присутствующий в мире людей и, в общем-то, занимающийся понятными людям делами: девиц воровать, с женщинами совокупляться, дань требовать, с богатырями сражаться… Но вот обитают эти антропоментальные рептилии преимущественно в горах. Отсюда — Горыныч. И плюются огнем.
Зато хтонический — и к тому же водный — Змей есть в мифологии скандинавской. Это Ёрмунгир, мировой зверь. Он на стороне Зла, он окружает весь мир, он пока кусает от злости сам себя за хвост. Но в день последней битвы Добра со Злом — в Рагнарёк — змей поднимется и отравит небо.
Тогда его убьёт бог Тор. И это будет третья битва Тора со Змеем. В первой ему удалось лишь одну лапу пресмыкающегося от земли оторвать — и расстались они в состоянии боевого перемирия. Во второй Тор настиг Змея именно в реке, подманил его бычьей головой на крючке, подсёк и почти размозжил ему голову молотом. К сожалению, помешал великан, сидевший с Тором в одной лодке. Он подрезал леску и тем позволил Змею скрыться в глубинах. Гуманист оказался.
Что интересно, Добрыня в былине проявил такой же несвойственный воину-богатырю слюнявый гуманизм. Поначалу-то —
— Ударил он змею было по хоботам,
Отшиб змеи двенадцать тых же хоботов,
Сбился на змею да он с коленками,
Выхватил ножище да кинжалище,
Хочет он змею было пороспластать.
Но Змей — или змея, в разных вариантах по-разному — взмолился о пощаде. И в качестве ответной услуги пообещал —
— Мне ка не летать да на святую Русь,
А не брать же больше полону да русского,
Не носить же мне народу христианского.
Вот тут Добрыня и уступил. Это очень странно. Как писал великий В. Я. Пропп, —
— Во всём русском фольклоре герой никогда не знает никакой пощады по отношению к врагам. Он не вступает с ними ни в какие соглашения, а всегда только уничтожает их. Эта норма здесь нарушена.
Хотя скрупулёзно отмстим, что Добрыня, как и Тор, не совсем чтобы очень хотел уступить, но… как-то так само собою получилось:
Отслабил он колен да богатырскиих.
Змея была да тут лукавая,
С под колен да тут змея свернулася,
Улетела тут змея да во ковыль траву.
То есть опять же есть некая схожесть с мифом о Торе: тот тоже не хотел змеюку отпускать, но как-то так само вышло…
Ну, дальше следуют разные приключения. Змей, естественно, оказался хозяином своего слова — как только освободился из Добрыниной тяжёлой хватки, тут же украл племянницу стольнокиевского князя Владимира Забаву Путятичну. Кому поручить вызволить девушку из лап холоднокровного сластолюбца? Добрыне, конечно. За удачное оказание услуги обещано поощрение:
«Не достанешь ты Забавы дочь Потятичной,
Прикажу тебе, Добрыня, голову рубить».
Делать нечего, отправился Добрыня на контртеррористическую операцию, заложницу освобождать. И вот тут оказывается уже наш змей вполне себе традиционным — теперь живёт он уже в горах, в пещере змеиной.
Обменявшись версиями на тему, кто первым нарушил заповедь, заключённую на реке Почайне, и не придя к согласию, оппоненты начали драться. С трудом и небесною помощью, но одолел Добрыня. А затем пошёл —