Причин тут несколько.
Первая причина: местные элиты — а отпор всегда организуют элиты — именно что не хотели давать отпор. Ведь, собственно, захожие скандинавы были им полезны и выгодны. С их выучкой и мобильностью они сами собою выдвигались на роль агентов сбыта товарной продукции местных хозяйств. С соответствующими бонусами для тех, кто эту продукцию им поставит. И с возможностью пригрозить непослушным или жадным исправительно-уничтожительными мерами со стороны вислоусых дядек с грозными мечами и секирами. Не думаю, что был избыток тех, кто желал подвергнуться такому увещеванию.
Вторая причина: пришельцы не были проводниками иностранной экспансии. Они были как бы экстерриториальны — пришли, загрузились товаром, ушли. Вернулись, расплатились за услуги, ушли. И как пункты такого обмена возникали вдоль транзитных путей открытые торгово-ремесленные пункты. Которые не имели государственной принадлежности. Мы не видим в них ничего, что напоминало бы остатки государственных учреждений — дворцов, казарм, арсеналов и проч. Здесь всё относительно ровненько, все живут примерно одинаково.
Исполняли эти пункты, следовательно, не политическую, а экономическую функцию. Как и в Скандинавии, они обладали определённой экстерриториальностью. В них волен был заходить кто угодно — если, конечно, не с целью грабежа и захвата. Зашедший получал обслуживание, мог купить новый корабль, обменять старый, починить вооружение, продать или купить что-то из товара, переночевать, оттянуться с весёлыми девками и так далее.
Не форты для своих, обеспечивающие прочность завоевания. А фактории для всех, предоставляющие свободу торговли.
Именно с них начиналось административно-территориальное строение страны. От Руси первичного присвоения, Руси рэкетирской она превращалась в Русь торговую, обменную.
И те же гости-кушця-воины-бандиты скандинавские, находники, тоже превращаются здесь в… русских! О чём говорят результаты раскопок:
О том, что какая-то часть дружинной знати была местной, говорят особенности погребального обряда: в нём явно ослаблены норманнские черты, что произошло, видимо, под длительным ассимилирующим влиянием славян (возможно, в Гнездове жили скандинавы не первого поколения). Кроме того, по материалам больших курганов известен специфически русский («варяжский») обряд тризны вокруг ритуального котла. Этот обряд, описанный в скандинавских источниках, тем не менее не встречен в погребениях самой Скандинавии, равно как и на Руси, за исключением больших курганов Чернигова. Видимо, он возник в среде варягов, оказавшихся на Руси, и свидетельствует о местном, русском происхождении гнёздовских варягов. /322/
А дальше и сами освоившие восточные пространства норманны в необходимом, хотя, может быть, и не добровольном союзе с местными «авторитетами» просто принуждены были образовать какую-то форму страхования безопасности своих походов за серебром. Для этого вдоль рек и на волоках им необходимо было завести не просто вики, а вики, соединённые определённой единою властью.
Кто-то, возможно, и местным конунгом себя объявляет. Но в целом вся эта большая неуправляемая вольница всё больше выстраивается в структуру, которая неизбежно должна была начать эксплуатировать эту вот самую «штопку». То есть возникает явление, когда буйные атомарные Хрольвы и Торстейны «сидят» на одной транзитно-бандитской ренте. Точнее говоря, они пока, сами того не ощущая, создают, выращивают эту ренту. Чтобы однажды она стала настолько велика, что ради её присвоения заведётся энергичный парень, готовый и способный собрать других энергичных парней. Чтобы подмять под себя власть других.
А это, по сути, последний шаг к образованию государства.
Итак, на будущей Руси скандинавские бандиты — ну, или в принятой для Средневековья классификации воины — обнаружили сразу два потенциально обогащающих их фактора: наличие на определённой территории мехов (не забудем — и потенциальных рабов) и наличие выхода через эту территорию на потенциального покупателя. Коими выступали прежде всего арабские и византийские потребители и разнообразные посредники — булгары-перепродавцы, хазары — взиматели пошлин, раданиты — профессиональные купцы.
Естественнейшим для Средневековья — да и для дня нынешнего— образом норманны обязаны были устремиться на освоение и покорение этого многообещающего пространства. И устремились. Вспомним: примерно 786 годом датируется первый клад арабских дирхемов в Ладоге. Это несомненный признак, что здесь побывал тот, кто лично сходил в южные походы.
При этом, напомню, очевидны военно-стратегические трудности, которые необходимо было преодолеть скандинавам, чтобы пройти путь до, как минимум, прикаспийских арабов (или хазар, если дирхемы им приходили в результате контактов с Хазарисй). Это преодоление:
— запиравших вход в славянское пространство крепостей Ладоги и Любши;
— волховских порогов;
— волоков и речных путей через финские и славянские земли;
— Волжской Булгарии;
— Хазарии и контролируемой ею волжской дельты.
Противостоять натиску обезумевших от звона серебра скандинавов могло только наличие уже чьего-то контроля над транзитными речными путями с Севера на Восток. Причём сравнимого по силе потенциального отпора силе потенциального нападения. Однако местные племена, во многом утратившие былую пассионарность, — а мы это видим хотя бы на примере угасших к этому времени «дьяковцев», — не могли или не хотели дать соответствующего отпора.
Причин тут, как видится, несколько.
Первая: местные элиты — а отпор всегда организуют элиты — именно что не хотели давать отпор. Ведь, собственно, как мы уже убедились, захожие скандинавы были им полезны и выгодны. Не лезли собственно во власть — нет примеров того, чтобы некий скандинав пытался захватить власть над неким местным племенем. Процесс таких захватов начался лишь вместе с началом построения Русского государства — а до этого тогда было ещё далеко. Зато скандинавы с их выучкой и мобильностью сами собою выдвигались на роль агентов сбыта товарной продукции местных хозяйств. С соответствующими бонусами для тех, кто эту продукцию им поставит. И с возможностью пригрозить непослушным или жадным исправительно-уничтожительными мерами со стороны вислоусых дядек с грозными мечами и секирами. Не думаю, что был избыток тех, кто желал подвергнуться такому «воспитанию».
Разумеется, без конфликтов не могло обходиться и не обходилось. Но в силу первоначальной слабости неорганизованных скандинавских торгово-охотничьих ватажек и характера местности и незначительной плотности народонаселения эти конфликты в целом не могли не заканчиваться установлением отношений сотрудничества. Ведь в конечном итоге, что удобнее? — сразу получить товар и перепродать его — либо сплавляться по бесчисленным рекам и лазить по дремучим чащам в поисках деревенек, население которых случайно не успеет разбежаться при виде чужих кораблей?
Вторая причина, повторюсь: скандинавы первоначально и не вторгались в сферу компетенции местных элит. Земли вокруг много, полной власти над нею ни у кого нет, люди живут себе по своим понятиям в своих лесах. Если и существуют некие племенные центры, то влияние их, как показывает археология, распространяется на ближайшую округу-задругу — то есть от силы на пяток «кустов» из трех-пяти деревенек каждый.
Пространства полно. Было на нём место для финнов и славян с кривичами, — будет и для скандинавов. Селись, коли добрый человек.
Насчёт доброты скандинавов не скажу ничего, но вот селились они здесь тоже, к тому же не претендуя на захват местных городищ. Поначалу, конечно, не претендуя. Потом-то уже другие вопросы на повестку дня встали. Но и позже, когда уже развернулся чисто территориальный аспект русской экспансии, часть скандинавских поселений продолжала существовать в стороне от поселений туземных.
За исключением, впрочем, того обстоятельства, что сами они становились центрами притяжения для местного населения.
И это уже третья причина того, что аборигены не давали заметного отпора пришлым скандинавам. Ведь поселения пришельцев представляли собою не пункты опоры иностранной экспансии, а открытые торгово-ремесленные пункты. Которые не имели государственной принадлежности. До определённого времени мы не видим в них ничего, что напоминало бы остатки государственных учреждений — дворцов, казарм, арсеналов и проч. Здесь всё относительно ровненько, все живут примерно одинаково.
Исполняли эти пункты, следовательно, не политическую, а экономическую функцию. Как и в Скандинавии, они обладали определённой экстерриториальностью. В них волен был заходить кто угодно — если, конечно, не с целью грабежа и захвата. Зашедший получал обслуживание, мог купить новый корабль, обменять старый, починить вооружение, продать или купить что-то из товара, переночевать, погулять с весёлыми девками и так далее.
Не форты для своих, обеспечивающие прочность завоевания. А фактории для всех, предоставляющее свободу торговли.
Кстати. Прежде чем идти дальше, хочу обратить ваше внимание на одно обстоятельство. Как указывает в своей великолепной работе «Austr í Górðum: древнерусские топонимы в древнескандинавских источниках» наша выдающаяся исследовательница Т. Н. Джаксон, —
…сочетание höfud garðar, переводимое как «главные города», может иметь это значение только в древнерусском контексте. Так, например, в шведских средневековых источниках термин huvud gård служит для обозначения «главного двора» и тождествен терминам curia и mansio шведских латинских документов.
Между прочим, curia с латинского переводится как «биржа», а mansio — как «ночлег», «пристанище». Иными словами, для скандинавов речь не идёт о каких-то местных городах или княжеских центрах.
Для них это некие ограждённые поселения — garðar, — которые ассоциируются с местом обмена товарами и ночлега после дневного перехода. А что такое — ограждённый постоялый двор с обменным рынком?