Неделю назад ко мне зашел офицер, которого я не раз видел на «Королеве», но не знал, кто он и чем занимается. Он назвался капитаном Евгением Максимовичем Васильевым, после чего добавил:
– Федор Ефремович, вам привет от Коли Мирошниченко. Кстати, он попросил, чтобы вы рассказали мне, как у вас прошлым летом сгорела уха.
Меня от его слов бросило в жар – ведь про тот инцидент, кроме Старика и Сони, не знал больше никто. А Соня уже никому ничего рассказать не могла…
Вырос я в Архангельске, где мои родители были профессорами в Северном Арктическом федеральном университете. Я собирался поступать в тот же университет на факультет информатики, да чуток не добрал по результатам ЕГЭ. Эх, надо было не с друзьями и подругами веселиться, а готовиться к экзаменам! Я несколько переоценил себя и посчитал, что и без особой подготовки все прокатит – я ж, блин, компьютерный гений…
Так я пошел вместо универа в армию, точнее, на флот, где стал специалистом радиотехнической службы на эсминце «Адмирал Ушаков». И мне там все так понравилось, что я плюнул на информатику и поступил в ВМИРЭ имени Попова – точнее, в «Попов-ку», как в просторечье называли это училище в Петродворце. А до начала учебы устроился чинить компьютеры и смартфоны – какие-никакие, а все же деньги, не хотелось сидеть на шее родителей.
Все изменилось второго мая прошлого года. Мой отец – коренной одессит, хотя большую часть жизни и прожил в Архангельске. Когда он, что произошло в Одессе, и особенно про смерть от рук свидомитов Вадима Негатурова, которого он знал с детства, то сразу же захотел отправиться на Донбасс, сказав, что, может, и он на что сгодится. Мать еле его отговорила, резонно заметив, что сразу после конца семестра у него операция на грыжу, и в таком состоянии ему не то что автомат, даже книжку поднимать нельзя. А я, подумав, что у меня грыжи нет, позвонил приятелю-сослуживцу в Ростов и спросил его:
– Вась, можно от вас попасть на Донбасс?
– Запросто. Я вот тоже хотел туда отправиться. Приезжай.
Я сказал родителям, что, мол, еду порыбачить на Дон, а потом на пляж в Ейске. Уволился с фирмы, купил билет на поезд и поехал на войну. Как ни странно, мать мне поверила (или сделала вид, что поверила), а отец позвонил мне сразу после моего отъезда и осторожненько так сказал:
– Федь, ты там береги себя. И будь на связи, а то мать не переживет, если что…
В Донецке нам с Васей повезло. Мы пошли к штабу ополчения и спросили у какого-то пожилого человека, где можно записаться в добровольцы. Тот взглянул на нас и спросил:
– А что вы умеете?
– Служили во флоте, РЭБ.
– И надолго приехали?
– Я до августа, в сентябре у меня занятия начинаются, – ответил я.
Вася же усмехнулся:
– А я – пока не надоем.
– Понятно, – ответил пожилой. – Тогда давайте ко мне. Зовут меня Мирошниченко Николай Иванович, подполковник запаса. Позывной «Старик».
Кем он был раньше, никто точно не знал, но то, что он как-то был связан со спецслужбами, подозревали многие. Рассказывали, что он вернулся в родной Иловайск за два года до известных нам событий, а до того служил в России.
Работы по ВУС пока еще не было, Вася занялся прослушкой радиообмена «укропов», а меня взяли связистом в небольшой отряд. И когда нам однажды не подвезли харчей, ребята пошли и наловили рыбы в соседнем пруду. А мне, как самому молодому, поручили сварить уху. Я развел костер, повесил над ним котел с рыбой, кинул туда несколько картофелин и какую-то траву, собранную теми, кто в ней, как мы надеялись, разбирался. И тут, прямо по Высоцкому, «глядь, симпатичные ноги с гордой идут головой». Только симпатичным там было все – прекрасней девушки представить себе было трудно.
Вот чего-чего, а женский пол я люблю, да и внешностью меня Бог не обидел, так что девушкам я нравился, и найти себе подружку, чтобы повеселиться с ней денек-другой, для меня никогда не было проблемой. А потом я деликатно, но четко давал понять, что «между нами все порвато и тропинка затоптата». Пару раз я получал от дам по мордасам, два или три раза моя рожа оказывалась оцарапана, а уж разными нехорошими эпитетами меня награждали столь часто… Я, кстати, от девушек никогда не защищался, разве что бегством – то, что женщин бить нельзя, в меня в детстве вдолбили родители.
Ну, подхожу я к ней, вежливо представляюсь: мол, привет, я Федя, а вас как величать? Оказалось, она одесситка, звать ее Соня, учится медицине в ДонНУ, а ныне служит в нашей медсанчасти. Мы с ней разговорились, и я поплыл – никогда мне еще девушка так сильно не нравилась. И вдруг Соня повела носом и говорит не в такт:
– Слушай, а у тебя там ничего не горит?
Оказалось, что вся вода уже выкипела, и мы еле-еле спасли то, что было в котелке. А Соня каким-то образом сумела сделать из подгоревшей рыбы и картошки действительно вкусную уху. В это время, как назло, проходил Старик, приехавший зачем-то в нашу часть. Посмотрел он на все это, усмехнулся и только головой покачал:
– Эх, мо́лодежь… Чтоб уха сгорела – талант нужо́н.
И отчалил, чуть подмигнув мне на прощание. Как ни странно, дальше поцелуев дело между мною и Соней не дошло, ни в тот первый день, ни в последующие наши встречи. Какое-то время мы с ней виделись почти ежедневно, ведь войны толком еще не было.
А потом начались тяжелые бои. Мы отходили все дальше вглубь Донбасса, виделись все реже – то, что Старик гордо именовал «медсанбатом», было всегда в тылу. Хорошо я воевал, плохо ли – не мне судить, но один раз пришлось и мне заменить раненого второго номера пулемета, а потом убили и первый номер, но позицию мы не сдали. И вскоре, во время короткой передышки в боях, меня пригласили в штаб отряда, где Старик объявил, что меня награждают Георгиевским крестом 4-й степени. Тогда я впервые за три недели вновь увидел Соню. И первое, что я ей сказал, было столь же неожиданно для меня, как и для нее:
– Сонь, слушай, выходи за меня замуж!
Та удивленно посмотрела на меня, но через мгновение ответила:
– Хорошо, милый, я согласна!
Именно тогда, по моей просьбе, нас обвенчал отец Георгий, настоятель местной церкви. Перед венчанием он достал из небольшого мешочка два простеньких серебряных колечка с надписью «СПАСИ И СОХРАНИ» и обручил нас этими кольцами. Тот вечер мы повеселились в кругу товарищей-«сепаров», потом провели нашу первую и последнюю ночь.
А через несколько дней началась битва за Иловайск. Потом мы погнали «укропов» на запад и освободили поселок, в котором располагалась санчасть, которую тогда мы не успели эвакуировать, и Соня осталась с тяжелоранеными. Местные нам показали, где именно они похоронили то, что осталось от восьми солдат и Сони. Когда ее откопали, я увидел, что у нее отрезаны груди – одна здешняя бабулька рассказала мне, что санчасть захватили бандеровцы из «Навоза» (так здесь называют батальон «Азов»), раненых забили ногами насмерть, а над Соней надругались скопом, а потом убили. Кстати, на серебряное колечко на ее пальце никто почему-то не позарился. Оно сейчас висит на цепочке на моей шее, вместе с крестиком.
Та же бабуля опознала одного из пленных, который, по ее словам, был одним из главных живодеров. Всех «навозовцев» держали в одном из домов и неплохо кормили – мы, в отличие от них, не зверствовали, к тому же на них можно было выменять наших пленных. Но этого ублюдка я лично выволок на улицу за его крысиный хвостик на голове, который у бандеровцев гордо именуется оселедецом. Он от страха навалил в штаны и сразу сдал мне своих подельников. Из шести «навозовцев», расправившихся над ранеными и Соней, пятеро уже были убиты в Иловайске. А этого, шестого, я избивал, пока он не отдал то, что у него ошибочно считалось душой, своему Бандере. «Старик», узнав обо всем произошедшем, вызвал меня к себе, хорошенько отругал, а потом сказал:
– Федор, так больше не делай. Они, конечно, все подонки, но мы не должны уподобляться им.
– Николай Иванович… – я попробовал снова объяснить ему свой поступок, но он перебил меня:
– И вообще, Федор, ты забыл, что через неделю у тебя учеба начинается? Кстати, тебе нужно привыкать к мирной жизни. Особенно после таких выкрутасов. Вот тебе билет на завтрашний поезд, к вокзалу тебя отвезут, я уже договорился.
– Николай Иванович, оставьте меня в отряде! – воскликнул я.
– Нет, Федя… И не проси. А словечко за тебя я замолвлю кое-кому из моих старых знакомых. Хороший ты мужик. И, даст Бог, еще свидимся. Вот только отдохни от войны.
Да, подумал я после слов капитана Васильева, не увижу я больше ни «Старика», ни Васю, да и других боевых товарищей тоже. И что самое страшное, никогда больше на этом свете не увижу Соню, не услышу ее смех, не коснусь губами ее шелковистой кожи… В моих воспоминаниях она была живой, гордой, прекрасной…
Тут Васильев заговорил опять, и я вернулся из будущего в настоящее:
– Федор Ефремович…
– Зовите меня просто Федей, товарищ капитан.
– Хорошо, Федя. Слышал я, что ты просишься в Крым?
– Так точно, товарищ капитан. У меня есть боевой опыт.
– Знаю, и то, что боевая награда у тебя есть. Но у меня к тебе другое предложение. Такое, которое принесет намного больше пользы, чем на фронт. Кстати, зови меня Женей, и можешь тоже на «ты». Я ведь по возрасту ненамного старше тебя.
– Хорошо… Женя…
– Так вот. Есть тут одна особа, с которой неплохо бы тебе завести шуры-муры. Не для удовольствия, а для дела. Расскажу тебе все более подробно, если ты дашь принципиальное согласие.
«Значит, он из меня мачо хочет сделать», – подумал я.
– Жень, мне как-то не особо хочется быть жиголо.
– Понимаю тебя, но кому-то надо и с врагами внутренними бороться. Не бойся, на тебя она точно клюнет. Кстати, ты же вроде блогером был и редактором газеты твоего курса?
– Было такое. А к чему все это?
– Хорошо, слушай. Есть тут одна дама в «Голосе эскадры», которая, скажем так, хочет сдать нас всех с потрохами британцам и французам.