Точно так — фактория!
Именно с них начиналось административно-территориальное строение страны. От Руси первичного присвоения, Руси рэкетирской опа превращалась в Русь торговую, обменную.
Это хорошо видно на примере по меньшей мере двух археологически однозначно русских факторий: Сарского городища близ Ростова и Тимирёвского возле Ярославля.
Основное из них — Сарское возле озера Неро, в излучине реки Сара. Его археологи относят к первым трём пунктам первичного проникновения норманнов. Мирного, кстати, сказать, проникновения. Не найдено не то чтобы следов войн и разрушений, но археологически очевидна картина, как местное мерянское население, прежде рассеянное по громадным территориям, собирается вокруг норманнской базы.
Только необходимо обойтись без иллюзий: здесь всё равно не базар, а база. Тут есть свой рынок, но свобода торговли на нём — для своих. Для обитателей фактории и её тороватых гостей. То есть тех, кто может себе позволить недешёвое и опасное в ту пору купеческое дело. Как на российские рынки не может выйти простой крестьянин, не лаской, так таской вынужденный отдавать товар перекупщику, — так и тогда лесной охотник едва ли мог притащить бунт норковых шкурок в одиночку. Из этого, собственно, и начинала строиться любая власть — из стремления такого одиночки получить защиту для своего товара или дела, да и жизни, — и из ответного предложения некой силовой формации поступить под таковую защиту. За мзду определённую, понятное дело.
Так на Руси и власть начиналась — в частности, и из таких вот факторий.
Так что крепостицы здесь, конечно, тоже строили. Поначалу для защиты от набегов вольных пиратских дружин. Затем, очевидно, здесь появлялась уже постоянная силовая администрация. Потому как не могло её не быть. Но, судя по тому, что следов от неё мы долгое время не находим, — носила она некий местный, локальный, сугубо полицейский характер. Вероятнее всего — даже выборный. Наподобие шерифов на американском Западе.
И, наконец, есть четвёртая причина спокойствия местных: эти фактории сами по себе были центрами притяжения для всего того контингента, который мало склонен ковыряться в земле, а ищет менее традиционного заработка. Грубо говоря, сюда, в фактории, стекалось всё, что было передового и пассионарного среди аборигенного населения: ремесленники, рабочие, воины, купцы, надсмотрщики за рабами и животными, представители свободных профессий. К коим по природе вещей примыкали женщины обычные и женщины вольного поведения, различные авантюристы, наёмники, обслуга и так далее. Вот они-то уже и начинали представлять собою постоянное население факторий, профилирующееся пушном и серебряном транзите, обеспечиваемом скандинавами.
Вот тут приостановимся. Ещё раз задумаемся. Постоянный контингент поселений, исключённый из местного хозяйственного уклада, но обеспечивающий альтернативную ему экономику. Экономику транзитную, эксплуатирующую исключительно местные природные и — если учитывать охоту за рабами — демографические ресурсы, но не дающую практически ничего в обмен на это. Экономика, по сути, замкнутая на обслуживание самой себя и только отдающая толику богатств местным элитам. И то лишь в той мере, в которой элиты сами втянуты в эксплуатацию местных ресурсов и населения.
По сути, это экстерриториальные поселения.
При этом население их полиэтнично и одновременно иноэтнично для местных народов, ибо составляющие его персоналии вытянуты и выкинуты из аборигенных родов и этносов. Изверги и выродки, если определять их в терминах того времени. Хотя в факториях живут славяне, живут кривичи, живут северяне, живут меряне, живут весяне, живут прочие представители местных этносов — и даже, по захоронениям судя, представляют собою большинство здешнего контингента, — на деле это уже иной этнос. Так сказать — внеэтнический.
Интересно, какое-то название среди местных народов он получал, этот внеэтнический и инохозяйственний элемент?
Конечно, да. Ибо вопрос идентификации стоял для средневекового человека очень остро. Без идентификации ты просто не мог быть и не был членом общества. Никаким — ни местным, ни пришлым. А не членов общества тогда не любили. Ибо не знали, чего от них ждать. А потому убивали. Чтобы зла не было.
И поэтому как сами жители факторий, так и окружающее их население тоже обязательно находили для данной общности некий идентификатор. Название. Имя.
Да, именно:
— gentem suam Rhos vocari dicebant.
Вот когда фраза, разобранная в прошлой части, получает окончательно точный перевод! Привязанный к месту, времени и обстоятельствам места и времени!
А на каком языке должны были говорить эти разноэтничные люди, которых внешние народы называют русами?
Ответ очевиден до крайности, не так ли?
По-русски они должны были разговаривать.
На языке межнационального общения.
А в основе этого языка должен был лежать язык несущего звена всей этой профессионально-этнической конструкции, язык заказчика и работодателя, язык поставщика товаров и потребителя услуг, язык сердца и головы этого торгово-транзитного организма. То есть язык этих самых скандинавских шаек, промышлявших торговлей мехами, рабами, мёдом и прочими товарами повышенного спроса.
Вот потому и оказывается изначальный русский язык — диалектом древнескандинавского, древнесеверного. Со своими непременными особенностями, привнесёнными как самими скандинавами, уже расходящимися по диалектам, так и иноязычным населением факторий. Которое, по всей лингвистической логике, не могло не добавлять собственной, здесь выработанной терминологии в язык общенационального общения. А также собственной орфоэпии.
Этим и объясняются, скорее всего, те небольшие отличия того русского языка, слова которого привёл нам Константин Багрянородный в названиях днепровских порогов, от древнесеверного классического — если, конечно, эти отличия не продиктованы просто невнятной передачей русских слов самим ромейским императором.
Отсюда и нравящееся лично мне объяснение этимологии термина «русь». Пусть убивают меня классические лингвисты, но по сердцу мне вариант от слова «русло». Конечно, цепочка —
др. герм, *rotru— гребля, весло, плаванье на гребных судах => др. сев. *rot(e)R — участник морских походов, гребец => руническое rut — поход => фин. ruotsi — шведы (собирающие дань) => вост. фин. — карел. — коми rotsi-roc-роч — шведы/русские (собирающие дань) => слав, русь —
— мне тоже, как и им, представляется безупречной. Особенно для вот этих вот полиэтничных факторий, находящихся под скандинавским патронажем. Однако же, представляется мне, с не меньшим успехом термином этим могли обозначить и людей, плавающих по руслам рек. «Русящих», так сказать. Тем более что слово «русло» для лингвистов происхождением неясно, но носит явно очень древний, скорее всего, индоевропейский характер. И при этом вполне продуктивно: тут вам и «русалка», и «ручей», и «рухати» — «двигаться». Во всяком случае, это не более смешно, чем объяснять общеславянских «русалок» через заимствование из латыни неких «rosalia» и объяснять их как —
— существо, которое чествуют в праздник русалий!
Ага! А масло — это то, что намасливают, когда хотят съесть бутерброд с маслом!
Кстати, на очень важное обстоятельство по этой теме указал один из интереснейших комментаторов это работы varthan:
Там (Шаскольский находит у Экблома) есть еще один интересный смысл, типа горга как (цитирую) «путь, где можно грести», «неглубокое морское пространство», «фарватер для гребных судов», «защищённое место для плавания», «сравнительно открытые прибрежные воды с защищённым выходом в открытое море и с водными путями вглубь страны». Что неиллюзорно придает термину Русь еще и географический смысл…
Естественно, что в среде восточноевропейских народов термин «русь», откуда бы он пи произошёл, перешёл на всю эту корпорацию скандинавских транзитёров — и тех, кто их обслуживал. И естественно, что скандинавы, возвращавшиеся из «русинга» по факториям-«Гардам», на родине не представлялись русами — ни себе, ни кому другому. Потому этого термина как этнической категории нет и в самой Скандинавии. Как нет в России этноса «водители» или «шофёры», хотя машину водит каждый второй. Это обозначение не этноса, а рода деятельности. Как тот же «викинг».
Потому, в частности, так забавляют попытки антинорманистов опровергнуть существование такого народа — русь. Естественно, такого народа не было. Была такая профессия.
Но однажды эти «шофёры» — речные водители — захватили власть над будущей Русью.
Постспснно, всё больше осваиваясь на новых землях и всё больше опираясь на местные фактории, отдельные группы скандинавов стали потихоньку устанавливать свой контроль над этими самыми факториями. И над волоками, без них никуда.
И вот пробиралась, например, некая свежая банда из Скандинавии к, скажем, Ладоге — а здесь ей уже мягко, но настойчиво намекали: есть-де у этого пункта перевального свои смотрящие. Вспомним: уже в первой трети 800-х годов археологически показано наличие в Ладоге с самого начала «власти золотых поясов». «Интернационалистов», кстати, представлявших основные наличествовавшие этносы, включая скандинавский. Так что если надо чего, ты им скажи. За мзду малую помогут, снарядят, отправят дальше. Но беспредела не допустят.
Как раз по Ладоге мы это видим предельно ясно. Вот цветёт она себе, промышляет ремеслом и обслуживанием, а потом раз — и сгорает. Не прислушалась, значит, заезжая команда к увещеваниям местных. А поскольку она и по силам крепенькой оказалась, то и эх, значит, Ладога, родная Ладога…
Бывало наверняка и иначе — иную банду принудительно от жадности лечили. Только тут на археологические следы рассчитывать не приходится — ушлый народ был, знал, как распорядиться трофеями. А голый и ободранный мертвец, переоценивший свои силы, уже и не нужен никому. Разве что на родине, в каком-нибудь Вестерйотланде, воздвигнут поминальный камень по «Хравну, что пал в Гардах»…