силия вызвали значительный приток сельских жителей в города. Государственный контроль над ценами оказался неэффективным, даже монастыри, как производители сельскохозяйственных продуктов, кажется, не соблюдали предписания о ценах; конфискация скрываемых запасов дала лишь скромные результаты. К жертвам голода добавились жертвы его обычных последствий — эпидемий. Людские потери были огромными; по оценкам современников, они составили сотни тысяч или даже миллионы человек; сообщали о вымирании целых деревень.
Чтобы избежать еще худшего, большей части прикрепленных к земле крестьян указом от 28 ноября 1601 г. было снова предоставлено право перехода, отобранное у них за несколько лет до этого. Явно вынужденная мера, однако, не была равнозначна прочному восстановлению права крестьян на переход в Юрьев день (26 ноября), поскольку земли, находившиеся в собственности государства, монастырей и иерархов, крупных землевладельцев, а также недвижимость в окрестностях столицы были изъяты из нового положения. В остальном действие указа было ограничено определенным сроком. Предположительно, делался расчет на то, что потери урожая, как это было уже не раз, вскоре будут компенсированы, но эти надежды не оправдались. Годы 1602 и 1603 снова принесли неурожай; особое распоряжение прошлого года было логично повторено, а в 1603 г. и безземельные жители деревень, служившие холопами, получили право на переход. Если хозяева прогоняли их, так как обязанность содержания была им в тягость, то холопы должны были получить в Приказе отпускную грамоту.
Повторное разрешение на свободное передвижение, само собой разумеется, не означало отсутствия прикрепления, поскольку руководство государства исходило из того, что переходящие крестьяне обязаны были найти нового землевладельца. Ввиду обстоятельств того времени, вряд ли можно было рассчитывать на то, что могут быть выполнены обычные формальности перехода, и если землевладелец volens nolens мирился с выходом крестьян, то хотя он и освобождался от некоторых обязательств, его экономическое положение при этом не оставалось неизменным. Даже если его положение ухудшалось, то служебные обязанности сохранялись. В таких обстоятельствах нельзя было ожидать, что служебное рвение средне- и мелкопоместного дворянства будет расти. Возможно, царь надеялся этими указами вызвать симпатию крестьян, но постоянное ощущение катастрофы не допускало поворота к лучшему.
Как обычно в особых ситуациях, включая стихийные бедствия, в широких слоях населения встал вопрос о причинах и виновниках бедствий, а это повлекло за собой требование возмездия. Летописцам прежнего времени была вполне привычна формула «ради грехов наших». Следующие один за другим голодные годы, без сомнения, способствовали размышлениям о причинах несчастья, это могло быть воспринято как наказание за грехи правителя, возмездие за которые пало на народ. Неудивительно, что в таких условиях ожили старые слухи: может быть, царь был виновником насильственной смерти царского сына Дмитрия Ивановича в 1591 г.? Если это так, то Борис не тот человек, которому царская власть подобает по закону, и если народ ему повинуется, то несет вину вместе с ним и заслуживает наказания. То, что избрание Годунова не встретило открытого сопротивления, очевидно, больше не имело значения; многие теперь считали доказанным, что благополучие не может основываться на власти человека, получившего трон благодаря коварству и насилию. Как бы ни казался такой ход мыслей простым и наивным, но он находил отклик у неграмотного населения, тем более, что и в правящих кругах были люди, заинтересованные в распространении слухов и подозрений. Царь постоянно должен был считаться с наличием внутренней оппозиции.
Всеобщее ухудшение настроения выразилось в выступлениях крестьян против землевладельцев и голодных бунтах. Летом 1603 г. для подавления группы, насчитывавшей несколько сот человек, потребовалось использование войск. Отряд под руководством холопа Хлопка (Косолапа) угрожал торговым путям столицы; он был уничтожен в сентябре. Не имеет значения, умер ли предводитель от ран или был казнен. В советской исторической науке долгое время существовало мнение, что операция обозначила начало крестьянской войны, которая в следующие годы стала решающим фактором происходящего. Между тем, это заключение было поставлено под сомнение, поскольку удалось доказать, что мятежники представляли собой социально неоднородную группу; наряду с беглыми или выгнанными холопами в ней были деклассированные мелкопоместные дворяне, которые сами попали в зависимость от более крупных землевладельцев. Неизвестно, ставили ли повстанцы перед собой определенную цель; некоторые современники оценивали их как разбойников.
Неопределенность и тревогу увеличивали слухи о том, что наследник престола Дмитрий в 1591 г. чудесным образом уцелел и находится теперь в Польше. Такие сведения, распространявшиеся тайно, легко можно было связать с предположениями о причине тяжелого положения империи и ее жителей: если правящий государь действительно узурпатор, то спасения, возможно, следует ждать от «настоящего» царя. Поэтому послышались призывы помочь ему вернуть его исконное право. Высокопоставленные лица, среди них вдовствующая царица и мать Дмитрия, с 1591 г. инокиня Мар фа, когда спрашивали их мнения, высказывались расплывчато. Такие высказывания не способствовали умиротворению, скорее характеризовали неустойчивость настроения в окружении царя. Царь старался предотвратить негативные последствия: по его распоряжению в церквях объявили, что мнимый спасшийся царевич обманщик; в действительности речь шла о беглом монахе по имени Григорий (Гришка, Юшка) Отрепьев, искавшем и нашедшем убежище в Польше. Боярин Василий Шуйский открыто повторил заявление, сделанное им в качестве главы следственной комиссии: он-де своими глазами видел труп погибшего от несчастного случая Дмитрия Ивановича. Хотя сведения о болезни царя нельзя связать с его ухудшившимся положением, но их все же следует упомянуть, так как они могли сказаться на дееспособности Бориса. Обращает на себя внимание то, что в 1603 г. не были повторены распоряжение предыдущих лет о возможности выхода крестьян; проконтролировать последствия и без того уже было бы, вероятно, невозможно.
Поскольку сведений о том, что Дмитрий получил убежище в Польше, становилось все больше, то царь был вынужден сделать представление Краковскому двору; положение вещей больше не отрицалось. Две миссии, которые должны были разоблачить Дмитрия как обманщика, вернулись без результата. Король Сигизмунд III заявил, что появление самозванца не является делом государственной политики; если представители дворянства становятся на его сторону, то это совместимо с правами дворянства, которые подтверждены документами. Немногим было известно, какое большое участие в предприятии принимал король; соответствующая информация, без сомнения, вызвала бы сопротивление. Другие высокопоставленные лица Речи Посполитой, которым за выдачу Лжедмитрия было обещано существенное вознаграждение, реагировали также отрицательно. Прочие ссылались на действующее перемирие, которое не давало возможности действовать против Лжедмитрия. Предупреждали также Вену; неизвестно только, дошла ли дипломатическая нота до кайзерского двора. В тексте обращает на себя внимание то, что о самозванце писали не как о беглом монахе, а как о преступнике, который должен понести справедливое наказание. Еще более веским было предложение Москвы, сделанное в 1604 г.: союз против Польско-Литовского государства с целью возведения на престол эрцгерцога, который должен был вступить в брак с дочерью царя Ксенией. В Вене могли по праву сомневаться в реальности таких предложений. Даже если Краков рассчитывал на помощь со стороны турок, не было достаточной причины, чтобы оказывать на него давление, не говоря уже о том, чтобы планировать войну против соседа. Таким образом, царь был вынужден снова пенять на себя: вместо войны он получил теперь гражданскую войну.
Тем не менее армия, по-видимому, была пока не задействована, хотя ситуация становилась все более неопределенной. Когда в августе 1604 г. самозванец двинул своих сторонников около 2000 польских конников и примерно 200 бывших подданных Москвы — в поход из Лемберга, а в начале октября перешел границу по Днепру севернее Киева, царь, вероятно, недооценил угрозу, контрмеры принимались очень медленно. Нападающие наступали не прямо в направлении Москвы; первой целью был захват южных районов империи. Население этих районов было особенно сильно настроено против Бориса, поскольку там царские войска особенно жестко действовали при подавлении беспорядков. Кроме того, действие оказывали прокламации, которые обещали всеобщую амнистию и возврат к условиям правления настоящих и справедливых царей. Армия Лжедмитрия одновременно получила значительное подкрепление: ему добровольно подчинились несколько тысяч казаков с Дона и Днепра. Они тоже сделали ставку на обещанные в прокламациях и при тайных переговорах большие «свободы», хотя в их содержании было мало конкретного. Если прибавить еще местных жителей, присоединявшихся к армии, то ее численность могла составлять более 20 000 человек. Важно также, что ряд городов сдались без сопротивления (Чернигов, Путивль, Рыльск, Курск и пр.). Войска Лжедмитрия не были готовы к осадам.
Несмотря на эти первоначальные успехи — высшей точкой была победа над численно превосходящей армией 21 декабря 1604 г. — польские добровольцы были недовольны, так как ожидали более быстрых успехов. Когда они пригрозили увести войска, то лишь с трудом удалось уговорить большую часть остаться. Первое военное поражение при Добрыничах в январе 1605 г. вынудило Лжедмитрия отступить к Путивлю; царские войска начали осаду Рыльска и Кром, одновременно осуществляя карательные акции в тех местностях, которые были за самозванца. Трудно решить, послужило ли именно это успеху дальнейших воззваний «царевича», во всяком случае и другие города объявили о его поддержке, среди них Оскол, Воронеж, Белгород. Эти решения могли также указывать на то, что они считали дело Бориса проигранным и хотели своевременно переориентироваться.