Теперь – только напрямик.
Дорога отлично сохранилась в памяти. В прошлом году я был здесь летом, но пейзаж мало изменился. Егорьевск – вообще не то место, чтоб радовать глаз сезонными красками.
Особенно этот район. Большую часть деревьев вырубили, когда еще наполовину заселенный городок остался без газа и электричества. Лишь трава осталась нетронутой – на газонах, на треснувшем асфальте. Сейчас желтая, припорошенная снегом, она отлично гармонировала с грязными обшарпанными стенами…
«От развалин рынка – идти налево».
Что-то хрустнуло под ногами. Лед на луже?
Нет, какие-то кости – в колдобине под сугробом. «Зверь или человек?»
В прошлый раз их не было.
Значит, я не прав. Этот район не такой уж мертвый. И даже здесь продолжается лихорадочная борьба за существование.
Я оглянулся. Ветер гнал поземку вдоль разбитого тротуара. Какая-то деревяшка однообразно постукивала в развалинах.
На свежем снегу не видно волчьих следов. Уже хорошо…
Метров через сто я достиг улицы, с одной из сторон которой теснились частные одноэтажки. Тут дорога шла под уклон. А в конце, за поворотом, должна быть действующая колонка. Те немногие, кто обитает в округе, ходят сюда за водой…
Ага.
Я не заблудился. Колонка – на месте. И даже одинокая фигура с ведром маячила рядом.
Услышала хруст ледяной корочки под моими ногами, обернулась и торопливо засеменила прочь. Женщина или подросток? Под бесформенным тряпьем, надетым в несколько слоев, издалека фиг разберешь.
Ну и пусть себе идет.
Догонять, расспрашивать не стану.
Полиции местные боятся не меньше, чем незваных гостей. И если кто-то здесь до сих пор живет – значит, Егорьевск еще не утратил статус тихого городка.
Я двинулся через уцелевший парк.
Кое-где от деревьев остались только пеньки, зато тонкие, молодые стволы уже успели над ними подняться. Кустарник превратился в настоящие заросли, сухая трава – мне по пояс.
В прошлом году, летом, я делал крюк, обходя чащобу.
Но сейчас, когда листья опали, метров на двести все отлично видно. И на свежем снегу нет человечьих следов – только птицы и мелкое зверье торопливыми узорами успели тут отметиться.
Мирно чирикают воробьи. Сорока отзывается на мои шаги тревожным стрекотом. А впереди доносятся еще звуки… Обычные для такого времени года.
Визг пилы.
Я замираю, всматриваясь.
Два людских силуэта угадываются на краю парка.
Похоже, работают двуручной…
Медленно приближаюсь и замечаю третьего – этот сидит на пеньке рядом…
Охраняет?
До двора Отшельника уже рукой подать. Трудно проскользнуть туда незамеченным. Только я и не собираюсь прятаться.
Без резких движений иду по мягкому неглубокому снегу. Мои руки в перчатках чуть раскинуты в стороны – чтоб даже издали было ясно, что я не вооружен.
И все равно третий – тот, что сидел на пеньке, – вскакивает с тревожным возгласом. Целится в меня из автомата.
Два «лесоруба» с двуручной пилой прекращают работу, внимательно на меня смотрят.
Я подхожу ближе – неторопливым уверенным шагом. Солнце уже взошло, уже выглядывает ослепительным золотом из-за крыш домов – так, что меня отлично видно. И я тоже могу разглядеть всю эту компанию.
Они – подростки, почти дети. Самому старшему – тому, что раскрасневшийся, в одной рубашке и жилетке стоит рядом с надпиленным сухим кленом, – максимум лет пятнадцать. А девочке… именно девочке с испуганными глазами, которая целится в меня из автомата, – лет двенадцать, не больше.
Правда, застрелить незваного гостя она сумеет – в этом лучше не сомневаться.
И потому я не испытываю судьбу – останавливаюсь шагов за тридцать:
– Добрый день! А вы – ранние пташки…
– Кто рано встает – того Бог ведет, – за всех отвечает старший.
Ну да – одна из любимых поговорок Отшельника. И второй, младший паренек – я ведь помню его с прошлого лета.
Значит, хватит церемоний. Можно говорить напрямик:
– Я пришел к Учителю, – так они его называют.
Парнишки переглядываются.
Младший что-то бормочет вполголоса. Все-таки меня узнал?
Только взгляды остаются тревожными. И девочка не опускает автомат.
Несколько секунд длится пауза – такая долгая, что поневоле начнешь ждать чего угодно.
Тонкий палец чуть заметно дрогнул на спусковом крючке…
– Иди, – наконец сказал старший.
Махнул рукой девочке, и она послушно опустила оружие.
Странно, но в этот раз никто из них не стал меня провожать. И к старому трехэтажному зданию на краю парка я шел, чувствуя на спине неприятные мурашки.
Наверное, подростки смотрели мне вслед.
Ну и пусть, лишь бы не стреляли.
Я знаю: до того как Отшельник стал их Учителем, многим из них пришлось испытать такое, что и не всякий взрослый выдержит, – достаточно, чтоб навсегда утратить доверие к чужакам…
…В темной подворотне из разбитого автомобиля и дощатых поддонов была организована настоящая баррикада. Я замедлил шаг, ожидая, что из сумрака кто-то обязательно окликнет, прицелится, вскидывая автомат. Но часового в подворотне не оказалось.
Странно.
Порядки изменились с прошлого раза?
Я пересек пустынный двор.
Открыл тяжелую стальную дверь подъезда с давно не работающим кодовым замком. Вытер ноги о ветхий коврик. И начал подниматься по крутой лестнице со стертыми от времени каменными ступенями – неудивительно, ведь лестница не моложе дома. Ей лет восемьдесят, не меньше – живой экспонат из середины двадцатого века…
Впрочем, внутри чисто. Такое впечатление, что тут периодически подметают и моют.
Грязи Отшельник не любит…
И у стальной двери на втором этаже имеется аналогичный половик.
Я машинально вытер ноги еще раз и собрался постучать – насколько я помню, исправный и надежный замок здесь в наличии…
Стоп. А дверь-то открыта!
И даже не на защелке.
Приличный зазор между ней и стальным косяком легко рассмотреть даже в сумраке, окутывающем площадку второго этажа…
Я оцепенел, вслушиваясь.
В подъезде – абсолютная тишина. Только с улицы сквозь разбитое и наполовину заколоченное досками окно долетает знакомый визг пилы. Ребята продолжают работать в парке…
Смех.
Беззаботный детский смех.
Я вздохнул и дернул за ручку, распахивая дверь.
Прошел через темную прихожую и увидел озаренный утренним солнцем силуэт напротив кухонного окна.
– Здравствуй, Тень, – долетел негромкий низкий голос.
Отшельник меня не видел. Продолжал смотреть в окно.
Как он меня узнал?
По шагам?
Впрочем, общаясь с ним, я уже давно устал удивляться.
– Здравствуй… Отшельник.
Нелепая кличка. Только как мне иначе его звать?
Когда он еще был трикстером и наравне с другими ходил в Зону за товаром, братство дало ему имя Историк. Потому что он и впрямь был историком – в те почти легендарные времена, когда упыри еще до конца не ликвидировали Российскую академию наук.
Зона его приняла.
Он стал одним из нас – неплохим охотником за артефактами, честным товарищем, соблюдавшим все негласные заповеди. Пока однажды не выбрал иной путь. И с тех пор он утратил право на свое имя.
Теперь его нарекли Отшельником…
Я помялся в дверях.
Я ждал, что он обернется. Но он все так же смотрел вниз, в парк – туда, где напротив его окна среди разросшихся кустов белели руины церкви. Я знал, что он может смотреть на них бесконечно долго. И потому, не ожидая приглашения, скинул рюкзак и опустился на исцарапанный, потемневший от времени табурет.
– Почему ты шел так долго?
– Долго? – моргнул я.
– От дома, где ты ночевал, пятнадцать минут ходьбы. А ты топал почти час – наматывал круги по городу?
Я криво усмехнулся.
Да, не надо удивляться тому, что ОКАМ и полицаи не могут его отыскать уже три года.
– Мне казалось, что за мной «хвост»…
– Но «хвоста» не было.
– Все чисто, я проверял…
– Конечно, Глеб. Ведь боялся ты не ОКАМа… Себя боялся!
Он развернулся и глянул на меня пронзительным взглядом из-под густых бровей.
Не было во внешности Отшельника ничего загадочного – плотная фигура, округлое лицо, седая, чуть неряшливая борода и усы. И одет как бомж: затрапезная меховая жилетка, накинутая поверх штопаного свитера… Разве похож он на тех, чьи слова жадно ловят и отмеряют на вес золота?
Пусть детишки, которых он спас, зовут его Учителем. Я не зову!
Отчего ж таким холодом повеяло по спине? И собственный голос кажется чужим, будто древняя магнитофонная запись.
– Ты чего-то путаешь, Отшельник…
Он качнул головой.
– Боишься… Себя. И того пути, что сам выбрал. Тебе страшно не удержать эту ношу.
Откуда-то с улицы опять долетел смех.
Но здесь, в кухне, царило гулкое безмолвие.
Я расстегнул куртку – озноб отступил, и теперь мне по-настоящему стало жарко. А всходившее солнце все ярче заливало огнем комнату, даже не верилось, что за окном – снег.
Только фигура Отшельника оставалась темной. Нависала надо мной, как живое изваяние.
И взгляд казался бритвенно острым – словно он мог рассечь меня, заглянуть внутрь и прочитать, как раскрытую книгу.
Я отвел глаза.
Посмотрел на ржавую газовую плиту. На кухонный шкафчик с покосившейся дверцей. На ломоть ржаного хлеба.
Я смотрел очень долго, словно надеялся увидеть там что-то важное. И вслушивался в чириканье воробьев за стеклом – будто они могли заглушить голос памяти.
«…Великая ноша. Такая, что не каждому по плечу…»
Странная знахарка баба Валя меня предупредила. А Отшельник… зачем ему знать? Разве кто-то сумеет вместо меня пройти этот путь?
Все, что мне нужно, – конкретная помощь в конкретном деле.
Я потянулся к чайнику с ручкой из проволоки. Налил себе воды в алюминиевую кружку. Глотнул и хрипло выдавил:
– Мои личные проблемы обсудим позже…
Отшельник не ответил. Вместо него сказал другой: